— Билли, закрой колодец! Побьют ледышки искор — это как пить дать! Ты, главное, ходи как следует…

— Ледышки искор?.. Ага, держи карман!..

Отряд принимается спорить о том, кто кого побьет. Лениво, без азарта. Собачий холод, пресная каша да волчина-кайр — вот настоящие заботы. А уж кто кого победит — вопрос такой далекий, что глупо переживать о нем всерьез. Искровики владыки — кто они?.. Что умеют?.. Как выглядят?.. За вычетом Джоакина, отряд состоит из крестьян. Соседнее село для них — неблизкий свет; город Лабелин — центр мироустройства. Никто в глаза не видал ни воинов владыки, ни искрового оружия. Потому крестьянские парни так охотно и пошли на сторону северян: искровики императора представлялись далекими, туманными и нестрашными… а вот кайры были о-ох как близко.

Один из них возникает за плечами Руки Доджа, и сержант подпрыгивает на ноги:

— Кончай жрать! Стройся, свиньи безрогие, козлы полосатые! Стрррройся!..

Я служу в войске Ориджина. Я — меч герцога!

Джоакин повторяет эту мысль. Начищает бархоткой до блеска, пытается согреться в лучах. Такое себе тепло… не печурка.

Отряд марширует до заката. Тренируют: «в защиту», «пехота», «конница». Это значит: сомкнуть строй, закрыться щитами, выставить копья. Против пехоты — в руке на весу, чтобы колоть; против конницы — на упор древком в землю. Щитов не хватает, потому их выдали только первой шеренге. Парни пытаются орудовать копьями с помощью одной правой. Выходит скверно: они и двумя-то руками не справлялись. То и дело кто-то во второй шеренге получает от впереди стоящего собрата удар древком по колену, поминает Праматерь. Билли просит дать щиты второму ряду — для защиты от первого. Кто-то смеется. Сержант брызжет слюной:

— В оборону!.. Конница!..

Припав на одно колено, солдаты втыкают древко в землю, выставляют острия перед собою на уровень конской груди.

— Встать, стройся. В оборону! Конница!.. Встать, стройся. Конница!.. Встать, стройся. Конница!..

Они вскакивают и приседают, вскакивают и приседают, вскакивают и приседают, доходя до полного дубового отупения. За полсотым разом копья приучаются твердо смотреть в нужную сторону. Рука Додж самодовольно бранится:

— Можете же, скоты плешивые!

Тут кайр впервые проявляет нечто вроде чувства: щерится краем губы. Изо всего отряда один Джоакин понимает смысл. Ухмылка эта говорит: вы — мясо. Отруби. Тяжелая кавалерия пройдет по вам и даже не споткнется. Ваши копья — слишком короткие и легкие, против рыцарей нужны пики вдвое длиннее и толще. Но вам такие не дать: вы и с этими хворостинами едва справляетесь. А духу в вас — как в кроликах. Когда земля под вами запляшет от копыт, побежите кто куда с криком: «Мамочка, спаси!» И подохнете, даже не поняв, что сами себе приговор подписали. Для конника нет добычи легче, чем бегущий пехотинец.

Немножко теплее делается Джоакину от того, что он один уловил мысль кайра. Как ни крути, а он — воин, не чета этим. Не потроха и не мясо, а подлинный меч! Хотя и без меча… И следом тут же накатывает тоска: я — боец герцога Ориджина. Почему, тьма сожри, я ползаю в грязи вместе с мужиками?..

— В оборону — пехота!.. — вопит Рука Додж, сбивая Джоакина с мысли.

— К бою! В атаку!.. Стой, стройся. К бою! В атаку!.. Стой, стройся. В защиту — пехота!..

По правде, думать приходилось редко. Все время что-то отвлекало, будто боги присматривали, чтобы голова Джо была свободна от печалей. Утром — холод, зубы стучат. Днем — муштра: тупой труд до полной одури, будто и вправду скотина, впряженная в плуг. Вечером — поесть и быстро спать, пока брюхо не переварило скудный харч и кое-как чувствует себя сытым. Однако временами — в строю, на передышке, в очереди за кашей, ночью, проснувшись от холода, — все-таки заползала в башку мыслишка и думалась. Я — боец. Славный мечник, сын рыцаря! Я служу в войска герцога Ориджина! Отчего же все так… так… и вслух не скажешь то слово, что на язык просится?

А следом — если мысль накатывала перед рассветом, когда обратно уже не уснешь, слишком трясет и в животе урчит, — следом приходило еще: тьма, что же осталось от меня?! Воин без доспехов, мечник без меча. Любил милашку — погибла. Любил красавицу — стала чудищем. Шел служить герцогине — теперь подчиняюсь тупому мужлану. Что с моей жизнью сделалось?! За что серчают боги?

Тогда Джоакин брался за кинжал. Гладил эфес, находил подушечкой пальца гравированный вензель, пощелкивал лепестками. Становилось вроде как легче. «Джоакин Ив Ханна с Печального Холма», — говорил себе парень. Пробовал на слух свое имя, мягко нажимал на «Ханну». Немного теплело.

Кинжал он всегда носил на поясе — при любых построениях. Дворянская вещица привлекала внимание, правильней было бы спрятать, но Джо слишком боялся, что клинок украдут. Однажды кайр заприметил кинжал. Подозвал парня к себе.

— Что за оружие?

— Искровый стилет, кайр, — отчеканил Джоакин.

— Дай-ка.

Он дал. Кайр повертел в руке, щелкнул лепестком, оглядел вензель. Спросил:

— Ворованный?

— Никак нет, кайр.

— Как зовут?

— Джоакин Ив Ханна.

— Первородный?..

— Никак нет, кайр.

Северянин взвесил клинок на ладони, и у Джо похолодело в хребте: отберет. Но кайр молча вернул кинжал. Парень хотел разглядеть на лице воина тень уважения — хоть самую тусклую! — но при всем старании не смог.

Снова шли дни, холодало, снег перемежался с дождем. Войско славного герцога Ориджина месило грязь в предместьях Лабелина, выедало городские закрома. Крестьянские парни с рассветом становились в строй, тыкали копьями невидимого врага. К бою! В атаку! В оборону!.. Стучали зубами, путали команды, наступали друг другу на пятки, шибали древками. Сержант Рука орал своих «безрогих свиней», Билли подначивал его:

— Глотку не надорви! Вот переметнемся к искрам — тогда уж расстараешься…

Весельчак радостно сообщал:

— В гробки переметнемся — вот куда! Зима придет — всем нам лопаты. Дров нету, тулупов не дают…

Кто-то ворчал:

— Пожрать бы…

Кайр прохаживался мимо, равнодушный ко всему, кроме воли герцога, далекого, как Звезда в небе. Джоакин думал: когда-то я был с герцогиней… Когда-то… Становилось смешно и горько разом. Тоже мне — когда-то! Два месяца назад это было — вот когда! Даже меньше двух… А будто в прошлой жизни — подумать только. Обида, горечь, злость на Аланис улетучились. Прошлогодний снег… Была пустота, до того гложущая, что хотелось тут же коснуться эфеса и назвать свое имя, хотя бы шепотом:

— Джоакин Ив Ханна с Печального Холма… воин герцогини… герцога…

* * *

— Сегодня учимся колоть, барашки мои копытные! По трое. При команде «позиция» выходим на позицию. Это значить, за две трети копья от дурака. При команде «коли» — колем. Целим, значить, в перекрестье, туда, где гвоздем сбито. Колем быстро, ясно? Быстро и жестко, не девку гладим!

«Дураками» звались две доски, вбитые в землю и сколоченные меж собою вверху — вроде перевернутой буквы V. Бить копьем надлежало именно в перекрестье досок.

По команде первая тройка солдат вышла к «дуракам».

— Коли!

Они ударили. Как ни странно, лишь одно копье из трех попало в цель.

— Стой тверже! Коли!

Снова удар.

— Шире хват! Коли!..

Снова.

Казалось бы, что за труд — попасть острием в скрещение досок, размером с крышку горшка или забрало шлема? Но выходило прискорбно: солдаты или промахивались, или били слишком медленно, не крушили цель, а мягонько так толкали.

— Да бейте же, безрогие! Ну! Сильнее! Жестче! Коли! Коли!.. Коли, чтоб щепки летели!..

Какие там щепки!.. Копье и в доску-то не встревало — стучало и отскакивало…

— В строй, скоты… Следующие!..

В новой тройке вышел Джоакин. Поднял копье, примерился. Он-то не копейщик, полуторный меч — вот оружие по руке. Однако плечи крепкие, пальцы хваткие, глаз верный. Этого за два месяца не растеряешь!