Если бы лишь одна или две земли прислали столь сомнительных делегатов, Палата с возмущением отвергла бы их. Но теперь каждый третий представитель был не безупречен — и это воспринималось не как их собственный изъян, а как черта нынешнего времени. Недавние потрясения всколыхнули все Империю, и отзвуки их проникли даже в Палату.

— Лорды Палаты! Сегодня мне выпала великая честь сказать вступительное слово перед началом заседания.

В прошлый раз, восходя на эту трибуну, Эрвин волновался так, что не чувствовал ног и чуть не грохнулся с последней ступени. То были открытые публичные дебаты, он выступал как свободный оратор, его слова не влияли ни на что. Но от волнения кишки сводило узлом, во рту пересохло, Эрвин смог говорить лишь тогда, когда нашел взглядом Нексию и получил в помощь самую нежную изо всех женских улыбок.

Сегодня от него зависело чертовски многое — и на душе было до странности спокойно. Это ведь слова — его родная стихия! Не мечи и доспехи, не змей-трава, не гниющие раны. Если уж с тем справился…

— Я хочу посвятить свою речь Прародителям. Пришло время, когда хаос вторгся в наш мир; когда перемены сыплются градом, и каждая несет опасность; когда шатаются незыблемые устои. Где нам искать опоры в такое время, как не в мудрости Праматерей? Вспомним же о ней.

Он сделал паузу, окидывая взглядом Палату. За непроницаемыми лицами лордов могли прятаться какие угодно чувства, но хотя бы малую признательность к Эрвину они должны испытывать: он обещал вернуть Палату — и сегодня Палата открыта.

— За годы правления владыки Телуриана, да будет он счастлив на Звезде, мы привыкли воспринимать прогресс как благо. Больше искры, больше света, больше тепла. Быстрые поезда, мощные цеха, умелые инженеры, всяческие полезные устройства от самострелов до самоваров. Конечно, мир сделался лучше с приходом этого. Но незаметно для нас — сперва слабо, потом сильнее — ростки прогресса стали ломать устои нашей жизни. Проверенные веками порядки, традиции, законы стали прогибаться под давлением перемен — и принесенного ими хаоса. Так дерево, растущее на крыше дома, разрушает его своими корнями.

Эрвин мельком глянул на кресла Праотцовской Церкви. Вот радовался бы Галлард Альмера, слушая его речь! Но приарх остался в Алеридане, Церковь Праотцов представляли два епископа.

— Грозным знамением, которое нельзя игнорировать, стало сожжение Эвергарда. Стрельба Перстами по людям, роспуск Палаты, установление деспотии. Сейчас я далек от того, чтобы осуждать лично владыку Адриана. Пускай боги судят его душу, а я говорю лишь о его поступках. Я говорю о том, что пора решить: оправдывает ли прогресс попрание вечных ценностей? Желаем ли мы расти, ломая собственный дом, подобно дереву на крыше? Или найдем такой путь прогресса, что ляжет в гармонии с законом Праматерей, и станем расти подобно умному ребенку — развивая свои силы, но впитывая мудрость отца? Милорды и миледи, я предлагаю посвятить теперешнее заседание Палаты сему нелегкому вопросу.

Он поклонился, и лорды Палаты ответили аплодисментами. Вот сейчас, — подумал Эрвин, — приятно было бы увидеть улыбку Нексии… Но Нексии нет, а Аланис ненавидит весь мир, сидя возле графа Блэкмора. Что ж, и без женских улыбок Эрвин знал, что выступил достойно.

— Благодарю за оказанную честь. С великой радостью уступаю трибуну ее величеству Минерве, Несущей Мир!

Он сошел по ступеням навстречу Мими, белой как мел. Поклонившись ей, шепнул:

— Не бойтесь, миледи, это всего лишь слова.

— Ах, конечно… — выдавила императрица и поплелась на трибуну, как висельник на эшафот. Казалось, ее вот-вот вывернет наизнанку.

То была идея Минервы — отдать первое слово Ориджину. «Милорд, спасите меня! Нет хуже напасти, чем говорить на публику! Я пробовала во время воинской присяги… тот стыд будет со мною всегда». Теперь, после вступительной речи Эрвина, ей оставалось лишь открыть заседание, ну и назвать своих представителей. Право держать имена представителей в тайне — привилегия Короны, такая же, как места в центре зала и влияние на первого секретаря.

— Милорды и миледи… — прокашляла Мими, взойдя на трибуну. Сбилась, судорожно сжала пальцы, будто ей не хватало для смелости Перчатки Янмэй. — Я приветствую вас… рада, что вы… добро пожаловать в Фаунтерру.

Эрвин не сдержал улыбку. Жемчужина красноречия!

— Я с гордостью и… трепетом открываю… объявляю заседание Палаты!

Лорды зааплодировали, Мими обрадовалась, что пытка окончена, и рванулась прочь с трибуны.

— Представители! — зашипел первый секретарь. — Назовите представителей, ваше величество!

— Ой!

Она взбежала обратно, уже красная от стыда.

— Простите, милорды… Умоляю о снисхождении, у меня так мало опыта… Я объявляю… назначаю представителями Короны… во-первых, себя.

«Ее величество Минерву», — прошептал секретарь, но опоздал с подсказкой.

— Ой… А вторым представителем станет… Ребекка Элеонора Агата, леди Литленд.

При этих словах Бекка Лошадница вошла в зал и заняла место подле минервиного. Эрвин хмыкнул. Ужасное выступление, но идея недурна. Мими доверяет лишь горстке людей, из коих одна Бекка достаточно высокородна, чтобы не позорить Палату своим присутствием. Никогда прежде Корона не делала своими представителями выходцев Великих Домов — это снизило бы влияние Короны и излишне усилило данный Дом. Но Литленды сейчас слабы, потому примут должность Бекки не как инструмент для своих амбиций, а как милость владычицы. Это гарантирует лояльность не только самой Бекки, но и двух представителей Дома Литленд. Одно назначение — три голоса.

— Вот, — непонятно зачем сказала Мими. — Теперь заседание открыто. Милорды… можно начинать.

Она сползла на свое место и стала запивать позор водою (или не водою — кто знает). Заседание началось.

Традиционно первая часть дня посвящалась постановке вопросов. На черной доске у входа в зал первый секретарь Палаты мелом выводил список вопросов, поставленных на сегодня. В Фаунтерре все замешано на традициях — эта пришла из незапамятных времен, когда двери Палаты открывались прямо на улицу, и любой прохожий, прочтя список вопросов, мог свободно зайти послушать обсуждения. Говорят, в эпоху Праотцов все жители Фаунтерры были грамотны. Золотое время!..

Сегодня в списке имелось лишь три записи. Никто из лордов не спешил выступить в первый день — осмотрительно было сперва послушать выступления владычицы и лорда-канцлера, увидеть реакцию Палаты, а уж затем поднимать собственные вопросы. Потому двумя из трех имен в списке были «герцог Э. С. Д. Ориджин» и «Е.И. В. Минерва».

— Ради мудрости Палаты, предоставляем слово его светлости герцогу Ориджину! — объявил первый секретарь.

Еще одна традиция: залог мудрого решения якобы в том, чтобы каждый голос был услышан. Когда кого-либо приглашают на трибуну, говорят: «Ради мудрости Палаты…». Первый секретарь не просто кланяется оратору, а склоняет голову пред общей мудростью тридцати двух лордов-представителей.

Эрвин вновь поднялся на трибуну, невольно задавшись вопросом: зачем она все же такая высоченная? Дань мириамскому гигантизму или циничный намек: кого не носят ноги, тому и говорить не стоит?

— Милорды и миледи, мой вопрос в одночасье и прост, и сложен. Прост потому, что я призываю обсудить уже случившееся, нам не придется принимать решений о будущем, а только дать оценку прошлым событиям. Сложен потому, что события эти весьма неоднозначны. Я говорю о том, что с легкой руки певцов зовется Северною Вспышкой — о моем мятеже.

Палата притихла, стал слышен каждый шепоток. Эрвин сумел удивить лордов. От него ждали молчания о прошлом, попыток напустить тумана, похоронить в забвении — чего угодно, но не рубящего слова «мятеж».

— Господа, я не вижу смысла в лицемерии. Говоря о прошлом, всегда нужно быть честными с собою. Я начал войну, имея целью свергнуть владыку Адриана. Это зовется мятежом против Короны и считается одним из самых тяжких преступлений для дворянина. Но вам известно также и то, какие события побудили меня к мятежу. Кощунственное применение Перстов, попрание законов Праотца Вильгельма, жестокая расправа с гарнизоном Эвергарда, наконец, роспуск Палаты и установление единоличной тирании. Я верю, что святой долг Великих Домов — остановить владыку, вставшего на этот путь. Однако и сам я уподоблюсь тирану, если позволю себе единолично решать, достоин ли власти тот или иной император. Милорды и миледи, я поднял данный вопрос с тем, чтобы вы открыто и привселюдно одобрили либо осудили мои действия. Я прошу Палату признать верным либо неверным мое решение свергнуть Адриана.