Гритт, уже мерещится всякая чушь!

За рыдванами ехала кибитка мага Талестры. Я тут же нагнул голову. Черт. Маги, кругом проклятые маги!

А что делает здесь посольство Дольмира? Интересно. Поспевают на праздник Разделения, что ли? Надели доспехи, похоже на торжественный въезд в столицу. Только зачем им праздновать Разделение? В Дольмире культ Рамшеха, и всякого, кто попытается насадить культ Сегизма Сноходца или же Горма Омфалоса, ожидает вполне очевидная участь. Да и посольство Дольмира уже имеется в городе. Нет, не посольство это. Резонно предположить, что в Талестру прибыли какие-то властные чины из Дольмира. Впрочем — стоп! Ну конечно! Скорее всего, пожаловал фальшивый Каргрим Тулвар с присными, в которых пересажены души магов. Собирается вся шобла. Заваривается какая-то каша…

Когда кавалькада минула, я, кашляя кровью, повернул фургон. Мы забирали в сторону пригородов, где располагалось то самое кладбище, носившее в Талестре милое название «Гостевой домик».

Некоторое время мы катили вдоль укрепленного камнями русла Тории, заросшего у берегов розовым лотосом. По реке курсировали гребные барки. Многие шли в сторону Срединного моря (отсюда до моря — рукой подать), и я подумал, что Академии удалось договориться с пиратами Хартмера Ренго, раз торговля снова оживилась.

Интересно только, с кем торговать — Фаленор под Вортигеном, и маги сами заинтересованы в том, чтобы сколотить против него действенный союз. Харашта также под пятой узурпатора (как-то там поживает мой приятель вор Джабар?). Разве что с Мантиохией торговать, да с Дольмиром.

По дороге нам не раз попадались бритоголовые монахи в лазоревых рясах, а также монахи в рясах коралловых. Первые представляли культ Сегизма Сноходца, вторые — культ Горма Омфалоса. И первые и вторые при встрече делали вид, что друг друга не замечают, однако взаимная их вражда была настолько велика, что мы дважды стали свидетелями кулачных стычек, в которых монахи шли друг на друга стеной. Мордобой был знатный, с выбитыми зубами, порванными щеками и скрежетом рвущихся ряс. До поножовщины, к счастью, дело ни разу не дошло, хотя я, как опытный воин, прекрасно различал скрытые под рясами ножи и короткие тесаки. Очевидно, иерархи культов крепко-накрепко запретили использовать оружие.

Если вы помните мой разговор с Вирной, то должны знать, что монахи обоих культов были, по сути, бойцами, гвардией иерархов. Все это были крупные, мускулистые мужчины в возрасте от двадцати до пятидесяти лет. Они бродили меж крестьянских домов, собирая пожертвования к празднику, что, скорее, напоминало сбор дани. Дома были украшены пестрыми лентами, флажками и тому подобной мишурой. Если деревня исповедовала культ Сноходца — на домах вывешивали лазоревые флажки, если же крестьяне стремились к Омфалосу — флажки коралловые, ну а если крестьяне предпочитали какой-либо нейтральный культ, то дома стояли свободные от украшений. Несколько первых деревень, что мы встретили по пути, в основном молились Сноходцу. Но ближе к метрополии стало ясно, что популярность Омфалоса перевешивает. Мы проехали вдоль убранного поля, разделявшего две деревни, где как раз столкнулись партии враждующих крестьян. Лазоревые и коралловые ленты на их рукавах так и мелькали в пылу свалки, над головами взвевалось дреколье; по стерне там и тут ползали окровавленные люди, в стороне валялись двое покойников с основательно проломленными черепушками. Рядом спокойно наблюдали за схваткой две группки монахов — в коралловых и лазоревых рясах. Я подогнал коней.

— В схватках разрешаются только дубинки, — сказал я Виджи, немилосердно хрипя. — За убитых не карают — в этот и только в этот день. Таковы правила культистов. Маги же от всего этого как бы самоустранились… Раньше это был единый культ. Считалось, что Сноходец и Омфалос — два брата, создавших, как водится, сущее. Но потом высшие иерархи культа что-то не поделили… Сильно подозреваю, это были деньги прихожан, и культ распался на две ветви. Случилось это более ста лет назад. По слухам, иерархи распределили богов, метнув жребий, затем разбежались, и каждый обвинил бога-конкурента в предательстве. Дескать — он хотел убить брата, чтобы царствовать самостоятельно, об этом, дескать, бог сказал в вещем сне. Отсюда и пошла вражда и постоянные бои за паству. Такая вот грустная история. Праздник же Разделения теперь отмечается каждый год и считается величайшим религиозным праздником в Талестре. Ну, как же — наконец стал виден истинный бог, а конкурента его необходимо всячески принижать. И к этому празднику апогей противостояния выливается в драки и смертоубийства среди крестьян и горожан, но до открытой резни между монахами дело ни разу еще не дошло.

Виджи промолчала. Идиотизм и вопиющая глупость мира людишек, пожалуй, достали ее куда сильнее, чем меня. Я-то воспринимал их как само собой разумеющуюся приправу к жизни. Однако мысли мои, пораженные лихорадкой, закружились вокруг идеи объединить культы. Это принесло бы стране и обычным людям умеренную пользу, во всяком случае, раз в год количество людей, умерших не своей смертью, весьма бы поубавилось. Я уже как-то выиграл войну между Арконией и Фрайтором, так почему бы мне не попытаться объединить культы? Надо только придумать идею, как это сделать. Утопия, конечно. Для начала мне надо придумать, как проникнуть в Академию и увести оттуда Бога-в-Себе, маску Атрея и всех, кто пришел с Шатци, включая и самого брата.

На кладбище, как водится, было тихо и спокойно. Бездомные, коротавшие тут время, ушли в город просить подаяния к празднику. Так что я, купив у надсмотрщиков проезд, спокойно подогнал фургоны к небольшой площади, окруженной склепами, меж которыми разрослись груши-дички. Затем, пошатываясь (жар у меня все-таки был немалый) проверил оккультное карго. Цветы вангрии, разумеется, наполовину осыпались. Напиток моджи, к счастью, не разорвал ни одного бочонка. Вымя Мальчика вновь наливалось молоком. Ну и ладушки.

— Тут так ужасно, — проскулил Тулвар, спустившись на землю. — Как же мне мерзко здесь находиться! Я прямо не знаю, я прямо не могу выразить словами всю гнусность своего низменного положения! Я не люблю кладбища! А тебя, Фатик, я прикажу предать медленной казни! Сначала мои палачи будут сдирать с тебя ко…

Самантий спрыгнул следом за Тулваром и от души выписал ему подзатыльник:

— Заглохни, свиристелка. И не вздумай скулить — получишь под дых!

Не люблю, когда бьют женщин, но… Тулвар все-таки не был женщиной в полной мере. Он прикусил язык.

Вдруг накатила темнота, я оперся о дугу фургона, чтобы не упасть. Ощутил, как на затылок легла горячая ладонь, и тут же темнота начала отходить — шаг за шагом.

— Виджи, спасибо…

Она выглядела так же скверно, как я, но не отпускала мой взгляд, пока я не отдышался. Постоянная передача своих сил страшно выматывала ее. Держалась только на силе духа. Ничего. Скоро все кончится… надеюсь. Нет, по-хорошему, мне стоило залечь тут на недельку, переболеть, и, если болячка минет без последствий, на здоровую голову обдумывать разные планы, но я знал, просто знал, и все тут — в Академию нужно проникнуть сегодня. Иначе… иначе никакого завтра уже не наступит. Поэтому, как бы хреново мне ни было — я продолжал шевелиться и продвигать свои планы, сцепив зубы, чувствуя нарастающую тревогу.

Маги что-то готовили сегодня, помимо встречи Человека-из-Тучи. И дорого бы я заплатил, чтобы узнать — что.

Я назначил Крессинду главной над Самантием и возницами.

— Нужно отправиться в город и найти глав культов. И пригласить их сюда. И еще кое с кем встретиться. Но сначала прогуляемся в Академию. Я осмотрюсь.

— Возьми с собой Олника, — проговорила она.

Бедный гном, его наказание все еще длилось.

Я одолжил у Крессинды оба кинжала и сунул их в петли, которые Виджи загодя подшила с внутренней стороны моей куртки. Разгуливать с мечами и иным заметным оружием по Талестре чревато, а вот с кинжалами я уже не буду чувствовать себя… младенчиком с голой попкой.