Ночью Чарли не спал и слышал, как рыдает мать: «Что ж теперь будет-то?.. Горюшко!..» Ему и самому хотелось плакать: от боли в боках, по котором прошлись отцовские кулаки, но больше – от несправедливости. Он понял одну очень грустную штуку: батя не ценит его и не оценит, пока Чарли не сделает что-нибудь этакое. Что-то большое и очень правильное!

Надо же: на рассвете как раз представился случай. Соседи явились в дом кожевников и рассказали про поход в столицу. Дескать, путевские крестьяне вместе с мещанами Лоувилля идут к владычице просить понизить налог. Чем больше людей будет, тем вернее императрица даст согласие. Так вот, не пойдет ли Гарри Бык с ними вместе? Гарри назвал их болванами и прогнал. А Чарли понял, что это и есть шанс. Вечно он неправильно понимает отца! Вот и теперь, наверное, отец говорит грозно, а на деле будет рад, если сын пойдет в столицу и выпросит у владычицы какой-то там налог! И мать начнет стряпать вкуснее – с налогом-то!.. Чарли Теленок собрал теплые вещи и вылез в окно. Следующим днем он шел на запад вместе с войском странного вождя Салема.

В походе Чарли понравилось. Он сразу же сделал так, чтобы его уважали: назвался Чарли Быком вместо Теленка; сказал, что служит подмастерьем и летом уже ждет экзамена в гильдию; поколотил двух парней, что вздумали смеяться над его штанами, порванными на коленке. Сержант Рука Додж, осмотрев Чарли, сказал: «Крепкий бычок! Будешь добрым пехотинцем!» – и назначил в свою отборную сотню. Чарли очень гордился собою.

Но вскоре заскребли на душе кошки: он начал скучать по отцу. Батя был самым близким человеком на свете и всегда знал, как правильно поступить, а без него стало очень одиноко. Чарли тянулся к вождям восстания, надеясь, что те хоть немножко похожи на Гарри Быка.

Салем из Саммерсвита очень разочаровал Чарли. Салем вечно говорил так, будто в чем-то сомневался. Не кричал на людей, никого не бил, редко приказывал, а часто просил. Салем очень походил на подкаблучника, а «подкаблучник» был худшим бранным словом в семье Чарли – хуже даже, чем «гад» или «сволочь».

Трехпалый казался потверже. Во всяком случае, умел драться и учил новобранцев. Но Трехпалый был лорденышем (так о нем говорили), а этих типов Чарли не понимал. Как они живут, чего хотят, о чем думают – поди разберись. Слишком они странные, чтобы им доверять.

Гораздо больше пришелся Чарли по душе зубной лекарь. Тот говорил ясно и твердо, никогда не сомневался, любил приказывать. Все как отец, только понятнее! Что будет дальше, зачем идем в столицу – Чарли тоже понял со слов Зуба. В Фаунтерре есть владычица, она очень мягкая, как все бабы. Мы дружно попросим – она понизит налог, у всех появятся деньги, и всем станет хорошо. А те деньги, что нам уже пожертвовали, поделим меж собой. Меж собой – это не между всеми, а только между лучшими. Зуб говорил: «Вы мои молодчики! Вы самые храбрые бойцы! Вас я никогда в беде не оставлю! Если кто и заслужил награду – то только вы!» И еще говорил: «Вы, главное, не дайте Салему все испортить». Последнюю фразу Чарли не совсем понимал: как Салем может все испортить, если он – тряпка, а Зуб – кремень?! Но пришло время – понял. Зуб и Додж четырьмя идовскими стрелами сбросили в грязь четверых золоченых гадов, а оставшиеся ускакали, поджав хвосты. Победа была уже в руках, когда Салем вдруг затявкал: «Схватите Зуба и Доджа! Они поступили плохо!..» У Чарли зачесались кулаки, он хотел уже съездить по зубам горе-вождю, но путь загородил Трехпалый. Этого парня Чарли немного боялся – видел, как шустро лорденыш машет мечом. И Чарли поступил по примеру Зуба – своего второго отца: поднял самострел и дернул скобу…

Ффиу!.. Из темноты раздался тихий свист, и Лысый Джон дернулся:

– Это чего такое?

– Да ерунда… – отмахнулся Чарли Бык.

Но свист повторился – тихий такой, подленький. Ф-фи-иу!..

Молодчики сидели у запертого на амбарный замок фургона, внутри которого лежал связанный горе-вождь и стоял ларец золота. Молодчиков была дюжина, но если считать только тех, кто не спал, то выйдет пятеро. Вокруг фургона имелась свободная площадка шагов в двадцать – чтобы никто не мог подкрасться незаметно. Площадку освещал костер, у которого грелись часовые. За краем светового пятна стояли во тьме другие фургоны, вот из-за них и доносился свист. Уже в третий раз, гад! Фи-ииу…

– Поди проверь, – сказал Быку Лысый Джон.

– Чего я? – взвился Чарли. – Сам проверь!

Ничьей власти, кроме отца, Доджа и Зуба, он над собой не признавал. Кто такой этот Лысый, чтобы командовать?

– Ладно, я проверю, раз ты боишься, – ответил Лысый Джон.

– Ничего я не боюсь! Сам ты боишься!

– Нет, Чарли, я не боюсь, потому пойду и проверю. А ты трусишь – вот и сиди себе.

– Я тебе кулак в глотку запихну! Будешь знать, кто из нас трусит!

– Да я и так уже знаю.

Лысый Джон ухмыльнулся, Фред и Мик хохотнули. Уж и неясно, сдержался бы Чарли или расквасил обидчику нос, но чертов свист раздался снова. Фи-фи-фиииу!

– Сожри вас Идо! – в сердцах бросил Чарли, встал и пошел. Пусть эти гады не хихикают. Он смелее их всех вместе взятых!

Пока дошел до края площадки, успел понять, как сильно не нравится ему этот свист. Какого, собственно, черта кто-то свистит из-за телеги? Вышел бы и сказал прямо, чего хочет. А не может сказать – пусть подавится языком! Чарли так разозлился, что даже взялся за самострел. Но отдернул руку: скверное чувство он испытал утром, когда свалил Трехпалого искрой. Слишком было похоже на колдунство, такие штуки наверняка злят богов. Лучше уж старая добрая дубинка! Чарли поднял ее повыше и шагнул за телегу со словами:

– Какой гад…

Острие меча уперлось ему в кадык. Сталь была очень холодная – аж глотка заледенела, а слюна замерзла на языке.

– Опусти дубинку, – сказал Трехпалый.

Чарли опустил.

– Садись.

Нажимом меча лорденыш заставил Быка сесть на землю. Чарли увидел кроме Трехпалого еще четверых. У всех, кроме лорденыша, морды были завязаны черными платками. Только глаза страшно блестели над масками. Настоящие бандиты!

– Искра, – сказал Трехпалый, и один из бандитов отнял у Чарли самострел.

– Зачем вы… – заговорил Бык, и клинок сразу нажал сильнее, задавив слова в горле.

– Слушай меня. Сейчас ты встанешь и пойдешь обратно к своим. Мы будем целить тебе в спину самострелом. Закричишь – сдохнешь. Сделаешь так, что кто-то другой закричит, – тоже сдохнешь. Дернешься бежать – сдохнешь. Ясно?

Яснее было некуда. Бык кивнул.

– Когда вернешься к своим, скажешь вот что…

И Трехпалый прошептал несколько фраз.

Сколько ни бил Чарли суровый отец, все же сын верил, что батя не забьет его до смерти. Знал, что Гарри его любит. Однажды по пьяни Гарри даже сказал это вслух. А никого более грозного, чем отец, Чарли не встречал, потому ни разу в жизни не довелось ему заглянуть в глаза смерти. Ни разу – до нынешней ночи.

Собственно, даже сейчас Чарли не смотрел ей в глаза. Смерть пялилась из темноты ему в затылок, а он шагал к костру, у которого сидели вразвалочку Лысый Джон, Фред, Мик и тот парень из Ниара. Взгляд смерти был холодный и твердый. Упирался, как сосулька, в ту точку, где череп Чарли крепился к шее. Если Чарли сбавит шаг, сосулька проткнет его насквозь и вылезет спереди через рот.

– Ну чего там? – спросил Лысый Джон. – Кто свистел?

– У… э…

В горле так пересохло, что Чарли не смог выдавить ни слова.

– Что, язык проглотил? – осклабился Фред. – Спрашиваем, кто там свистел?

– Пи… писарь.

– Писарь? И за каким хреном?

– Он ска… сказал…

Тут Чарли понял, как безумно хочет помочиться. Терпеть нельзя – так сильно!

– Что сказал? Хорош губу жевать, говори уже!

– Зуб послал писаря проверить нашу бди… бдительность.

– Это как?

– Писарь ска… сказал: все, кто не спит, пусть подойдут к нему.

– К нему – туда, за телегу?

– Угу.