Покинули город, и за окном поскучнело.

— Я давеча слышал одну историю… — начал лейтенант, и Мира хлопнула в ладоши:

— Да! Хочу историй! Расскажите, расскажите!

Он выложил одну, вторую, третью. Мира требовала еще. Шаттерхенд широко раскрыл закрома памяти, принялся сыпать былями и небылицами о придворных казусах, о смешных мещанах, о гвардейцах и барышнях.

— Еще, еще! У вас так все забавно! Право, я жалею, что не мужчина и не служу в гвардии!

Лейтенант до того увлекся, что начал было:

— Захожу я как-то в таверну на Дощатой, а там сидят две монашки и хохочут. Я к ним, гляжу: а они пьяные, как… эээ… гм, простите, сударыня, я что-то сбился с мысли.

— Нет, нет, продолжайте!

Но Итан пристыдил лейтенанта:

— Н… некоторые истории слишком грубы для ушей миледи.

Чтобы доказать обратное, Мира рассказала, как пила косуху с солдатами Шейланда. Когда окончила, умолкать не захотелось. Она вспомнила игру в прятки с мастером Сайрусом и то, как Инжи Прайс учил ее ремеслу асассина.

— Вы — п… прекрасная рассказчица! Вам бы романы писать, миледи…

— Ах, что вы! Такие пустяки! Вот лучше послушайте, как леди Иона гадала на картах — это была умора.

Карета поскрипывала, снег летел из-под копыт. Пролетала миля за милей. Мужчины ловили каждое слово Миры. Она не замечала времени, могла еще хоть сутки говорить, не умолкая.

— …И вот самое примечательное: все, что мы нагадали на крови Янмэй, сбылось в точности. Самоуверенность погубила Ориджина, и Крейг Нортвуд его не спас. Серебряный Лис разбил их внезапным ударом — все, как я сказала леди Ионе!

— Н… невероятно!..

Позже, как обещал извозчик, карета увязла в снегу.

— Вот теперь намучимся, — с хмурым удовлетворением изрек он и принялся мучиться.

Помогали и гвардейцы, и извозчики остальных карет. Вытолкали, тронулись, через милю застряли снова. При обеих остановках Мира бродила по целине и швыряла снежки, целясь в ступицу колеса. Она бы с радостью угостила снежком Итана, который все причитал: «В… вам не нужно, миледи! Вернитесь в кабину…» Но, сверив это желание со строгим кодексом внучки Янмэй, заметила несоответствие и пощадила Итана.

Снова тронулись, и Мира ощутила голод.

— Судари, простите, но у меня разыгрался аппетит…

Это высказывание тоже не отвечало кодексу: гордая внучка Янмэй должна была бы терпеть молча. Но Минерва допустила, что легкая капризность украшает девушку, и продолжила:

— Ведь мы скоро пообедаем, не правда ли?

— Как только прибудем в Колсворт, миледи. Через час или около того.

— Прекрасно! Поскольку, знаете, я очень проголодалась.

— Конечно, миледи, всего час — и мы будем в таверне.

— Я так рада это слышать! Один час — это же совсем немного. Вот в монастыре был кошмар: целый день трудишься без маковой росинки во рту. Остается только мечтать о курином крылышке или вареном яйце, или кусочке козьего сыра. Но один час — это мало, правда?..

— Совсем мало, миледи! Вы оглянуться не успеете.

— Надеюсь, что так. Один час я вполне могу потерпеть молча. Никакого труда для северянки — выдержать час без нытья. Мне представляется, даже дворянская честь требует, чтобы в данной ситуации я помолчала. И, конечно, в течение часа мой рот будет на замке. Но если вдруг мы задержимся в дороге дольше — я искренне верю, что этого не произойдет, но если вдруг!.. — тогда я вынуждена буду доверить вам тайну. Знаете, какую? Тайну о том, господа, что я голодна, как стая волков!..

* * *

В этом вот пугающе хорошем настрое Минерва прибыла в столицу Альмеры. Пожалуй, сейчас даже самое обычное село показалось бы ей милым и прелестным. Что и говорить об Алеридане — одном из красивейших городов на свете!

Восторг переполнял девушку, распирал изнутри и грозил разорвать на кусочки, если как-нибудь не дать ему выхода. Мира не могла усидеть на месте: все вокруг так любопытно, так прекрасно, столько всего нужно увидеть! Шапки снега на красных черепичных крышах, гирлянды фонариков над площадями, кони под праздничными пестрыми попонами, смешные фигурки Праматерей у дверей лавок… Вот, например, пышная Софья указывает бюстом на вход в бакалею, будто говорит: «Заходите! Здесь самые жирные колбасы!» Мира зажимала рот ладошкой, чтобы не смеяться на весь квартал. А вот — собор: обычно строгий, серокаменный, сейчас даже он смотрится весело. С фасада стекают дождики фольги и искрятся, будто целый водопад. Снег облепил горгулий, они зябко нахохлились, как птенцы. У входа стоит огромная очередь людей: на алтарь, видимо, вынесли Предметы. Взглянуть бы на них, но Мира никак не сможет выдержать медлительность очереди. Так что лучше посмотреть на людей — они так забавны! Все кажутся увальнями в своих тулупах и шубах, у всех шапки и платки так надвинуты, намотаны на головы, что лиц почти не видать. Но каждый постарался принарядиться: тот подпоясался дорогим ремнем поверх шубы; этот надел красные сапоги, а на них — галоши; вон та барышня пристегнула к тулупу песцовый воротник и совсем в нем утонула, только макушка торчит над мехом. Вдоль очереди ходят продавцы вина с бочонками, обвязанными шерстью: «Горррячее вино, добрррые люди! Всего за полтинку в честь пррраздника!» Люди протягивают кружки, которые взяли с собою из дому.

— Можно и мне вина, можно? — Мира подбегает к продавцу.

— Полтинка.

— Вот.

— Давайте кружку, барышня.

У Миры нет с собою кружки, в чем она признается, стыдливо ковыряя носочком снег.

— Как же так, барышня?.. Нехорошо…

— Я придумаю что-нибудь!

Сняв перчатки, она подставляет ладони лодочкой.

— Так не делается, вы же испачкаетесь.

Мира отвечает, мечтательно растягивая слова:

— Быть может, сударь, я того и хочу — испачкаться… Кто знает, не это ли девушке нужно для счастья?..

Продавец поддается на уговоры, и Мира пьет из рук, как кошка. Вытирает ладони и губы свежим снегом — и забывает обо всем, когда видит городской вагончик. Какой же он прелестный! Куколка! Хочется визжать от восторга! Покачиваясь на узких рельсах, блестя удивленно круглыми глазами-фонарями, вагончик проезжает площадь и становится против собора. Бойко звенит, зазывая пассажиров.

— Постойте, подождите! — кричит ему Мира. — Вы не смеете уехать без меня!

Подбегает, вскакивает внутрь. В вагончике пахнет деревом и лаком, вдоль стен ухабистые кожаные диванчики. Знающий себе цену кондуктор осведомляется басом:

— До какой станции изволит ехать барышня?

— Ой… Я хотела смотреть в окно и выйти на той станции, какая понравится.

— Стало быть, намерены кататься? — звучит грозно, как обвинение.

— Я питала робкую надежду на это… Но если кататься совсем непозволительно, то могу измыслить цель поездки. Знаете, у меня талант к постановке целей. Правда, с их достижением возникают сложности…

— Барышня впервые в Алеридане?

— Вы угадали, сударь.

Кондуктор смягчается:

— Тогда ладно, платите две агаты и езжайте. Но прежде чем выйти, спросите меня, как вернуться обратно. А то ведь заблудитесь!..

Выбрать станцию, которая понравится, оказывается трудной задачей. Нравятся все! И та, где дворец из розового кирпича, а у входа — копейщики в мохнатых шапках с кокардами. И та, где памятник коню — в смысле, юному принцу, конечно, но конь под ним огромен, а принц тщедушен, не сразу и заметишь. И та, где выстроен снежный замок на половину площади. В нем внутри — ледяные скульптуры Прародителей: целая толпа, добрых полсотни! Между скульптурами, визжа, носятся детишки. Мира боится — и не без причин — что если выйдет на слишком красивой станции, то начнет хлопать в ладоши от восторга и покажется полной дурочкой. Она выбирает остановку на ремесленной площади, где есть лишь крохотный островок красоты, зато очень изысканной. Из конской поилки вовремя не слили воду, и она заледенела, превратившись в хрустальный саркофаг, припорошенный снегом. Мира долго любуется им, воображая, какое сказочное существо — быть может, морозная фея или зачарованная принцесса — дремлет внутри хрусталя. Увлекшись фантазией, напрочь забывает обратную дорогу, которую описал кондуктор (вы все запомнили, барышня?.. — конечно, сударь, слово в слово!..). Принимается наугад искать путь к собору и теряется в лабиринте улиц — к огромному своему удовольствию.