Схватив меч двумя руками, он сломал его об колено. Бросил шавану рукоять, а клинком взмахнул над головой и ринулся в атаку. За мной, сыны Степи! За мной, сучьи дети! За мной!

Однорукий был первым, кто пустил коня вскачь. Следом — мрачный воин Пауля. Следом ганты и ханиды, а за ними пришла в движение вся орда. Тысячи всадников хлынули, словно бурная река.

Джоакин Ив Ханна въехал в Первую Зиму как завоеватель. Это оказалось легко.

Северяне готовились к обороне: запасли смолу, стрелы, ядра, расставили стрелков, укрепились как смогли. Ворота обшили стальными листами, крыши башен и галерей облили водой, которая превратилась в лед. Даже тысяча огненных стрел не подожгла бы стены, но Перст Вильгельма — не стрела. Два залпа испарили лед, от третьего вспыхнула кровля и балки. Затем ударила плеть — и горящая крыша галереи осыпалась на головы защитников. В ворота всадили дюжину вспышек, листы железа расплавились и потекли, обнажив дубовые брусья. Просмоленный дуб вспыхнул, как факел; удары плетей довершили дело. Ворота упали, войско Хориса хлынуло в город.

Теперь сир Джоакин шагал по мостовой между серокаменных домов, обветренных и потемневших за века. На островерхих крышах белели снежные ковры, над крышами вставали шпили ратуши и собора, а выше шпилей вздымалась вершина горы Агаты. Боевая горячка утихала, Джоакина охватывал восторг. Это же Первая Зима! Мы победили!

Рядом шел граф Шейланд. Генерал Хорис предложил ему коня, но Избранный отказался:

— Хочу пройти здесь своими ногами. Душенька учила меня любить Север — и кажется, я постиг эту науку!

Лицо Избранного сияло, как и доспехи. Победа была очевидной. Передовые отряды подавили слабое сопротивление, спалили Перстами несколько домов — и горожане попрятались в норы, как мыши.

— Вот что я понял: легко любить северян, когда они тебя боятся. Из этих людей выходят отличные вассалы, нужно лишь как следует напугать их и поставить на колени. Север, стоящий в этой позе, вполне заслуживает любви.

Что-то царапнуло Джоакина в графских словах. Он не понял, что именно — он вообще туговато соображал после того, как грохнулся с лошади. Однако счел нужным возразить:

— Ну, милорд, тут не совсем… Город еще может…

— Он переполнен людьми, — подтвердил Хорис. — К населению прибавились десятки тысяч беженцев из Лида. Если рискнут вылезти из погребов…

— Беженцы нам на пользу! — живо ответил граф. — Лидцам уже довелось уйти на мороз, бросив свои дома. Они умерят пыл местных жителей и подадут полезный пример: страха.

Тут распахнулись ставни одного из близких домов. Нечто блеснуло в окне — топор или нож. Граф тут же переместился, а Джоакин всадил в окно вспышку Перста. Внутри полыхнуло, кто-то дико завопил… И все, этим окончилась попытка. Не открылись другие окна и двери, мещане не повалили на улицы, чтобы тоже умереть в огне.

— Страх — полезнейшее чувство, — сказал граф, возникнув подле генерала. — Страх — наш друг и помощник. Сир Джоакин, подожгите-ка вон то строение…

Трехэтажный дом с коновязью у крыльца стоял совершенно смирно, как и большинство домов, но под окном болтался флаг с нетопырем. Джоакин испепелил тряпку, а граф попросил:

— Весь дом, будьте добры. Пускай думают, чьи флаги развешивать.

Снова что-то царапнуло душу, но рыцарь Печального Холма не стал долго думать. Четыре выстрела — и дом запылал. Раздались крики, распахнулась дверь в переулок, люди побежали прочь, даже не пытаясь тушить.

— Их не убивайте, — попросил граф. — Пусть перескажут урок остальным.

Джо успел заметить: там был лишь один мужчина и трое женщин, и четверо детей. Неужели граф думает, что я стал бы их расстреливать?

— Милорд, — сказал Джоакин и запнулся. Сложная мысль никак не могла оформиться в слова. Все-таки сильно он приложился о землю. — Милорд, мы же это, победили…

— Конечно. Город пал, а значит, замок обречен. Мы даже можем его не штурмовать: без поставок из города крепость задохнется.

— Значит, мы, как победители, могли бы проявить, ну…

— Милосердие? — с усмешкой уточнил граф.

— Ну, как бы… Мы же добрые, милорд! Надо показать людям: мы не такие, как нетопыри. Те правили жестоко, но при нас будет иначе!

— Да, — согласился граф, — при нас будет совсем иначе.

Они вошли на центральную площадь, уже занятую и зачищенную авангардом. Догорали прилавки праздничного базара — их уничтожили, чтобы освободить место для войска. Сопротивления, очевидно, не было: дома стояли нетронутыми и запертыми, на балконе ратуши солдаты поднимали шейландский флаг.

Джоакин впитал глазом все это: строгие здания с гранитными колоннами, башню с хитроумными часами, скульптуру и фонтан, флюгера на крышах… Впервые в жизни он попал в столицу Ориджина — и сразу как победитель.

— Торжественный миг, правда, милорд? Мы в самом сердце Севера!

— Еще нет. Сердце — там.

Граф указал на короткую улочку, что вела к соседней площади. Собор Светлой Агаты не пожелал тесниться возле ратуши и базара, а занял отдельную площадь. Они пошли туда.

Улочка, как и другие, была украшена к Сошествию. Белели надписи с пожеланиями, блестели спирали из фольги, поперек дороги тянулись проволочные гирлянды.

— Обратите внимание, как нарядился город, — сказал граф. — Наше наступление не отбило им праздничного настроя.

— Они надеялись победить, милорд.

— Потешно…

На этой площади тоже стояли дозоры. Офицеры отсалютовали генералу и доложили: собор проверен и чист. Поднялись к порталу по гранитным ступеням, отполированным до блеска миллионами шагов. Две высоченных башни закрыли половину неба, из стенных ниш глядели суровые Праотцы, на выступах крыши скалили зубы горгульи. Могучая кованная дверь преградила путь. Хорис открыл перед Избранным створку, а тот задержался на пороге:

— Насладитесь этим чувством, господа. Собор Светлой Агаты, ровесник дома Ориджин, возведен легендарным лордом Рейданом девятьсот лет назад. Теперь он — наш!

Они вошли, и эхо шагов потерялось в безумной выси свода. Джоакин разинул рот, потрясенный красотою. Казалось, колонны подпирали само небо, а арки сходились среди облаков. Через мозаичные окна втекали снопы лучей, усыпая драгоценностями весь путь до алтаря. Но сама алтарная часть тонула в таинственном полумраке, из коего выхватывались лишь белые лица скульптур и золотые оклады иконостаса.

— Боги, до чего же это…

Запрокинув голову, безнадежно пытаясь увидеть все сразу, Джоакин побрел вперед.

— Я ощущаю присутствие Павшей, — благоговейно сказал генерал.

Граф ответил:

— О, да, Павшая обожает это место! Только подумайте, сколько тысяч кайров молились здесь о победах. Сколько убийств было освящено под этими сводами!

— Не убийств, а ратных дел, — поправил Джоакин. В этот миг он остро ощущал разницу.

В боковых нефах таились каменные гроты — капеллы, посвященные разным Прародителям. Каждая имела свой особенный стиль, каждую хотелось разглядеть, но Джоакин боялся отстать, поскольку сеньоры шагали дальше. Слева от алтарной части, невидимая со стороны входа, скрывалась одна особенная капелла. В лучах теплого искрового света Джоакин первым делом заметил цветы. Охапки живых цветов — в начале декабря! Подлинное богатство у ног иконы… Лишь затем он увидел фреску. Светловолосая девушка в белом платье стояла на крепостной стене и тонкими пальцами ломала перо.

— Красивая работа, — изрек генерал Хорис.

О, нет, Джоакин не мог согласиться. Красивым был портрет леди Аланис на страничке «Голоса Короны». Очень красивой — сама леди Аланис год назад, еще не испорченная гневом и развратом. А вот девушка на фреске… Сир Джоакин не знал слов, чтобы описать такое совершенство. Идеал — это что-то холодное и мертвое. Агата на фреске была совершенной — но живой!

— О, боги… — только и смог сказать рыцарь.

— Вижу, вы впали в некий вид экстаза, — иронично отметил граф. — Сир Джоакин, боюсь, вы видите ситуацию под неверным углом.