— Особое северное лакомство, — подытожила фрейлина.

Берти испытал сильное желание убраться отсюда и прислать гвардейцев, а самому погулять в саду, пока идов сундук не вынесут. Но, обнимая Лизетту за талию, он не мог позволить себе малодушия. Храбро шагнул вперед и заглянул, зажав нос, чтобы не стошнило.

— Похожа на женщину.

— Вы наблюдательны.

— Ее убили.

— Метко сказано.

— Прямо в сердце!

— Изверги.

— Нужно доложить в протекцию! По дворцу ходит женоубийца!

Фрейлина помедлила, размышляя. Вообще, она держалась на диво хорошо: сохранила вот способность к размышлениям. Кремень, а не леди.

— Как вы думаете, сударь, северяне знали о содержимом сундука, когда принесли его?

Берти моргнул.

— Если думать по логике, то, пожалуй, должны… Но зачем им нести труп в пищевой погреб?

— Это самое холодное место во дворце. Только здесь тело сохранится действительно долго.

— Вы правы, миледи…

— Я полагаю, северяне хотели сберечь покойницу. Возможно, при жизни она была дорога им.

— Боги, но почему здесь, у меня⁈

— Я же сказала, сударь: здесь холодно.

— Не могу поверить! В моем складе, среди яблок и моркови…

— Неффероятно! Чшудовишно!

— Миледи, я позову гвардейцев.

Тогда фрейлина проявила дивное здравомыслие. Взяв Берти за плечи, она вкрадчиво спросила:

— Вы хотите расстроить герцога Ориджина?

— Конечно, нет! Я и не собирался!

— Вы непременно расстроите его, если позовете гвардию. Гвардейцы похоронят бедную женщину. А герцог, очевидно, хотел сохранить ее непогребенной.

— Он так хотел? Но почему⁈ Почему здесь⁈

— Здесь холодно, сударь! Я говорила уже дважды.

— Боги, что нам делать⁈

— Сударь, мне думается, проще всего поступить так. Когда вернется герцог Ориджин, скажите одному из его людей, что сундук источает легкий запах плесени. Северяне вынесут его, и проблема решится сама собою.

— Легкий запах? Вы зовете это «легким запахом»⁈

— Станет легким, когда закрою крышку.

— Вы закроете крышку?

— Возьму на себя труд.

— Святые Праматери! Вы просто запрете сундук и сделаете вид, что ничего не случилось⁈

— А что особенного случилось? Некий кайр сохранил тело своей жены или сестры. Убеждена, в Первой Зиме это — обычное дело.

— Да, миледи, наверное, но… Все так абсурдно!

Тут подала голос Лизетта:

— Бертрам, сударь… Лучше так сделать, как миледи говорит… Два дня потерпим — северяне унесут сундук, и мы все забудем. А иначе ведь следствия, допросы… Неизвестно, чем для нас кончится… Сударь, я прошу вас…

Недолго подумав, он признал правоту помощницы.

— Хорошо, леди Лейла, так мы и поступим. Сможете запереть сундук?

— Да, сударь.

— Умоляю: надежно заприте! Крышку поплотнее, чтобы не проникало.

— Я сделаю, сударь. Ступайте.

Ни Берти, ни Лизетта, ни министр не заставили себя уговаривать. Они быстро зашагали дальше, а через три минуты фрейлина нагнала их. В оставшееся время инспекция не выявила никаких нарушений, и Берти Крейн получил заслуженную похвалу не только от министра, но даже от леди Тальмир.

Спустя два дня герцог Ориджин вернулся во дворец злой, как черт. Берти не рискнул обратиться к нему, но встретился с кайром Робертом — самым спокойным из северян — и осторожно намекнул, что на сундуке изволила возникнуть плесень. Тем же вечером мрачный груз унесли из подвала, и жизнь потекла веселым ручьем, журча и искрясь.

В те три минуты, что леди Тальмир провела наедине с покойницей, милашка Лизетта ощутила прилив любопытства. Сие чувство нахлынуло внезапно и пересилило страх. Лизетта задержалась на миг и сквозь дверную щель глянула на фрейлину. Она увидела нечто такое, что предпочла считать видением, досадною ошибкой своих глаз и нервов. Уже к вечеру она забыла это, как страшный сон.

Май 1775 г. от Сошествия

День разоблачения генерала Алексиса Смайла

Фаунтерра, дворец Пера и Меча

— Вот и все, ваше величество. Я сказал, что знаю, — окончил речь Серебряный Лис. — Теперь решение за вами.

— Ему нельзя доверять, — сказала фрейлина.

Это же думал и капитан, но промолчал. Все время, пока длилась чудовищная речь генерала, в груди капитана гвардии Шаттэрхенда, стоявшего подле владычицы, теснились два чувства.

Одним было… Негодование? Гнев?.. Скорее, просто желание выхватить шпагу и заколоть генерала. Движимый этим желанием, капитан сжимал шершавую рукоять в проволочной оплетке, поглаживал большим пальцем витиеватую гарду. Каждое слово Лиса говорило капитану одно: такого не должно происходить. Не в Фаунтерре, не с ее величеством Минервой. Не у него, капитана, на глазах!

Но другое чувство сдерживало руку и не давало шпаге вылететь из ножен. То был восторг. Но своем веку Шаттэрхенд повидал трех императоров. Адриан был самым решительным из них; Телуриан, без сомнения, самым грозным. Обоим не занимать было ума и воли, оба правили железною рукой, ни разу не дрогнув. Оба пользовались огромным уважением капитана. Но только Минерва вызывала в нем восторг. Возможно, дело в том, что ее он знал очень близко — наблюдал и в ужасе, и в слезах, и в похмелье, и в горькой апатии, и на больничной койке. Сквозь золотую маску, носимую императрицей, он привык видеть душу.А может быть, в том причина, что Минерву не готовили к престолу. Телуриана и Адриана с малых лет ковали, закаляли, оттачивали, подобно лучшим клинкам; Минерва же несла бремя сама, без помощи мастеров и наставников. Так или иначе, Шаттэрхенд восхищался ею до душевной дрожи, и безгранично верил в нее.

Эта вера и мешала выхватить клинок. Телуриан и Адриан, вне сомнений, приказали бы убить двурушника; но Минерва — иная. В ее огромной душе может хватить милосердия на то, чтобы простить генерала.

Владычица обратилась к Серебряному Лису:

— Ваш рассказ весьма огорчил меня. Я мнила, что изо всех людей, обладающих военной силой, хотя бы на вас могу положиться. Очень жаль, что ошиблась.

— Ваше величество, клянусь, вы можете мне доверять. Я ни разу не совершил ничего вам во вред! Делал лишь то, что помогало вам укрепиться во власти.

— До сего дня — да. Но если вам прикажут свергнуть меня…

— Я отвечу решительным отказом! Я никогда, ни за что не пойду против вас.

Рука Шаттэрхенда особенно сильно зачесалась. Двуликий подлец не имеет права на подобные клятвы.

— Генерал, однажды я читала забавную пьесу о слуге двух господ. Она не была основана на реальности. Не слыхала, чтобы кто-нибудь успешно служил двум сеньорам.

— Ваше величество, я рассказал достаточно, чтобы вы поверили: цели моей второй госпожи светлы и благородны. Я верю, что вы разделите их, и всякое противоречие исчезнет.

— В том и беда, генерал. Я желаю лично решать, какие цели считать светлыми, а какие — злыми.

Минерва глянула на Шаттэрхенда:

— Мне думается, капитан, эта беседа затянулась. Вы согласны?

Его губы сами собою сложились в улыбку. Владычица будто заглянула ему в душу!

— Ваше величество, я с большим удовольствием положу ей конец.

Но Минерва качнула головой:

— Простите, я имела в виду иное. Генерал, вы можете быть свободны. По возможности, останьтесь во дворце. Я предприму попытку простить вас. Завтра сообщу, увенчалась ли она успехом.

— Ваше величество.

Лис щелкнул каблуками и вышел строевым шагом.

Когда закрылась дверь, фрейлина сказала:

— Это опасная игра. Он может как угодно использовать отсрочку. Например, поднять свои полки.

— Миледи, я уже приняла решение: генерал сохранит и жизнь, и чин, поскольку он полезен. Не знаю, прощу ли я его, но, боюсь, это не имеет значения. Лис нужен, и он останется. Моя власть хоть чего-нибудь стоит, пока иные силы, большие чем моя, уравновешивают друг друга.

— Их цели очень странны, ваше величество. Я даже не поняла, к чему стремятся Лис со своей госпожой.