— Елизавета Владимировна, — изумлённо рассматривая гостей, представилась женщина. — Проходите... Конечно, проходите.

Она посторонилась, неловко стукнувшись боком о стену, и от этого Иванову стало жуть как неловко. Обманывает мать, ждущую помощи. Пользуется доверчивостью... а она, бедная, ему верит, ударилась даже, стараясь казаться как можно любезнее и не держать на пороге гостей.

— Документы наши показать? — отбрасывая самокопание, поинтересовался инспектор.

— Ой, — всплеснула руками Елизавета Владимировна, — да на кой они мне? Вздумай вы грабить — у нас и брать-то нечего.

Покончив с ритуалом первого знакомства, инспекторы и кицунэ прошли в большую, светлую прихожую. Мама Стаса, закрыв за «представителями фонда» дверь, принялась суетиться, от волнения теребя поясок халата.

— У нас не жарко. Отопление хоть и своё, котёл газовый, а только экономить приходится... Не нужно разуваться, проходите, проходите…

Слушая хозяйку, Иванов позволил себе осмотреться. Старенький ремонт, повсюду следы былой роскоши. В глаза бросилось прямоугольное пятно на стене, более светлое, чем остальная рельефная штукатурка, декорирующая помещение и рыжеватая шляпка гвоздя в верхней его части. Картина, значит, висела... Наверняка продали от безденежья. Проверяя догадки — осмотрел хозяйскую обувь на полочке под вешалкой. Старенькая, стоптанная, мужской нет. Пальто на крючке тоже новизной не баловало.

— Проходите в гостиную, — позвала женщина, направляясь прямо, в открытый арочный проход. — Я вам все бумаги покажу. Выписки из больницы, историю болезни...

— Спасибо, не нужно, — Антону не хотелось затягивать общение. — К вашему сыну проводите.

А Елизавета Владимировна уже держала в руках пухлую папку для бумаг с истрёпанными от частого использования завязками и неуверенно протягивала её перед собой, пытаясь понять, кто из троицы главный и с кем ей договариваться.

Документы взяла Маша.

— Давайте мы с вами пообщаемся, а наши сотрудники осмотрят жилищные условия, — ласково, так, как умеют только умудрённые опытом дамы в возрасте, повела она нервничающую от необычных гостей мать в комнату, давая парням заняться делом.

— Стасик там, первая дверь справа. Прошу вас, не будите его, если спит. Пусть отдохнёт, — по щекам обитательницы квартиры покатились слёзы, тщательно утираемые рукавом халата. Натуральные, не на показ.

Успевший изучить планировку Швец потянул Сергея за куртку в нужную сторону.

Прошли короткий коридорчик с затёртой ковровой дорожкой и прислонённой к стене собранной инвалидной коляской, к закрытой, модной в прошлом десятилетии деревянной двери с местами отставшими чешуйками лака.

Из-за неё пахло ладаном.

— Пивком я нашего нового подопечного угостил, — прошептал призрак, входя в полутёмное помещение, пропахшее горем и тяжёлым, сладковатым церковным запахом.

Шторы задёрнуты, в углу — иконы. Много. И лампадка теплится. По диагонали от окна — медицинская койка с приподнятой спинкой. На койке — человек. Слабая копия Стаса. Более худая, болезненная, слюнявая, седая. Укрыта одеялом, не шевелится. Левое веко полуприкрыло глаз, изображая подмигивание, левый уголок рта с трудом изогнулся. Тело с натугой прохрипело:

— Прив...

... Запах дурманил, вызывая дикое желание убежать на улицу или хотя бы на балкон...

Не выдержав усмешки Стаса, более подходящей мертвецу из зомби-хоррора, инспектор, привыкая, вновь отвлёкся на ознакомление с окружающей обстановкой.

... Рядом с койкой темнел журнальный столик, на котором в известном лишь матери порядке расположились блистеры с таблетками, рулон одноразовых шприцев, какие-то ампулы. Перед ним, напротив изголовья — расположился стул, на котором покоилась книга с закладкой из конфетной обёртки. Сергей всмотрелся в название: «Ф.М. Достоевский * Бедные люди * Белые ночи * Неточка Незванова».

— Оптимистичное чтиво, — пробормотал инспектор. — Парализованному самое то перед сном послушать...

— Ты в угол посмотри, — посоветовал Антон. — На иконостас.

Иванов послушно принялся разглядывать лики святых, угрюмо взиравшие на больного и пришедших его спаивать гостей. Раз мазнул взглядом по каноническим образам, другой, а на третьем задержался. Что-то в углу влекло, тянуло к себе, необъяснимо заставляя замирать сердце и, одновременно, успокаивая.

Догадавшись, на что намекал Швец, он сконцентрировался, приготовился увидеть знакомую по служебному кресту ауру, и едва не ослеп. В полутёмном помещении засветило солнышко.

— Едрить...

— Да не то слово, — вторил напарник, довольный произведенным на Сергея эффектом. — Реликвия, посильнее твоей. Вон та, где Николай Угодник выписан.

Осторожно, точно по минному полю, Иванов подошёл к маленькой, тусклой иконе без оклада с изображённым на ней бородатым, высоколобым мужчиной с залысинами и неподкупным взором. Провёл ладонью вдоль лика, не решаясь притронуться.

— Силищи в ней, аж страшно... Впервые такое вижу.

За спиной завозился Швец.

— Держи... И не жадничай, по глоточку...

Обернувшись, инспектор увидел, как друг, по-свойски приподняв голову Стаса, поит того пивом из бутылки, а парализованный при этом блаженно щурит относительно действующий глаз, полностью закрыв второй.

От обездвиженного тела повеяло наслаждением...

Заметив, что по щеке пьющего тягуче покатились на подушку коричневые, густые капли, Иванову пришлось оставить икону в покое и прийти на помощь призраку, промакивая спешащее на наволочку пиво поспешно извлечённым платком.

— Хватит, — Антон оторвал горлышко от чужих губ. — Мне не жалко, но ты уже захлёбываешься.

— У-у, — согласно промычал Стас, отваливаясь от бутылки. — Жди...

Посудина с незакрытым горлышком отправилась обратно, под пиджак.

— Валим.

... Машку пришлось обождать. Девушка внимательно, взяв ладонь Елизаветы Владимировны в свою маленькую ладошку, слушала трогательную в своей сумбурности исповедь женщины, посвятившей себя целиком и полностью сыну.

— Он придушить просил... Подушкой... Не может больше... А я к священнику ходила, Богу молилась... Не об исцелении, в Стасике живой косточки нет, нечему там исцеляться. Врачи вообще не понимают, как мы инсульт пережили... Иконы собрала, от бабки оставшиеся и по родне... Воду свячёную каждую неделю приношу, окропляю... И живой он! Живой! — последнее она почти выкрикнула, будто привела наиболее убойный аргумент в некоем важном для неё споре.

— Я вам верю, — успокаивающе поглаживая материнское предплечье, увещевала домовая. — Верю. Давайте номер вашей карточки. У нас без бюрократии, поможем, чем сможем...

... Из квартиры вырывались почти с боем. Кицунэ, из личных средств пожертвовав Елизавете Владимировне скромную сумму с четырьмя нулями, мгновенно сделалась объектом обожания и благодарности. Мать парализованного мужчины опять расплакалась, норовила встать перед Машей на колени, беспрестанно вознося хвалу небесам, несуществующему фонду помощи инвалидам и отдельно домовой. Через раз негативно упоминала о бывшей снохе, бросившей мужа после аварии и присвоившей все семейные сбережения. Насколько это соответствовало истине — инспекторы вникать не стали, мечтая убраться поскорее. Даже если и чистая правда, а не накрученное и надуманное бессонными ночами — какой смысл бередить? Для чего?

Отказались и от чая...

На улице, вдоволь надышавшись ароматными городскими выхлопами, казавшимися нектаром после удушливой комнаты немёртвого, Иванов поделился соображениями по поводу увиденного в квартире:

— Наш новый знакомый до сих пор жив только из-за иконы. Я в чудотворных штуках, признаться, не силён, но тут и гадать нечего. Мощнейшая вещь. Старая, намоленная, наверняка с историей. Поддерживает она Стаса на этом свете. Думаю, и гуляет он в призрачном виде из-за неё... Надо шефу доложить о находке. Пусть на контроль возьмёт.

Точку зрения Сергея разделяла и домовая:

— Вполне может быть. Мне Елизавета Владимировна выписки показывала — там весь позвоночник переломан, часть органов на последнем издыхании работает, сердце еле бьётся. Права она — не жилец Стас. Чудо, что до сегодняшнего дня дотянул.