— Фатик…

— Ты же нарушил слово Джарси, ты понимаешь?

— Ох… Ох…

— За это изгоняют из клана… навсегда! Идиот! Кретин! Придурок!

— Я понимаю…

Я влепил ему пощечину — сильную, наотмашь.

— Если я расскажу дедушке… да кому угодно… Это позор, страшный и неизбывный. Позор и изгнание из клана навсегда!

Бесстрашный Шатци Мегарон Джарси проскулил, обливаясь самыми натуральными слезами:

— Фатик, прошу тебя… Я ничего… ничего не мог с собой поделать! Я же провалю… — он рыдал, сглатывая слезы, — провалю экзамен. Я боюсь… гнева дедушки! Это внутри… это сильнее меня! Ты понимаешь… Я хочу сбежать… Для вольной жизни!

Малодушен… Как же ты малодушен!

— Я обещал тебе помочь! У нас есть план!

— Я понимаю, я все понимаю, Фатик. Но это сильнее меня…

Я врезал по его челюсти наотмашь, но только ушиб кулак. Однако брата удар как будто немного отрезвил. Он подобрался, утер слезы. Приступ паники и страха проще всего вылечить именно так — телесными наказаниями.

— Помилуй, Фатик… Ты никому не расскажешь, что я нарушил слово Джарси?

— Иди ты! Разумеется, нет!

И никому я ничего не рассказал.

И зря.

Ох как зря!

Знал бы я, что случится через десять лет!

Конец интерлюдии, мы возвращаемся в Авандон.

Фургон с оккультным карго был конфискован и препровожден на таможенный двор — за каменные стены высотой в два человеческих роста. Вдобавок Аджог Карибдиз конфисковал все наше оружие — высочайшим повелением, так сказать. Маммон Колчек, правда, сберег свои рукавицы.

Я стоял на дороге в окружении отчаянья, тоски и скорби. Амок колыхался где-то на границе сознания.

Ну, и скажите мне, ребята (и девчата тоже, как же без девчат?), не гад ли он, этот капитан?

— Злодей! — страстно промолвила Виджи.

О, как же она изменилась! Раньше я получил бы реплику о том, что правда превыше всего, и так далее, и тому подобное. Но сейчас даже она, воспитанная в идиллическом лесу, поняла, что правд в мире бывает куда больше одной — да еще эти правды умудряются изменяться в связи с перипетиями жизни, а зачастую — растут, чахнут и бесславно умирают, как все мы.

Отчаянье, тоску и скорбь с полпинка сопроводила на обочину стылая ярость.

— Хуже, — сказал я, откашлявшись, — честный человек.

Добрая фея приподняла изрядно выгоревшие брови (какое лицо… носик… Ох, ребята!):

— Честный человек? То есть груз мы теперь не получим?

— Получим, но гораздо дороже. Честные люди среди таможенников — худший вариант. Они обыкновенно обирают злополучных торговцев до нитки. Мздоимцы обычно имеют фиксированную таксу, а вот честные сдерут и последние портки, поскольку пределов алчности не знают… Нет, стой, потом объясню. Давай навестим Олника. Хочу разведать у него кое о чем.

Черное полотнище раскинулось от горизонта до горизонта и уже нависало над нашими головами (так мне казалось, во всяком случае). До нас ему оставалось миль тридцать, и обычный ураган миновал бы это расстояние меньше чем за полчаса, однако туча приближалась со скоростью… бредущего пешехода.

Бычья голова Самантия просунулась меж складок полога:

— Фатик, таможенник ушел? Что, мы все теперь арестованы?

— Никто не арестован. Груз арестован. Вот ему — не повезло. Но у нас и у него — это временная остановка. Слезай.

— Мы с подружкой угорели от этого гнома.

— Ты, жирный бурдюк перебродившего сала, не смей, не смей называть меня подружкой, или я прикажу лишить тебя головы и самого дорогого, что у тебя есть!

Догадайтесь с трех раз, что имел в виду Каргрим Тулвар.

Бывший царь резво, отпихнув Самантия, спрыгнул с фургона и осмотрелся. Вид он (ну, формально — она) имел весьма потасканный, словно всю ночь принимал клиентов в борделе — под глазами обозначились круги, нос еще больше заострился.

— Так куда же мы приехали, отвратительный и гнусный, как мой облик, варвар? Таможенный капитан был паршив, как таракан! В моем царстве…

— Цыть! Это место — знаменитый перевалочный пункт, где торгуют шалавами всех мастей и расцветок. И я тебя продам, если будешь крыть нас почем зря.

Тулвар взвизгнул и забрался обратно в фургон. Самантий же, напротив, тяжело перевалился через борт и деловито принялся наматывать на голову пестрый тюрбан.

— Хых-пых… Мне нужно пройтись-прогуляться. Больше песен я не выдержу.

— Мы будем на постоялом дворе «Чаша».

— Знаешь тут все, а, Фатик?

Я не стал отрицать. В моем горле по-прежнему резвились котята.

— И я здесь бывал, но давненько. Пойду, прогуляюсь, найду знакомую харчевню, хых-пых. Там когда-то подавали отменную баранину, м-м-м, да, отменную!

Я пожал плечами:

— Поторопись, мы уедем приблизительно через час.

Он кивнул, его взгляд сбежал вниз, к туше монстра.

— О-о-о, какой огромный, екра шадрам! Интересно, можно ли из него приготовить фрикасе, и если нет, то почему?

Первый раз вижу, чтобы чудища вызывали у человека чисто гастрономический интерес.

Олник лежал на матрасе в голове фургона и бессмысленно смотрел в потолок, на шее вздулись синие жилы толщиной с большой палец. Руки и ноги надежно стянуты веревками, по следам на кистях ясно — вырывался, да так бойко.

Взмокшая Крессинда обмахивала гнома каким-то покрывалом.

— Ему очень плохо, Фатик! — Кажется, она обвиняла меня в том, что я не присмотрел за ее мужчиной — как будто это была моя задача, оберегать гнома от выпивки.

Бывший напарник вскинулся на мой голос.

— Здоровье — дороже денег! — степенно изрек удалец, силясь встать. Тулвар тут же запричитал о том, чтобы я, такой-сякой варвар, унял, наконец, гнома, дескать, его милость владыка Дольмира от постоянных стихов в расстроенных чувствах.

Крессинда — добрая душа! — помогла Олнику присесть. Бывший напарник взглянул на меня абсолютно пустыми глазами-вишнями и прочитал с выражением:

На помойке нищий варвар

Жадно роется в объедках.

Может, истину в них ищет?

Что вы, люди, не надейтесь;

Просто очень жрать охота!

— Неплохо, Олник. В самую точку. Через некоторое время я отдам капитану Карибдизу выкуп за товар и стану самым нищим варваром на свете.

— Его разум сейчас пребывает отдельно от тела, — сказала Виджи.

— Я бы уточнил: его разум всегда пребывал отдельно от тела.

— Брутально, дларма тогхирр! Мастер Фатик, не будь вы так дороги Олнику, я бы отвесила вам оплеуху!

Я был готов зарядить встречную колкость, но Олник вдруг вздрогнул и сфокусировал взгляд на мне:

— Фатик! Фатик! Скоро тебя убьют, я это вижу!

Гритт… Это-то я как раз не хотел бы слышать…

Котята в моем горле превратились в двух озверевших ревнивых кошек.

— Кто убьет, Олник?

— Дохлый зяблик, не знаю!

— Убьют за дело?

— Очень вкусно пахнет… Хочу моченой репы!

Ч-черт! Я призвал на помощь все свое хладнокровие.

— Убьют за дело? В бою? Как меня убьют?

— Не бойся друга умного, бойся врага глупого!

— Олник. Впереди есть мозгун или лузгавка?

Он задышал с хрипами.

— А? Откуда ты знаешь?

Значит, есть…

— Может, ты видишь, как их победить, если они привяжутся к нам?

— Будет много огня!

— Что?

— Будет много огня!

Покрытая струпьями голова начала крениться на грудь, Олник обмяк.

— Мастер Фатик, — сказала Крессинда, — шли бы вы… на… на…

Я ушел. В моем горле разгорался настоящий пожар. У фургона я спросил Виджи, очень надеясь, что мой голос не звучит предательски-хрипло:

— Меня убьют?

— Я не знаю, Фатик.

Однако глаза ее ответили утвердительно.

Впрочем, она знала и видела в плетении нитей моей судьбы еще что-то. И это самое что-то заставило ее ответить спокойно. Как будто она видела в моей смерти не конец, а… начало? Но какое начало может быть в смерти, яханный фонарь? Разве что — превратиться в бестолково ковыляющего паршивого зомби? Нет уж, ищите дурака! Если сдох — то сдох.