— Что случилось, милорд?

Джемис уже был на ногах.

— Нам подбросили вот это.

Все трое, включая пса, поглядели на стерженек. Он не выглядел ни живым, ни опасным. Сверточек бумаги, перехваченный нитью, а из него торчит зеленый хвостик. Стрелец обнюхал находку и ощерил губу, издав тихий рык. Джемис вынул кинжал, потеребил стерженек — тот не пошевелился. Кайр подцепил находку острием, положил на столик и разрезал нить. Бумага расслабилась, из нее выпал крупный темно-зеленый стручок — будто бобы, да не они. Джемис выплеснул воду и накрыл зеленую штуку чашкой.

— Вы знаете, что это?

— Никогда такого не видел, милорд. Точно не горох.

Надев перчатки, Эрвин осторожно развернул бумагу. С одной стороны виднелись две бурые черты, нанесенные будто запекшейся кровью. От них исходило чувство неясной, сумрачной тревоги. На обороте бумаги значились слова: «Суда быть не должно». И маленький рисунок: мост через речушку.

* * *

— Милорд, я сочла, что вам стоит присутствовать при этой беседе. С моей стороны было бы нечестно утаить ее от вас.

Эрвина разбудил кайр Джемис: «Вас зовет владычица». Еще не очнувшись ото сна, он впопыхах оделся, придал некий вид своей прическе, плеснул в лицо водой — и зашагал в купе ее величества. Отделенный от Минервы кофейным столиком, пристегнутый цепью и охраняемый лазурным офицером, там сидел шут Менсон.

— Нынешним вечером, милорды, мы прибудем в Фаунтерру. Лорды Палаты потребуют суда над вами, лорд Менсон. Прежде, чем это случится, я хочу…

Шут был бледен и тощ — костлявей прежнего. Он то и дело подергивался, будто не в силах сидеть спокойно. Глаза нездорово, лихорадочно блестели. На макушке топорщился нелепый трехрогий колпак, бубенцы звякали от качаний вагона.

— Чего хочешь, величество? Сказать спасибо, что я крякнул племянничка? Расчистил креслице для твоей попки? Так начинай, я благодарррности люблю! От бочки винца не откажусь, парочку красоток тож приму.

Мими откашлялась.

— Лорд Менсон, я прошу: прекратите паясничать.

— Отчего — прррекратить? Я же паяц и есть, вот паясничаю! Бессменный шут владыки — одного, второго, теперь твой. Ты намекни: как тебе шутить-то?

Эрвин силился разбудить рассудок и осознать, чем грозит эта беседа и как себя вести. Считать ли Менсона убийцей? Не считать? Винить ли в том, что, вероятно, и без него случилось бы?.. Ответы не приходили, перед глазами маячил странный стручок и слова на бумаге.

— Я прошу вас, милорд, не шутить вовсе. Я позвала вас, чтобы спросить…

— А помнишь, как ты была Глорррия? — прервал ее Менсон. — Вот потеха-то! Все верррили!

Мими глубоко вдохнула.

— Милорд, вы не собьете меня. Я спрошу вас, ибо это очень важно: как умер Адриан? Нет, не виляйте, не прячьтесь в сарказме. Я знаю, вы дорожили им, были преданы… И вот он умер подле вас, говорят даже — по вашей вине. Я должна понять, я заслуживаю ответа… Как это случилось?

— Сама знаешь, уже сказано: взял ножик и тыкнул.

Шут глянул ей в лицо нагло, с вызовом. Мими не моргнула.

— Я ничего не знаю. И не хочу знать ничего, кроме правды. Не могли же вы так просто… Нет, не вы, не его. Кто-то другой — скажите мне, кто! А если все же вы — почему, какой цели ради? Что могло стоить его жизни?!

«Суда быть не должно», — думал Эрвин, пробуждаясь. Положим, и не будет. Мими может помиловать его в обмен на правду. А какова она, правда-то? Менсон ее знает?

— Если так уж хочешь знать, — буркнул шут, — то я его не убивал.

— Вы же только что сказали!..

— Что сказал? Ножиком-то, да? Не, это шутка. Не резал я его — он же не колбаса, чтобы ножиком.

— Милорд!.. — боль зазвучала в ее голосе. — Как вы можете?! Вы говорили: «Колпак и корона дружны». Вы с ним вместе воевать пошли, хотя и не солдат! Как смеете вы шутить над его смертью?

— Да не над ним… — Менсон отвел глаза, но лишь на миг. — Над собой я шучу, величество. Могла бы понять. А Адриан был хоррроший.

— Так это не вы убили его?

— Как тут понять? Пррраматерей спроси, они знают…

Мира беспомощно подалась к Эрвину:

— Милорд, умоляю, помогите!..

Помочь? То есть — помочь выспросить у Менсона, что он видел? А если видел, кто обрушил мост? Выложит это сейчас — и что будет? Рухнет наш вчера слепленный союз с Минервой. Снова интриги, закулисье — это мелочь, видали. В Палате шум, галдеж: Ориджин нарушил законы войны. Позор Первой Зиме, Север лицом в грязь!.. Скверно, стыдно, не вовремя. И Аланис…

Но вот что странно: «Суда быть не должно». А кому есть дело? Кому хуже от этого суда, кроме меня и Аланис? От стручка веяло Дарквотером. Леди-во-Тьме хочет не допустить суда? Зачем тогда привезла Менсона? И зачем шлет предупреждение мне, агатовцу? Что происходит, тьма сожри?!

— Милорд, ну что же вы молчите?! Ужели не поможете мне?

Эрвин откашлялся. В горле почему-то стоял ком.

— Знаете, лорд Менсон… Мне было шесть, когда я впервые попал в столицу. Великий герцог Десмонд представил меня двору, надеясь в будущем сделать своим голосом в Палате. Я увидел владыку Телуриана в самом зените славы, хитроумную императрицу Ингрид, блестящего принца Адриана… Знаете, кто потряс меня больше всех из императорской семьи? Вы, милорд. То был третий год пытки эхиотой, и вы еще сражались… Мне шестилетнему невозможно было постичь, чего стоила эта борьба. Но даже те крохи, что я понял… Я спросил отца о вас, о заговоре, надеясь услышать нечто… Нечто чудовищное, настолько порочащее вас, что восстановит во мне веру в справедливость. Надеялся узнать, что лишь законченный подлец может заслужить такую пытку. Отец ответил — дословно помню: «Шутовской заговор был битвой харизмы против расчета. Харизма потерпела поражение».

Эрвин умолк. Менсон не вставил очередную скабрезность. С ним творилось что-то… Словно низкие тучи несутся по небу, и вот-вот хлынет дождь.

— Я хочу отпустить вас, лорд Менсон. Вы с лихвой расплатились за любое убийство. Я приведу лекарей, они осмотрят вас, вы пожуете бороду, скажете про пчелку и цветочек. Вас признают безумцем и согласно заветам Праматери Юмин избавят от ответственности. Вы будете жить под наблюдением лекарей — но где угодно и как угодно. Вы ничего не должны Короне. Все оплачено.

Глаза Менсона превратились в бездонные черные колодцы.

— Не смей врать, волчонок.

— Я не лгу. То есть, лгу очень часто, но не сейчас.

— Но ты хочешь… оплаты?

— Совсем малой: всего лишь правды. Дайте владычице то, чего она просит: расскажите, как все было. Кто, как и зачем убил владыку.

Менсон плюнул на чайный столик.

— Значит, хотите пррризнания. Я, значит, раскаюсь, а вы меня помилуете и чего-нибудь забавное устроите со мною. Хорошая шутка. Мой бррратец такую провернул.

Эрвин глянул на Мими и заговорил, поймав легкий ее кивок:

— Вы не поняли, милорд. Скажите нам наедине, сейчас. Никаких подписей, никаких улик. Что бы вы ни сказали, мы не подвергнем вас никаким унижениям. Просто откройте нам правду.

— И я буду оправдан?

— Согласно заветам Юмин.

— И суда не будет?

— Только формальный.

— Но меня признают безумцем?

— Вряд ли есть иной надежный способ оправдать вас. Но какая беда? Двадцать лет вся столица считает вас блаженным. Неужто не привыкли?

Менсон поскреб бородку, посмотрел в окно, за которым среди изумрудных полей торчал серою громадой чей-то замок. Был он стар и, судя по отсутствию флагов, давненько покинут. Неуместной своею мрачностью он выделялся из безмятежного пейзажа и тянул к себе взгляды. Казалось, он — один из камней, на которых стоит подлунный мир.

— Ты говоришь, харизма против расчета… Х-хорошо сказано.

— Просто ответьте «да», милорд.

Шут отбросил жалкую бороденку, расправил плечи.

— Нет, волчонок. Я пойду на суд.

— В каком смысле?

— Если какой-нибудь пес считает, что я мог по своей воле взять и убить Адриана — пусть попробует это доказать. А если не сможет, то пусть убирается под хвост к Темному Идо!