Она что-то пропустила — когда утихла, снова говорила злюка:

— Не пытайтесь разжалобить, сударь. Не люблю жалких людей, да и вам не к лицу.

— Детка, я ж не о жалости, а о жизни. Мы не выбираем, как жить, какими быть. Сама сказала: нас такими делают. Кругом жестокость, равнодушие, жадность, подлость — вот и мы становимся…

— Что за словечко — «мы»? Вы видели меня подлой, равнодушной, жадной?

— Видел жестокой. Сейчас вижу. Пытаешь ребенка.

— Не волнуйтесь, Инжи: скоро займемся и вами. Скажите, наконец: как мне вас простить? Вы верите, что можно быть подлецом, что жестокий приказ или жестокая жизнь оправдывают злодеяния. Выйдя отсюда, вернетесь на ту же дорожку.

— Клянусь, что…

Палач кивнул Крохе, она покричала.

— Простите, не расслышала, — буркнула злюка.

— Я больше не…

Палач снова кивнул, крик оборвал слова Инжи.

— Снова не уловила, шумно здесь.

— Я изменился, стал другим!

Палач кивнул, Кроха шепнула:

— Подожди, дай послушать!

— Велено кричать.

— Тебе же тоже любопытно. Ну хоть минутку!

Он смирился и навострил уши.

Злюка говорила:

— Сударь, скажите еще, что изменились благодаря мне. Соврите что-нибудь о том, как горько раскаялись, как извелись упреками совести, все осознали, все переосмыслили. Молили богов дать вам второй шанс — и тут явилась Крошка Джи. Почти как я, только мельче и трогательней. Не это ли доказательство вашей перемены?

— Верь или нет, но так все и было. Чем хочешь поклянусь…

— Клянитесь, чем угодно. Я не поверю. Вы были хитрецом, им и остались. Кроха для вас — щит или маскировочный плащ. Кстати, палач, почему не слышу криков⁈

Палач не успел ответить — снова что-то случилось. На сей раз шагов почти не было, только один, тяжелый — как прыжок. Тут же удар, еще удар, стон, удар, лязг железа. Глухой звук тела об пол.

— А он быстрый, — сказал солдат императрицы.

— Дядя Инжи! — закричала Кроха и метнулась мимо палача, но снова была поймана. Тяжелая ладонь зажала ей рот.

— Это становится опасно, — сказал солдат. — Ваше величество, позвольте его обезвредить.

— Он нужен живым.

— Подсечь сухожилия — жить будет, но не встанет.

— Как думаете, Инжи, хороший совет? Нужны вам еще сухожилия ног?

Раздался кашель, кряхтение, хруст суставов. Не без труда дядя Инжи поднялся на ноги.

— Ладно, детка. Раз так сильно просишь, то слушай. Только не злись потом, сама ж напросилась. Ты вот носишься со своей обидой, строишь из себя невесть какую мученицу… Дело такое. Я исполнил трех человек, а потом устроился в гильдию. Там меня доучили и дали несколько заданий. Исполнил еще пятерых, лишь тогда попался. На суде из восьми доказали только одного — потому я получил не петлю, а цепь, весло и миску похлебки. Но на галере Инжи Парочке не понравилось. Может, кто и рожден для гребли, но не я. Сбежал твой Парочка с галеры, а надзиратели были против — пришлось еще двоих уделать: одного цепью, второго за борт. Потом я странствовал и не особенно много исполнял, но иногда приходилось. А потом занесло Парочку в Уэймар, где и нанялся к доброму графу Шейланду. Как думаешь, детка, ты была первая, кого мы выкрали по заказу графа? Пожалуй, и не вторая… Словом, я к чему веду. Ты осталась жива и здорова, только хлебнула страху, да поболело чуток. Не кривись, так все и было. Может, ты права, и я законченный подлец, но не тебе о том судить. А может, есть во мне что-то такое, за что и простить можно — но снова же, не тебе решать. Ты, может, простишь мне свои страдания — а за остальное кто простит? Только Праматери взглядом сверху могут все увидеть и оценить по справедливости. Хочешь простить меня или не простить — вылези из своего тельца, представь себя Праматерью, посмотри ее глазами.

Воцарилась тишина.

Палач уважительно покачал головой: во твой Инжи завернул! Крошка гордо подняла нос: да, он может.

А в коридоре тем временем раздались шаги. Еще один воин в синем — даже выше и красивее первого — прошагал мимо камеры Крошки и вошел к Парочке.

— Ваше величество, имею срочное сообщение.

— Благодарю, капитан. Дайте мне несколько минут.

— Кхм… Ваше величество, лучше прочтите эти письма сейчас. Они имеют прямое касательство к нашей беседе… ну той, о прощении.

Раздался шорох бумаги. Долго висела тишина, потом — снова шорох. Тишина стала такой мучительной, что Крошка спросила:

— Покричать?..

Палач шепнул:

— Не, сейчас не надо.

Шорох — и снова тишина. Потом легкие, звонкие шаги — владычица расхаживала по каменному полу.

Наконец, раздался ее голос — он, как будто, стал теплее:

— Благодарю вас, капитан. Действительно, очень важно.

— Рад служить.

— Вы взяли их у Бэкфилда?

— Так точно.

— Он собирался продать их мне или кому-то другому?

— Сложно судить, ваше величество. Я встретил его прямо на выходе из голубятни. По меньшей мере, он не хотел отдавать их мне.

— Бэкфилд жив?

— Конечно. Во Дворце Тишины хороший лекарь.

Крошка услышал какой-то кашляющий звук и не без труда поняла: это владычица усмехнулась.

— Вы — моя опора, капитан. Я очень вам обязана.

— Рад служить вашему величеству!

— Скажите… тот шприц с жидкостью — еще у вас?

— В Фаунтерре, в холоде.

Ее каблуки клацнули еще несколько раз, она остановилась в новом месте — наверное, возле Инжи.

— Что ж, сударь, ваш совет звучит очень дельно, как и все ваши советы. Я принимаю его.

— Ты шутишь!..

— Ничуть. Скажите, тот судья, что послал вас на галеру, был справедлив?

— Самый честный изо всех, кого я видел.

— А Праматери Ульяне вы доверяете? Считаете ее справедливой?

— Странно мне было бы не верить ей. После всего, что для нее сделал, я ее любимый слуга.

— Тогда предлагаю вам два варианта на выбор. Первый таков: вы просто вернетесь на галеру. Мы доверимся честному судье и выполним то, что он предписал. Крошка Джи, конечно, выйдет на свободу.

— Сегодня выйдет?

— Как только мы с вами договоримся.

— За это благодарствую… Но галера Парочке не очень-то по вкусу. Что там за второй вариант?

— Второй таков… — владычица помедлила, и Крошке почудилось, что кусочек души все-таки сохранился в ней. Чувство развеялось сразу, как только злюка заговорила: — В вашу вену введут жидкость: смесь крови, трупного яда и некоего особенного вещества. С равным успехом вы можете умереть или выжить, или выжить и обрести особую силу. Я буду считать это судом Ульяны Печальной. Если умрете — значит, Праматерь взяла вас. Если выживете — значит, она вас простила, тогда прощу и я. В этом случае я забуду все ваши проступки и верну вам свою дружбу, и дам хорошую работу, если пожелаете. Одно условие: вы больше не станете убивать. По крайней мере, без моего приказа.

— Гм… Детка, сколько мне дано на решение?

— Минуты две.

— Дашь увидеть Крошку Джи?

— Конечно.

Май 1775 г. от Сошествия

Спустя шесть дней

Фаунтерра, дворец Пера и Меча

Гвардеец, несший вахту слева от двери, наполнил рюмку вином из кувшина и опрокинул в рот.

— Достойный напиток.

— Достойный ее величества, — кивнул Рональд Вигам.

— Она давно не пила, — отметил гвардеец.

— Знаю. Шесть дней.

Воин протер бокал платком. Конечно, он не видел в Рональде отравителя, но служба есть служба. В ответ на стук в дверь раздалось: «Войдите», — и Вигам вошел.

Ее величество сидела у стола, заваленного бумагами и томами. Страницы пестрели рисунками — кажется, то были реестры Священных Предметов.

— Ваше величество, простите мне непрошенное вторжение. Я решил порадовать вас восхитительным вином: оркадским куадо семилетней выдержки.

— Верю, что ваш выбор, как всегда, прекрасен. Поставьте здесь, мне будет чем запить шоколад.

Он опустил кувшин и бокал в крохотный просвет между бумаг, возле вазы с конфетами.