– Товарищ сержант, у меня винтовка не пристреляна, я в ней не уверен. Разрешите пристрелять?

– Провожу тебя, тут в тылу овраг, там и пристреляешь, – кивнул тот.

Покосился на других новичков, что со мной прибыли, но молчали, разозлился за их молчание, после чего, выдав затрещины, погнал всех пятерых в овраг.

Как я и думал, не пристреляна. Сержант, видя, как я уверенно правлю прицел, постукивая задником складного ножа, помогал остальным. Те не умели проводить пристрелку оружия, сержант, по сути, сам пристреливал, тратя на каждую винтовку примерно по пять патронов. Тыловики, разместившиеся в овраге, были недовольны, что мы тут шумим. Но взводный на них рыкнул, и те больше не возникали.

Вернувшись, я набрал побольше патронов из открытого цинка, а вот с ручными гранатами было всё не так хорошо. Выдавали их поштучно, но и тут я смог получить три РГД-33 с осколочными рубашками. В остальном время прошло тихо.

Под вечер соседей накрыли артиллерией, работали две батареи лёгких гаубиц – это немцы вели беспокоящий, но точный огонь, чтобы мы не расслаблялись. На ужин была перловка. Да такая, что, воткнув ложку, я с трудом её вытащил и даже слегка согнул. Пришлось открывать одну банку тушёнки и, размешивая, вываливать в котелок. Не всю, треть, я же не один – тем, что осталось в банке, поделился с соседями. Вот так каша жевалась куда лучше и даже вкусной стала. Советская тушёнка всё-таки вещь!

Чай снова кипятили сами, и, когда заканчивали ужин, он уже был готов. Потом бойцы стали укладываться спать (кто где, шинели были не у всех), я со своей плащ-палаткой ещё ничего устроился, сделал навес и расположился на земле у своей позиции. Тут вообще сплошные окопы, но сделаны так: бойцы вырыли стрелковые ячейки, неплохие, а переходы между ними по метру глубиной. Перемещаться приходится сильно наклонившись.

Я занял свободную ячейку (боец, что её вырыл, погиб в недавних боях), так же и другие новички поступили. Ячейка неплохая, можно лечь, вытянув ноги – ниша сделана. Наблюдателей сержант выставил, одного взял из новичков, остальным отбой. Убедившись, что всё стихло, я оставил винтовку и покинул ячейку, используя амулеты скрытности и шумоподавления. Отошёл подальше, достал байк, переоделся в полётный костюм и, взлетев (свист нагнетателей у байка едва слышен, и во время полёта больше ветер свистел), переместился к югу. Пусть немцы тут меня ищут, когда найдут результаты призыва.

Вызвал демона-воришку, купил шкатулку изумрудов, полных маной. Накопители. Сразу обменял накопитель на амулет защиты, а то там половина заряда. Я уже использовал амулет зарядки накопителей. Он работал, но медленно, восемь суток с нуля до полного – это долго. Запас накопителей иметь просто необходимо.

На двух махах перебрался в район Умани. По пути разогнался, проверить байк, защита работает, щит перед седоком хорошо защищает. Полет занял всего минут десять. Там поискал, кого бы отправить в пентаграмму, – и крутое везение, целая рота польских карателей. Да это просто праздник какой-то! Жаль, остальные далеко, но эти-то тут. Все ушли на оплату и на аванс для следующих покупок.

Про шкатулку изумрудов я уже сказал, вторым заказом был ПТРД-41 и сотня патронов к нему. Хочу попробовать подбить танки из этой дуры. Потом снайперская винтовка с глушителем, ВСС, подсумки и десять цинков патронов к ней. Четвёртый и последний заказ – это ящик с АПБ и десять ящиков патронов к ним.

Брал именно оружие с глушителями. Не всегда можно применять магию, это след, а когда будут находить пули в телах своих людей – совсем другое дело. Правда, используемый патрон им будет неизвестен, но это привлечёт не такое внимание, как применение станнера, игольника или бластера. Уничтожив следы пентаграммы, я небрежно поджёг сваленные в кучу тела-мумии поляков (несколько тел точно не сгорят) в сторонке и сразу вылетел обратно.

На берегу Днепра накупался, натянул форму свою и, перебравшись воздухом к позициям своей роты, двинул к ячейке, где и был перехвачен взводным.

– Ты где был?! – злым шёпотом спросил тот.

– На Днепр бегал, купаться, – пожал я плечами.

Тот и сам видел на шее полотенце, которым я волосы промокал, ночь не такая и тёмная была, а полотенце светлое. А понять его злость можно: документов нам так и не выдали, поймают – и мне дезертирство пришьют, и ему худо будет.

– Кто разрешил?!

– Так и не запрещали.

– Запрещаю.

– Ага. А чего искал-то?

– На пост наблюдения хотел поставить, сменить бойца. Имей в виду, следующую ночь дежуришь.

– Хорошо.

Дальше устроился в своей ячейке и вскоре уснул.

Надо сказать, следующий день был тяжёлым даже для меня, а многие его просто не пережили. От моего взвода осталось всего восемь бойцов. Чудо, но сержант пережил бой, более того, за проявленное геройство получил звание старшего сержанта и медаль «За отвагу». Вот это было обидно. Сейчас поясню почему.

Подняли нас, когда ещё темно было, и, построив, повели куда-то в сторону, откуда раздавалось порыкивание танковых двигателей. И силами двух полков нашей дивизии, под прикрытием шести танков (две «тридцатьчетвёрки» и четыре Т-26), после короткого артналёта мы атаковали немецкие позиции на холме.

Это было сложно: нас ждали. Лёгкие танки вспыхивали один за другим. Мы их стороной оббегали и бежали дальше. «Тридцатьчетвёрки» продержались дольше, им сбили гусеницы, и те стреляли, стоя на месте, пока одна за другой вскоре тоже не загорелись. Чем-то тяжёлым по ним били.

Трещали пулемёты. Я иногда останавливался и делал прицельный выстрел (ни одного мимо, в головы пулемётчиков стрелял), на некоторое время заставляя замолчать то один, то другой пулемёт. А мы малой группой (многие остались лежать в поле, кто убитый или раненый, а кто, спасаясь от обстрела) добежали. Я кинул в пулемётное гнездо гранату, после разрыва вскочил и, спрыгнув к немцам, добил штыком раненого. Подхватив пулемёт и закинув винтовку за спину (немцы не стреляли, меняли ленту), я пошёл дальше по окопам, снося любое сопротивление пулемётным огнём. За мной шли остальные, подчищая.

Потом я закидал немецкими гранатами (свои закончились) пушку – и расчёт противотанкового орудия полёг в разрывах. После чего бросил пулемет и вынес из двух трофейных автоматов последнее сопротивление у штабной землянки. Мы долго стреляли немцам вслед, те убегали в тыл. Не так и много ушло. Тут немцы, считай, пехотный батальон полностью потеряли.

Мы закрепились на позициях, политруки работали, командир одного из полков прибыл – наш погиб, участвовал в атаке. В результате взводному – награда и звание, а мне – шиш. Как тот пояснил, я даже не комсомолец. А старший политработник дивизии к этому предвзято относится.

– Понятно, новые дворяне. Кто не с нами, тот против нас.

– Я этого не слышал, – нахмурился сержант.

– Я первым был в немецкой траншее?

– Первым, – подтвердил тот.

– Немцев сотню настрелял?

– Да там, по-моему, и две будет, а то и больше. Ты просто зверь. Рядом с тобой бойцы сражённые падают, а ты как заговорённый.

– По моему мнению, я должен что-то получить. Сержант, ты учти, я больше такого повторять не буду. Я понял, что я смертный и что ничего не получу за своё геройство. В следующий раз я тоже залягу и, как и остальные, прибегу, когда всё закончится. Это уже дело принципа.

– Так, значит?

– Да. С какой радости стараться, если отдачи нет?

– А как же Родина?

– Я уже две сотни немцев убил, даже больше. Пусть кто переплюнет мой рекорд.

– Значит так?

– Значит так.

Сержант ушёл, а я снова сел на ящик с немецкими патронами и, морщась от поднятой пыли (миномёты работали по нам), продолжил набивать ленту к немецкому пулемёту. Я теперь пулемётчик, с МГ-34. От второго номера отказался, сам справлюсь. Другие бойцы поправляли окопы, кое-где чинили и оборудовали позиции в сторону немцев. Тут стрелковые ячейки как раз к нам в тыл откопаны позициями, что нам не нужно.