Мастер Сайрус, как ни в чем не бывало, принялся за рассказ.

— Верхний круг, барышня, предназначен для первородных пленников. Если его милости графу достался кто-нибудь важный, за кого сообразно будет испросить оплату, такого пленника, значит, помещают прямо сюда. И верхний круг темницы, изволите видеть, наилучшим образом подходит для данной цели. Камни здесь крепкие — не проломаешь и не пророешь. Холод и сырость вполне умеренные, что уменьшает опасность легочной хвори среди узников. Ведь согласитесь, барышня, было бы весьма конфузно получить выкуп за пленника, отпереть его камеру со словами: «Пожалуйте на свободу, будьте добры!», — глянуть внутрь и увидеть мертвеца. И деньги тогда придется вернуть, и на похорон потратиться вне плана. А погребение первородного стоит недешево, как я вам в прошлую встречу рассказывал.

Стараюсь передать дословно его дурное, неуместное красноречие. Меня коробило от него. В темнице должна стоять тишь. Люди страдали и умирали здесь. Болтовня — кощунство. Мастер Сайрус, однако, продолжал тараторить, отпирая передо мною одну камеру за другой.

— Видите, барышня, комнатки здесь уютные, аккуратненькие. Пленник, будучи помещен сюда, не останется в обиде. Вот, извольте войти и испытать на себе. Не стесняйтесь, заходите.

Уютная камера была не больше моей кельи. Макушкой я задевала потолок. Лежанка представляла собой выступ каменной стены, отхожее место — канавку в земляном полу. Источников света не было. Я не увидела даже восковых капель.

— Им позволено выходить?.. — спросила я.

— Зачем? — удивился смотритель. — Узник потому и зовется узником, что заперт на замок и не шастает своевольно. Ведь если бы он ходил где хотел, то стерлась бы всякая граница между пленником и свободным человеком. Скверно получилось бы. Непорядочек, хе-хе.

В такой камере можно делать лишь два дела. Первое: сидеть. Второе: лежать. Месяцами. Годами. Янмэй Милосердная!..

— Должен сообщить, барышня, что в настоящее время на верхнем круге подземелья никто не обитает. Его милость граф давно не имел военных стычек, вот и пленники не образовывались.

Я услышала минорный оттенок в его голосе. Спросила, не сдержав злости:

— Вас это сильно печалит, мастер?

— Ну, барышня… Коли сооружено помещение, кто-то же должен его занимать. Иначе труд мастерового люда выходит истраченным напрасно. Да и не по порядочку.

Порою я жалею, что не имею власти. Будь замок моим, я нашла бы применение уютной камере. Закрыла бы мастера Сайруса на месяцок. Согласно порядочку, хе-хе. Чтобы труд строителей не пропадал.

— А здесь, обратите внимание, тоже занятное помещеньице.

Он скрипнул дверью. Я ждала увидеть пыточную с дыбой, цепями и жаровней. Но обнаружила странно просторную комнату, посреди которой стоял стол, по периметру — лавки, накрытые овчиной, в углу — очаг. На потолке висела люстра с огарками свечей, на столе имелся канделябр. Удивительная роскошь. И, что самое невероятное, в комнате было довольно тепло.

— Это у нас, барышня, вторая караулка. Если подземелье густо населено пленниками, то необходимо двойное количество часовых, таков порядочек. Вторая группа стражников размещается здесь. Тут раздолье: и свет имеется, и обогрев. А еще предусмотрена одна строительная выдумка. Вы встаньте на скамью и потрогайте потолок. Встаньте, барышня, встаньте!

Я так и поступила. Потолок оказался теплым.

— Прямо над нами находится большой камин графской трапезной. Когда там разводят огонь, плиты пола постепенно прогреваются, а тамошний пол здесь выступает потолком. Вот так оно и происходит.

Тут я сообразила: а ведь именно эта комната мне и нужна! Единственное помещение в темнице, где не стоит запах смерти. Здесь Линдси миловалась со своим кавалером. Больше просто негде!

Светя лампадкой, я обошла комнату, тщательно осмотрела. В очаге зола — сложно понять, свежая ли. Но слишком старой она быть не может: согласно порядочку, очаг иногда должны чистить. Канделябр сдвинут к краю стола — освободить столешницу для… хм… какого-нибудь занятия. Ближняя к очагу скамья задвинута под стол, у стены возле огня имеется пространство. А овчина на лавках лежит криво — похоже, ее сбрасывали на пол, а потом кое-как спешно швырнули обратно на сиденья. Я потрогала шерсть, зарылась пальцами… Теплая, уютная, мягкая. Приятно лежать на ней голым телом… Уверена: будь со мною пес-ищейка, он учуял бы запах Линдси.

— Вижу, барышня, вам приглянулось местечко. И не мудрено, хе-хе! Хорошо здесь. Недаром именно тут дежурят вторые часовые… Также здесь принимают пищу палачи с нижнего круга, когда имеют необходимость отдохнуть от трудов. Присядьте, коли хотите.

Я закрыла глаза и попыталась представить себя на месте Линдси. Быть с мужчиной… Быть с мужчиной вдвоем… Заниматься любовью… Я ничего не знаю об этом. Но кое-что знаю о жизни в подземельях. Мою первую напарницу звали Нора. Она была глупее козы и плаксива, как младенец, но я чувствовала ее почти своей роднею. В темени и холоде хочется стать ближе друг другу, ощутить человеческое тепло… Вероятно, это мрачное место усиливало страсть Линдси и ее мужчины. Они зажигали огонь, обнимались, целовались, делали все остальное. Иногда на столе, иногда на полу у очага, на овечьих шкурах. Лежали, утомленные страстью, заключив друг друга в объятия, и шептали слова любви… Так в романах пишут. Не знаю, что полагается шептать на самом деле. И неважно. Несущественно, чем они занимались. Главный вопрос — кто был с нею? Есть ли здесь какой-то намек на личность кавалера?

Будь со мной пес-ищейка, он взял бы след ухажера и привел меня прямо к нему. А что могу я? Только краснеть и представлять обнаженных людей, стонущих от удовольствия? Почему я думаю о служанке?.. Почему я думаю о голой служанке с голым мужчиной?! И почему я задыхаюсь, да еще морщусь, как от отвращения?! Черт возьми, Минерва, ты — ханжа. Ханжа-девственница. Прелестно. Сосредоточься и подумай! Выброси из головы любовников!

— Барышня, вы это, в порядочке? Вы будто увидели что-то неприличное.

— Я увидела вот что, — сказала я, подхватив с пола клочок бумаги. Махнула им перед носом Сайруса. — Не следите за чистотою в темнице. Мусор на полу.

— Виноват, барышня… — нахмурился мастер. — Надеру уши мальчишкам за такое упущение.

Как можно небрежнее я бросила взгляд на свою находку. То был листок белой, новой бумаги. На нем нарисован циферблат часов. Стрелки указывали восемь. Никаких надписей.

— Давайте-ка мы с вами пройдем на нижний круг, — предложил Сайрус. — Здесь мы все увидели, а там еще остались любопытные местечки.

Я согласилась. Мы покинули караулку и двинулись вниз по новым ступеням. Листок с часами я несла в руке, но очень скоро забыла о нем.

Нижний круг темницы был сплетением земляных нор. Каменные стены здесь встречались редко. В основном — спрессованная глина, кое-где укрепленная бревнами. Камни отражали свет лампадок, но темная глина глотала его, и за шаг от нас уже царила темень. Проходы стали еще уже, хотя это казалось невозможным. Земля под ногами была настолько влажной, что я чувствовала сырость сквозь подошвы.

Я не из тех, кто боится холода. Мне доводилось и бегать по снегу босиком, и купаться в проруби. Однако сейчас охватывал озноб, я вся дрожала, и вовсе не сырость была тому причиной.

— В нижнем круге, — говорил Сайрус, — содержатся безличности. Это, барышня, самые отъявленные преступники и грешники, коих его милость граф даже не ссылает на каторгу, а держит при себе, ибо желает точно увериться в дате их кончины. Отчего, спросите, их не казнят? А потому, барышня, что умереть сразу было бы для них слишком просто и весело. Этакие злодеи не заслуживают милости.

— Хотите сказать… — голос сел, — здесь, внизу, есть люди?

Он не успел ответить. Из темноты сбоку раздался сдавленный, пульсирующий рык. Я отпрыгнула, влипла спиной в глину. Выбросила вперед руку с лампадкой, чтобы закрыться от чудища. Передо мною была стена, а в ней — черное квадратное отверстие в ладонь шириной. Свет проник в него. Там, за стеной, во мраке что-то шевелилось.