Когда очухался, решил выйти в город. Солнце стояло высоко, но все шастали по улицам. Видать, было воскресенье или праздник… Джо сбился со счета. Пошел, куда все, – к центру. Подумал так: раз люди идут, значит там – или базар, или веселье. И одно, и другое – дело шумное, хорошее. Чтобы развеяться, самое то. Но чем дальше он шел, чем больше видел нарядных мещан, слышал возбужденных голосов, тем становился мрачнее. Не прошло месяца, как пал Эвергард. Погибла масса людей, в их числе – сам герцог, а место его занял властолюбивый интриган… И что же? Этим мещанам, мелким душонкам, плевать на все! Развлекаются, как ни в чем не бывало! Ничто не печалит, ничем их не проймешь!

Он хотел повернуть назад, но натолкнулся на семейную парочку, и с досадой спросил:

– Куда все прутся, а? Что за веселье такое?

– Ты что же, не слышал?! – воскликнул мещанин. – На Соборной еретиков сжигают!

– То есть как – сжигают?

– Натурально – на костре! Его светлость крепко взялся за безбожников. Уж он наведет порядок!..

Это было так странно, что не сразу в голову влезло. Джоакин стал осторонь, призадумался.

Ему исполнилось лет восемь, когда услыхал в давней сказке, как жгли еретиков. Джо с детства был отважен, но сердце имел доброе. Чужие страдания так тронули его, что всю ночь не мог спать – видел полыхающие костры и людей, орущих от боли. А потом отца Джо вместе с другими рыцарями позвал на пиршество сюзерен – епископ Холмогорья. Отец взял сыновей с собою, и вот за столом мальчонка улучил момент и громко спросил епископа:

– Ваша милость, а правда, что еретиков сжигают на кострах?

Народ захохотал. Джо не понял, отчего. Можно подумать, в этом было хоть что-то смешное! Епископ поднял руку, чтобы все утихли, и серьезно ответил мальчишке:

– «Кто по доброй своей воле и трезвому размышлению опорочит деянием Прародителей и надругается над святынями, тому положена смертная казнь». Закон суров, паренек. Но владычица Юлиана Великая в милости своей упразднила церковные суды и оставила справедливость в руках судей светских. С тех пор костры пылают очень редко. За кражу из храма дается каторга, за насмешку над Праматерью – дюжина кнутов. По мне, оно и к лучшему.

Не сказать, что юный Джоакин вполне понял ответ, но уразумел: со времен Юлианы никого не жгут, а только дают плетей. Он тогда очень порадовался…

А теперь стоял и силился понять: это что ж такое нужно сотворить, чтобы суд приговорил к сожжению? Самым тяжким преступлением, какое знал Джо, являлось убийство первородной дворянки. Но всякий знает: за это полагается колесование, а не костер. Да и сложно женоубийство назвать ересью… разве что покойница была монашкой или кем-то вроде. Но зачем кому-то убивать монашку? Ерунда какая-то… И вдруг Джоакин остолбенел: понял, кого могут казнить в Алеридане за ересь, да так, что весь город сбежится смотреть. Тех, кто сжег Эвергард. Подонков с Перстами Вильгельма!

Не успел он опомниться, как уже со всех ног шагал к Соборной площади.

– Когда начнут?.. – спрашивал у первого встречного.

– При обедней песне. Вроде, успеваем!..

– А сколько их там? Пятьдесят?

– Ты загнул – пятьдесят! Вроде, трое…

Трое, – решил Джоакин, – тоже неплохо. Их ведь допросили перед смертью, выбили, где прячутся остальные. Теперь всех переловят! Правда, потом подумалось: а ведь Персты Вильгельма окажутся в руках приарха… Если Аланис таки попытается вернуть власть, ей будет ой как непросто. И сам себя оборвал на полумысли: что мне до того? Ей плевать на меня – вот и мне плевать! Уродливая, злая, ядовитая, надменная!.. Не заслуживаешь ты, чтобы я о тебе думал. Вот и не стану! Сама о себе думай теперь, коль я тебе не нужен!

Он вышел на площадь. Людей собралось больше тысячи. Спины слиплись сплошными рядами, а поодаль над человеческой массой возвышались столбы. Их было три, подножье каждого скрывала груда поленьев и веток, на каждом столбе висел еретик. С расстоянья сложно было разглядеть их, виделось лишь, что все трое – мужчины, а из одежды на них одни лохмотья.

Джоакину захотелось рассмотреть получше. Он был не из тех, кто глазеет на расправы. Но вот на лица этих трех посмотрел бы. Каковы они? Лютые злодеи? Разбойники? Вояки? Простые люди? Боятся ли смерти, или теперь, подержав в руках Персты, не страшатся ничего? Есть ли раскаянье в глазах, или только злоба против палачей?.. Парень двинулся сквозь толпу, локтями пробивая дорогу. С его-то силой это не было сложно. Несколько минут – и он в первых рядах. Впереди него стоят одни дети… Дети – подумать только! Будь у него сын, Джо крепко дал бы ему по шее, чтобы неповадно было. Только стервятники любуются чужой болью! Сам Джоакин не собирался смотреть казнь. Хотел лишь поглядеть на преступников – и уйти прежде, чем палач зажжет огонь.

Он поднял глаза к столбам. Еретики были теперь в двадцати шагах, но понять, кто они и что чувствуют, не представлялось возможным. Их наряды превратились в окровавленное тряпье, лица посинели и вспухли от побоев. Не было живого места: маски из синяков и порезов, многие ранки до сих пор сочились кровью. Веки отекли, глаза смотрели из узких щелочек. У одного преступника вовсе недоставало глаза. От зубов, наверное, осталось совсем мало, но этого, к счастью, не увидишь: рты еретиков зажимали кляпы.

Джоакин почувствовал сострадание и тут же напомнил себе: один из этих парней выстрелил огнем в лицо Аланис. Ей досталось ни капельки не легче. Так что пусть получат по справедливости!

Перед столбами находился помост, у которого стоял глашатай в яркой ливрее, помощник шерифа с эмблемой на груди и палач в маске. Со всех сторон столбы окружали солдаты, вооруженные мечами и копьями, общим числом не меньше сорока. Большинство составляли простые городские стражники, но дюжина носила на плащах герцогские гербы.

Джоакин спросил соседа:

– Давно их взяли?

– Вроде, с неделю назад. Хорошенько обработали, чтобы сознались, а теперь вот – на столбы.

– Где поймали?

– Да шут знает… вроде, на западе, под Блэкмором.

– А Персты при них были?

Джоакин не расслышал ответа – толпа загудела. Помощник шерифа взошел на помост, развернул свиток и принялся зачитывать приговор. Люди не пытались расслышать – это было безнадежно. Но понимали: действо приближается, – и возбужденно гомонили. Джоакин ловил лишь обрывки приговора:

– Решением суда его светлости… за преступления против… скверна и поругание… Клифф Ванда Клифф из Тойстоуна, а также… приговариваются к… на костре!

При последнем слове толпа взревела. Помощник шерифа замахал руками, требуя тишины.

– Преступникам дается… последнее слово… для раскаяния!

Стражники подошли к столбам, чтобы вынуть кляпы изо ртов несчастных. Помощник шерифа сказал, не глядя на еретиков:

– Скажите же, если имеете что сказать!

И тут крайний слева преступник завопил:

– Он! Вот он здесь!!! Отпустите меня, хватайте его! Вон же он стоит!

Стражники завертелись в недоумении: где, кто?.. Понять было нельзя: руки еретика привязаны к столбу, а глаза едва видны. На кого он показывает?

– О ком ты говоришь? – спросил герцогский воин.

– Да тот, про кого меня пытали! Он здесь, здесь! Отпустите! Он же вам нужен, не я!

– Да кто?! – прикрикнул гвардеец. – Где?

Преступник дернулся, и его сломанный нос указал…

Прямо на Джоакина!

– Тот бугай с бородкой, в зеленом плаще! Джоакин Ив Ханна!

И только теперь парень понял, разглядел сквозь кровавую корку: еретик на крайнем слева столбе – это Берк, тьма его сожри! Берк!

Городские стражники озадаченно развели руками: имя Джоакина ничего им не сказало. Но вот гвардейцы приарха встрепенулись, проследили взгляд Берка, увидели. Двинулись к парню, обнажая мечи.

Тогда он бросился бежать. Вонзился в толпу, как стрела в мишень. Протаранил плечом вперед, откинул с дороги одного, второго. Свернул вбок, стараясь затеряться. Сзади Берк надрывался: