— Баю баюшки-баю, колотушек надаю!

— Брутально, Олник! Я пытаюсь тебя накормить!

— Ныне корова, а завтра — стерва! — Думаю, это он адресовал напрямую Крессинде. Однако гномша была преисполнена ангельского терпения. Звание настоящей женщины я бы разделил между нею и Виджи.

— Барышня-красавица, а почему у вас шнопак разбитый?

Ох-х…

Приземистые фермы с гонтовыми крышами, стога подсохшего сена, межевые столбы, выкрашенные в канареечный цвет… Я пытался отвлекать себя мирными видами Одирума, но выкрики Олника сверлили мне мозг.

Словно почувствовав мое состояние, Виджи присела рядом и положила прохладную ладонь на мой затылок. Не знаю, что она делала, но уже через несколько минут я меланхолично наблюдал за пейзажем.

— Кукиш — и без денег купишь!

Вот как? Хм-м…

В полдень мы устроили длительный привал, дав отдых лошадям. На ближайшей ферме я достал свежих фруктов, мы перекусили. Я забрался на ближайшую горушку и долго смотрел на юго-восток. Черный парус тучи застил холмистый горизонт. Будь это ураган, он бы настиг нас еще затемно, то же относилось и к дождевой туче. Пылевых бурь в Одируме не бывает — вся земля возделана, пересечена каналами и посадками деревьев, а до ближайшей пустыни — триста миль.

Туча выглядела зловеще.

Сердце и задница — два самых верных в деле предчувствий органа — были солидарны: надвигается нечто скверное…

Виджи оказалась рядом — неслышно взяла меня за локоть, прижалась со спины, ткнулась носом в плечо. Какое-то время я просто вдыхал запах ее волос. Затем она отстранилась, взглянула на горизонт и медленно кивнула:

— Да, Фатик, оттуда идет нечто, чему я не могу найти объяснения.

— Оно… живое?

— Я не могу понять. Оно не живое и не мертвое…

— Опасное?

— Да, смертельно. Но не мы нужны ему… Оно движется по нашим следам, наши пути совпадают… Оно начало двигаться за нами от Облачного Храма. Я чувствовала его эманации, но не говорила тебе, так как не могла определиться — что это. Оно было слабым тогда, неопасным, оно ползло, а сейчас усилилось и идет. И усиливается с каждым часом.

Чудесно. Надеюсь, туча сожрет шеффенов, кои, без сомнения, высланы в погоню.

Я показал на лиловый горизонт:

— Усиливается, мне кажется, фатально.

Добрая фея кивнула — чуть заметно.

— Оно черпает силы, и я не могу понять, откуда. И сейчас оно опасно. Оно кипит яростью — чужой яростью.

— Если бы Фальтедро не увез Бога-в-Себе в Талестру, я мог бы выдвинуть предположение, откуда оно черпает силу.

— Нет, Фатик, там другое… И сегодня оно не догонит нас.

— А завтра?

— Завтра мы уже будем в Талестре. Я так вижу.

— А там… что ждет нас там, Виджи?

Вместо ответа она провела пальцами по моему лицу. В глазах ее вдруг запрыгали чертики.

— Согрей меня, Фатик.

Я согрел ее, и это было чудесно.

К вечеру до границы с Талестрой оставалось примерно двадцать миль. Я подгонял лошадей, я не хотел, чтобы туча нас захватила сегодня, завтра или послезавтра. В этом было нечто трусливое и истеричное, не подходящее варварам Джарси, и особенно — воспитаннику самого Трампа: это когда, интересно, я настолько боялся, что рисковал загнать лошадей? Я остановил караван. Все, баста, приехали. Границу с Талестрой будем пересекать завтра утром — памятуя о том, что там могут бродить шайки, бежавшие с каторги.

Брадмур неподалеку…

Интересно, призвали ли чародеи кверлингов для того, чтобы очистить от швали приграничье? Варвары Джарси обошлись бы им дешевле. С другой стороны, Джарси — гуманисты, а кверлинги — та же самая шваль, только связанная узами человеконенавистнической философии и дисциплины.

Туча слилась с темнеющим горизонтом. Она стала еще ближе. Зарниц не было.

Мы разожгли костры. Маммон Колчек сжевал десять фунтов сухарей, запил бочонком порядком заигравшего на жаре пива, начистил жубы и, плюхнувшись на плоское седалище, мгновенно уснул. Туча не слишком его волновала. Я приготовил ужин для доброй феи и себя, разложил мясо и овощи по тарелкам. Однако не успел отнести — меня позвала Крессинда. Наш общий гном вроде бы слегка оклемался.

Я забрался в фургон, временный филиал сумасшедшего дома. Крессинда осталась снаружи — проявила нечто вроде благородства, мол, встреча старых друзей, то да се. Спеленатый Олник смотрел на меня глазами круглыми, как у совы. Он сидел, откинувшись на подушку, заботливо подставленную Крессиндой.

— Фатик? Я вижу твою оболочку… у тебя с левой стороны протекает… Почти вытекло… Красное…

Мое сердце нехорошо екнуло.

Видит — или бредит? Вот вопрос.

Испарина выступила на его лбу. Гном дышал тяжело, в легких хрипело и клокотало.

— Если протекает, заткнем. Все не вытечет. Как ты, Ол?

Он подался ко мне, но веревки мешали. Мне пришлось поддержать гнома, иначе бы он зарылся носом.

— Я видел, Фатик, ой… Я видел мозгуна и лузгавку, а еще свиньяка — и я больше не хочу их видеть! Они, Фатик, они впереди… они ждут нас! А позади нас идет мертвый ужас!

Туча?

— Но впереди страшнее… Я видел кракенваген, Фатик! Он лязгает, хрипит и визжит: «Куок! Куок! Куок!»

Правду ты говоришь или бредишь, Олник?

— А над Талестрой парит драккор… Они его все-таки вырастили, да-да, вырастили из мяса и костей, как кракенваген! У него внутри железы, большие, набухли огнем, и он уже готов им плеваться! Ой, ой, как же я не хочу все это видеть!

Маги Талестры что-то вырастили… Значит, правда…

— А еще, Фатик, мне виделся другой мир… и там нет эльфов, гномов и всяких зверюшек вроде карликов и хламлингов! Одни человеки! И это страшно… ты пойми, мир ихний — он еще хуже, чем наш. Там почти все люди — гнилые, трухлявые подонки… души у них трухлявые, Фатик… гниют и не понимают, что гниют… о-о-о-й… сколько всего в моей голове…

Речь его становилась все менее связной. Он продолжал плести что-то про другой мир, затем вдруг его взгляд затуманился, он задрожал и выкрикнул:

— Фатик, Фатик! За тобой тени смерти. Посмотри через левое плечо — она там стоит!

Я оглянулся — на самом деле испуганный.

Позади стоял Самантий.

— Фатик, как гном?

Я махнул рукой и вымолвил непечатное.

— Женился — как на льду обломился!

Безумие Олника вновь пробудилось.

Я выскочил из фургона, подобрал тарелки и отправился к Виджи.

В туче играли золотисто-красные зарницы.

Варвар, бесконечно терпеть — вредно.

На заднице у орла все выпали перья.

Печальная осень настала…

— Ик! Ик!

Это было утро. Раннее, когда только начинают пробовать голоса первые пташки. К несчастью, одна злая пташка не спала всю ночь. И всю ночь из ее клюва исторгались стихи, да такие, от которых мои уши норовили скукожиться. Они перемежались икотой, бессвязными выкриками и — о да — снова пословицами!

Мерзко? Да не то слово. Я десять раз проклял неуемного засранца. Крессинда, однако, была само ангельское терпение: она ворковала, щебетала и кудахтала, как наседка. Хм. Ну, женская душа — потемки. Любовь у нее, опять же, чувства. Женщины умеют терпеть до последнего, когда у них чувства. Зато когда последнее заканчивается и плотину эмоций прорывает…

В хижине рыбака

Громко рыдают:

Протухла селедка…

Яханный фонарь, в каких глубинах гномьего мозга рождались эти трехстишия?

Ночь мы, конечно, не спали. Выкрики гнома, близость границы, да еще эта странная туча действовали на нервы всем, даже Маммону Колчеку. Он трижды вставал помочиться, а мочится тролль, как носорог — по несколько минут, бурча под нос какие-то свои, тролльи выражения. Всякий раз я боялся, что наш бивак затопит. Виджи лежала, как мышка. Я уныло смотрел на звезды и несколько раз поднимался, чтобы кинуть взгляд на юго-восток. Туча приближалась до странности медленно, я бы сказал — как неспешно бредущий пешеход. Багровые зарницы, однако, вспыхивали все ярче. У меня было ощущение, что туча, как бы сказать, набирает силу, оживает.