Сунув руку под рубаху, на месте перевязок и раны я обнаружил длинный сглаженный шрам. Ого. Так сглаживает шрамы только время, или… что? А если это время, то — как долго меня не было… среди живых? И — я ли это на самом деле?

Я ощупал и осмотрел себя в некоторых других местах. Шрам от укуса кроутера, который я могу показать только любимой женщине — на месте. Подбородку по-прежнему недостает мужественности, а короткой шевелюре — густоты. На груди — все та же похабная татуировка… Рубец от удара топором на предплечье… Я, несомненно, это был я собственной персоной. Меня не переселили в иное тело каким-то магическим образом (хотя при нынешней квелой магии такое и невозможно). И слава богу.

— О-о-о-ой!

— И-и-изверги!

Так…

Я поднялся рывком. Увидел заплесневелые, в потеках фрески на стенах, узкие окна-бойницы на высоте человеческого роста, и понял, что нахожусь в заброшенном храме. Сбоку завалился на бок бронзовый позеленевший алтарь; рельеф изображал Чоза — голого по пояс человека с внушительной мускулатурой и с двумя рогами во лбу. Божество окружали семь пророков с семью же Невидимыми Дарами Чоза в воздетых руках (невидимые дары рассмотреть невозможно, и потому чеканщик изобразил их просто волнистыми линиями). Ростом пророки не доставали Чозу даже до подмышек. Младшие божества, все, включая Атрея, были Чозу по колено; они кружили вокруг пророков хоровод. Отдельно, в рост Чозу, был изображен Великий Сатрап и Последний Пророк Истинности — Криворун Орлин Триста, тот самый, что двести лет назад, вдруг прозрев, понял, что у Чоза — не три, а два рога во лбу (Чоз явился ему во сне, и об этом рассказал). Под это учение он быстрее быстрого отделил Фрайтор от Арконии, создав из бывшей провинции Свободную Сатрапию. Должность сатрапа, разумеется, передавалась по линии Тристи, точно корона. Семь Невидимых Даров Чоза теперь были и в столице Фрайтора, Сэлиджии, в Главном Храме Истины, на алтаре, на пуховых бархатных подушках, так сказать, запасной комплект. Криворун же распустил слух, что Невидимые Дары исчезли из Арконии и переданы ему, ибо арконийцы — упорствующие в ереси грешники. Теократия Арконии не уставала опровергать эту ложь, но доказать что-либо в ситуации, когда артефакты невидимы, и, мало того, практически никем неосязаемы, сами понимаете, очень сложно.

Так… Во всяком случае, это Фрайтор. Да и храм мне смутно знаком. Я огляделся.

Мой отряд был здесь, у стен, на плащах. Правда, балахонистые эльфийские накидки куда-то усвистали. Скареди дремал, выставив ногу, зажатую в лубки. Старый паладин выглядел совершенно разбитым… Рядом устроился Альбо — крепко связанный, заросший, с выпученными глазами. Ну, судя по выкрикам, архиепископ верховной коллегии Атрея, декан южной митрополии Фаленора, пастырь четырех архиепатрий и богослов высшей ступени в себя так и не пришел: слишком слаб оказался его разум, чтобы переварить шаграутта, чирвалов и страшную смерть хараштийских злодеев, которых Фрей опоил душеловкой. А это кто у стены напротив? Бог… ужасный! Только по золоченой пряжке на сапоге я опознал Монго Крейвена: его лицо превратилось в багровый шар, веки заплыли. Субтильного графа, такое впечатление, избивали, накрутив на руку мокрое полотенце. После этой процедуры физиономия отекает, как у пропойцы. Это Монго регулярно издавал протяжные стоны. Рядом скорчилась Имоен: у воспитанницы друидов Тоссара лицо бледное, несчастное, руки на животе, смотрит взглядом побитой собачки. У запертых дверей расположилась Крессинда. Бедовая гномша тяжело взглянула на меня и вяло махнула рукой. Кто-то разбил ей губу и превратил нос в спелую помидорину.

Обитая железными полосами дверь, что характерно, заперта снаружи. Во всяком случае, мне так показалось.

Гритт!

Стоило оставить их без присмотра, как они вляпались… Оружия нет, ясно, что мы пленники. Но чьи? Фрайтора? Разбойничьей шайки? Или, быть может, смертоносцев Вортигена?

Погоди, а Олник? А мои эльфы? Где мои эльфы?

Где Виджи?

Меня вдруг накрыло горячей волной, я начал задыхаться. Это была ярость пополам с отчаянием. Если… если ее…

— А-а-апчхи-и-и! Фатик!

Олник появился из-за алтаря. Шея бывшего напарника, мне так показалось, стала еще короче, голова — крупнее, а плечи — шире, ну а борода, пока я валялся без сознания, так и не начала расти. Гном щеголял разбитым носом, правое ухо горело как сигнальный фонарь. В руке какая-то деревяшка. Дубинка не дубинка, но разок хрястнуть по голове сойдет. Коленки в пыли, на бедрах — ни следа килта.

— Конец нам, Фатик, бздец, все!

Голос его был исполнен сдержанного оптимизма.

— Олник, где мои эльфы?

Он глянул мимо меня и поманил за алтарь.

— Давай-ка тут перемолвимся… Попали мы, Фатик, как кур в ощуп… в ощеп… в ощип, дларма!

— Эльфы… где?

— Ась? — Он приставил ладонь к налитому уху. — А, так местный ворожбит сцапал, да.

— Шаман?

— Вот да, шаман. Хрен его маму знает, баба он или мужик, пришел тут в звериной маске и какой-то соломенной дерюжке…

Звериная маска, дерюжка, все это мне знакомо. Спокойней, Фатик, тише…

— Гоблины?

— Вот да, гоблины. Коричневые рожи. Мы их, знаешь, в Зеренге, не очень-то… Шаманят, дождь нагоняют с грозой и молниями, чтобы нам досадить, — и это вместо честной драки! Мы-то в шаманстве ни бум-бум, дождик нагнать не умеем. А эти… Да я вот только с одним и корешился, когда в тюрячке мы с тобой, Фатик, сидели. А других не знал и знать не хочу!

Великая Торба, мы пленники коричневых гоблинов!

— Короче, Олник!

Он чихнул.

— Ну, ворожбит на них поглядел, проквакал по-своему, гоблины набежали и вывели… ну, твоих… этих… Да вот недавно ж совсем забрали, угу. И накидки эльфийские все-все прибрали. Он, этот колдунчик, что интересно, все время на тебя пялился, будто признал знакомца, а еще твою рану осмотрел. А эльфов он того, ну, этого… Я думаю, гоблины их кушать будут, вот… Эй, Фатик!

Я пришел в себя, сидя у стены рядом с алтарем. Олник обмахивал меня какой-то пыльной тряпкой, в которой я опознал обрывки килта. Когда в голове перестали жужжать и перестукиваться свинцовые шмели, я присел, глубоко вздохнул и решил убить бывшего напарника при первом удобном случае.

— Сильно били?

— Кого били?

— Эльфов, Олник, эльфов!

— А, не, наружу выпихнули просто. Странные они, эти гоблины. Лопочут чего-то на своем, гоблинском, а потом вдруг на Общем: «Соблаговолите!», и древками копий в спину тычут. Так и говорили, представь! Понахватались откуда-то Общего! Шаман и на меня раззявился, но я ему сразу сказал — меня есть нельзя, у меня подозрение на чуму и печенка на дождь ноет… Но, сдается мне, нас они тоже схарчат, как время придет. — Он повел носом, похожим на расплющенную картофелину. — Брагой тянет. Вот, точно: хмельное варят к праздничку.

Спокойно, Фатик!

Я глубоко и размеренно задышал. У варваров Джарси есть скверная привычка впадать в состояние амока, говоря другими словами — страшное буйство. Если амок накроет меня в месте, из которого нет выхода, я, чего доброго, расшибу себе голову о двери или стену.

Нужно сохранять хладнокровие насколько это возможно. Мы пленники гоблинов, живущих на склонах Галидорских гор, это факт. Эльфов забрали — тоже факт. И третий, самый гадостный факт — коричневые гоблины всеядны и не прочь повесить на своих идолов парочку скальпов с пышными волосами. Желательно — светлыми, уж не знаю, откуда у них такое пристрастие к блондинкам. Я, если помните, рассказывал вам об этом в самом начале моей истории.

Виджи…

Сердце екнуло.

Стоп. Сохраняй выдержку. Гоблины совершают обрядовые церемонии по ночам, у костра, сейчас день, так что время еще есть, и мои эльфы живы. Может, их просто готовят для… Гритт!

— Олник.

— Ась?

— Рассказывай все по порядку.

— Вообще все? — Он посмотрел в сторону выхода и заложил руки за спину. Какой-то подонок из гоблинов разодрал ему ворот рубахи.

— Угу, от сотворения мира.

— А…