— Зря вы, — обронил Голд и ушел к своей роте.

— А я к Лауре загляну, — сказал Джоакин. — Предупрежу, что мы пошли на смертный бой. Пускай молится за нас.

— Правильно, — кивнул Мартин. — Не забудь и про меня. Скажи: «Я и лорд Мартин». Нет: «Лорд Мартин и я».

Джоакин направился к Лауре и вдруг сообразил, что не знает, где ее искать. Обычно миледи ночевала между ротой Голда и монахами. Нынче роту переместили, вот и вопрос: Лаура осталась с монахами или переехала с Голдом?

— Капитан, погодите, скажите-ка…

Но Оливер уже пропал из виду. Джоакин огляделся, хлопая глазами. Сказал вслух:

— Тьма, мне нужен сквайр! Весельчак, разыщи леди Лауру, оседлай коня!

Тут его тронули за рукав. Невзрачный Перкинс возник рядом:

— Сир Джоакин, хорошо, что вы здесь. Пленница ведет странно. Взгляните: так должно быть?

— Плевать на нее! Я иду совершать подвиг!

Но Джоакин все же посмотрел на клетку. Озадачился, подошел ближе, напряг глаза.

Иона сидела на подстилке и качалась взад-вперед. С ее лицом что-то происходило…

— Дайте-ка свет.

Перкинс выхватил палку из ближайшего костра, поднес к волчице. С ее уст не слетало ни звука, однако губы ритмично шевелились, а грудь вздымалась. В полной тишине Иона… пела!

— Нельзя ли погромче?

Она не глянула в его сторону. Только раскачивалась и шевелила губами, и выстукивала такт рукой по прутьям клетки. Отчего-то стало тревожно.

— Что она поет?

— Почем знать, сир?

Оба присмотрелись, силясь прочесть по губам. Тонкий палец волчицы бил по железу: Тук. Ту-тук. Ту-тук. Тук. Ту-тук. Ту-тук.

Мы идем на Запад. Мы идем на Запад.

— Сударыня, вы лучше прекратите, или…

И тут Джоакин оглох. Со всех сторон, из каждого закутка леса раздался рев.

Орррр-ррраааа!

Могучий, свирепый рык тысяч глоток. Из темноты, из ночи. Орррр-раааа!

И поверх него — еще громче, страшнее — грохот железа по дереву. Тысячи мечей по тысячам щитов. Дун! Дун! Дун! Дун!

Кровь застыла в жилах. Джоакин обмер. Увидел, как белеет Перкинс, как вскакивают от костров солдаты, пялятся друг на друга. Огромные глаза, разинутые рты. Лагерь с искрами огней — крохотен, жалок. Вокруг черной стеною высится лес. Лес ревет.

Оррррааааа! Дун-дун-дун-дун. Оррррааа!

В этом реве нет слов. Не различить «славы», имен лордов и Праматерей. Глухой, бездушный рык стихии. Он надвигается, как волна. Стискивает лагерь со всех сторон.

Иона шепчет одними губами: «Мы. Идем. На Запад».

От ужаса Джоакин врастает в землю. Спина истекает холодным потом, кишки скручиваются в узел. Но перстоносная рука надежно служит ему, и сир Джоакин палит в небо. Кричит:

— К оружию! За графа! К бою!..

Его почти не слышат — все пожирает лесной рев.

— К оружию, твари!

Хватает за грудки Перкинса:

— Строй своих, банкир!

— Куда… где…

— Строй, сука! Держи север! От этого фургона до того!

Пинком гонит клерка, бросается к штабному шатру. Налетает на Голда, чуть не падает с ног.

— Капитан, строй свою роту!

— Это кайры! Нам конец!

— Не конец, идиот! — Он тычет Перстом в нос капитану. — Держи вон тот участок. Рядом с Перкинсом, понял меня?!

Отшвырнув альмерца, бежит к штабу. Ныряет в шатер — пустота. Пустота, тьма сожри! В палатку детей — но и тут никого, постельки не тронуты.

В спину врезается Мартин, дрожит, клацает зубами.

— Г-г-где командиры? Г-где Вит?

— Вит ушел…

Джоакин не слышит сам себя. Рев леса взлетает так, что выдавливает уши. ОРРР-РРРААА!

Из темноты доносится топот. Тысячи сапог — бегом, молотом по земле. Лес накатывает со всех сторон, вот-вот рухнет на лагерь, сметет.

Джо хватает Мартина в охапку, наклоняется, кричит в ухо:

— Лезьте на клетку Ионы!

— З-з-зачем?

— Сверху лупите Перстом по лесу! Косите их всех!

Мартин медлит, Джоакин толкает его к клетке.

Вертит головой, пытается понять… Откуда враг? Да отовсюду! Везде грохот и вопли! Как удержать?! На западе Лед с двумя полками, там порядок. На севере — Перкинс и Голд. У Перкинса — Перст, авось спасет… На юге — никого. Никого, тьма!

Джоакин бежит на юг, к тонкой полоске фургонов. Волчица провожает его зубчатым огрызком кости. Он бежит, видит солдат, выхватывает взглядом офицера.

— Кто здесь командует?

Офицер поднимает железную руку:

— Я. Лахт Мис.

— Держите участок от сих до сих!

— Сделаю, не волнуйтесь. Если можете, прикройте огнем.

Теперь вихрем — к клетке, наверх, на крышу. Хватается за прутья, лезет на крышу. Мартин уже здесь — целится в лес, пучит глаза так, что вон из орбит.

— Темно, не вижу ни хрена!

— Цельтесь в…

И тут лес врезается в стену фургонов. Рев делится на сотни орущих, бешеных фигур. Они прыгают на преграду и крушат. Фургоны летят щепками, ломаются борта. Солдаты Перкинса и Голда машут клинками. Из темноты на них падают вспышки топоров. Сам лес рубит их. Крушит черепа, проламывает доспехи. У многих и доспехов-то нет, не успели, не готовы! Тела — ломтями, как масло.

Орррраааа!

Джоакин начинает стрелять. Он все еще не видит врагов, не может распознать в лесной черноте. Но замечает фонтаны крови, трупы шейландцев, прорубленные борта. Там оборона падает, и еще вон там. Джоакин кладет туда длинную очередь огней.

Фургоны вспыхивают. Защитники — кто еще жив — вопят и мечутся факелами. Неважно, они и так обречены. Зато теперь, в свете огня, Джоакин видит врагов.

— Это медведи!

Здоровенные бородачи с топорами, круглые щиты, разинутые в крике пасти:

— Орррраааа!

— Заткнитесь, твари, — цедит Джоакин и бьет по ним плетью.

Наотмашь, росчерком. Шшшик. Шшшик. Шшшик. Словно косой или серпом. Медведи падают, ломаются, дохнут. Сразу десяток, а то и дюжина… Тьма, это капля в море! Их сотни, если не тысячи! Защита мнется под ударом, фургоны летят в щепки, люди Перкинса превращаются в месиво.

Шум битвы летит и с востока, и с запада — отовсюду. На западе гремит особенно дико. Там, на дороге, идет лютая рубка, сшибаются щиты, грохочут клинки. Но Джоакину нет дела, он прикован к своему участку. Если тут не удержать — лагерь падет!

— Джо, — говорит Мартин. Его Перст неустанно мечет плети. Мартин так занят стрельбой, что не может сказать до конца.

— Что?

— Джо…

— Да что?!

— Бей плетью по деревьям. Пусть падают, ну. Ты на север, я на юг.

Твою Праматерь, да, так и нужно! Джо плюет на людей. Люди — мелкие цели, их не перебить, но деревья остановят атаку! Он хлещет по стволам. Наклонно, как дровосек топором. Разбрасывает щепки, сносит сучья. Стволы трещат, стонут, будто сломанные мачты. Со скрежетом ложатся, накрывая врага… Вот же вам, твари! Получайте!

— Орррааа! — слышится прямо в лагере.

Тьма, в защите дыра! Медведи хлещут внутрь. Сигают через борта фургона, несутся в лагерь, с налету рубят шатры, швыряют факела. Кто попался на пути — за миг растоптан.

— Получайте, гады! Вот вам!

Джоакин орет и лупит по медведям. Бьет, хлещет, ломает, смешивает с пылью. В нем ярость и страх, рука дрожит, плеть стреляет не точно. Какой-то медведь мечет топор — пролетает у самого уха. Еще бы дюйм — и нет головы!

— Сдохнииии!

Тремя плетьми Джо превращает его в кашу. А Мартин бьет путевца по затылку:

— Что делаешь, баран?! Плевать на людей, руби деревья!

Он прав. В лагерь пока ворвались немногие, наши их перебьют, если отсечь новые волны. Любой ценой надо сорвать атаку!

Джоакин поджигает еще один фургон. В кровавом свете различает деревья и принимается косить. Шшшик. Шшшик. Хрясь! Враги разбегаются из-под ствола, атака теряет темп. Джоакин рубит с азартом. Шшшик. Шшшик. Хрясь! Вспоминает песенку Ионы и шепчет под стрельбу:

— Вы. Идете. В гроб! Вы. Идете. В гроб!

Со своей позиции Перкинс начинает повторять за Джоакином. В две руки они косят деревья, как пшеницу. Лес ложится снопами, ряды медведей сминаются. Они больше не ревут. Притихли, гады! Растеряли пыл, а?!