— Другое дело, воин. А когда портки сменишь — совсем на человека похож станешь, — одобрил я. Парень застенчиво улыбнулся и тут-же, по привычке осекся, как обожжённый. Исподтишка, «незаметно» — мазанул по моему лицу недоверчивым взглядом, отыскивающим обидную насмешку или глумливую издевку… Да уж — укатали Сивку крутые горки. Сломали хребет. Или его там и отродясь не было. Жаль, ведь совсем ещё пацан сопливый.

— Давай — я с тобой прокачусь. Головными поедем — трогай! Шептун — рули за нами…

Выезжали впятером, на двух трофейных телегах. Во второй: Шептун за водителя кобылы, Олька и Данька — пассажирами. Долгий и Серега оставались «на хозяйстве» и охране «замка».

Напрямую, полями — до цели было, действительно, совсем не так далеко, как через городские кварталы и сменяющий их ближе к окраинам, частный сектор. Километров шесть — семь от силы. Да и риск вляпаться по дороге, в ненужную сейчас драку — был минимален. Хотя лично я — просто жаждал подвигов. Но неожиданно выросшему племени — прежде всего, необходимы были продукты. А очки характеристик для себя — любимого, мне пришлось, скрепя рыдающее сердце, посчитать делом вторичным. Ну а куда деваться — в периметре голодных ртов под полтинник. И большинство — сами себе еды не добудут.

— А ты ведь, Егорка — всегда считал себя прагматиком. Врал сам себе, дурень.

Да какой уж тут прагматизм, мазафака? Один сплошной альтруизм. Рациональность нулевая. Долбанный Экзюпери!

Ладно — не будем о грустном. Авось — очки и подвиги меня сами найдут. Демиурги не фраера, и очень надеюсь — зафиксируют моё не самое умное, но достойное поведение.

— Несомненно! Выдадут тебе дураку, меч — кладенец и скатерть — самобранку. Да и ковер — самолет, бонусом, естественно. Ух и заживем!

— Н-да уж. Сидели бы сейчас с Ольгой на даче спокойненько. Не заморачиваясь.

— А в двух верстах от вашего рая в шалаше — упыри детей терзали бы. Тоже особенно не переживая.

— Да всё — закройся уже!

Вот и поговорил сам с собой, называется!

— Слышь, Чера, а как тебя величать-то?

— Алексей. Лёха, — через острое плечо бросает парень.

— А лет тебе, Лёха, сколько?

— Девятнадцать.

Ну точно — совсем ещё мальчишечка зеленый.

— И как тебя туда загреметь угораздило? — Я был вправе знать это. Раз уж принял перед стаей ответственность и оставил его в коллективе.

Паренек не спеша развернулся и уселся в полоборота ко мне и к лежащему впереди проселку.

— Я у себя в поселке одного… ножом пырнул.

— О, как! Не свистишь? И за какие дела?

— Ну… я… в общем…

— Не менжуйся, Лёха, — подбодрил я, — жизнь — она, сука такая, не всегда простая бывает. Если ты по делу кого окоротил, то чего стесняться-то? Говори, как есть. Не мычи.

— Ну, короче, — шумно выдохнув, решается Чера, — я и до зоны… В общем — мне парни нравились. Я конечно шифровался — в город ездил. Там общался. Один хрен! У нас поселок небольшой — ничего надолго не спрячешь. Все — всё и узнали. Вот и давай меня чмырить. Всяко-разно. Я сколько мог — терпел. На улицу почти совсем не выходил. А они напьются, к моему дому припрутся и давай орать на всю округу. Три раза окна камнями разбивали. А у меня мама больная была. Сердечница. Эти проорутся — спать пойдут, а у неё приступ. Скорую вызывать надо… Я бы оттуда уехал, но как её оставишь? — он помолчал. Достал сигарету и прикурил. С третьей спички.

— Этот… которого я ножом — он больше всех меня доставал. По-всякому. Ну и приставал, тоже… Однажды я и не выдержал. Мать в больнице была. Опять увезли с приступом — после того как нам стены всякой дрянью закидали и окно разбили. Если честно — я особо и не помню, как все получилось… Говорили: выскочил, к ним подбежал и молча в живот ножом.

— Выжил, терпила-то твой?

— Да. Мне три года дали. Говорили, что это ещё немного. Куда-там «немного»! Три года в аду! Сначала на малолетку отправили — мне же тогда семнадцать было. Там, вообще — полный звиздец был. На тюрьме же ничего не скроешь. Сломали меня там сразу… Только из-за мамы себя не порешил. Терпел такое… А потом «на взросляк» перевели. На общий режим. Там, конечно — тоже не сладко, но всяко попроще. Я уже на УДО (условно — досрочное освобождение) готовился, а тут вся эта карусель закрутилась… Половина зоны в спячку жмякнулась, половина поднялась. Дубаки разбежались. Кто успел, конечно… Эти уроды меня с собой и потащили, чтобы было кому ишачить, да за лошадьми смотреть. Ну, а дальше вы сами все знаете…

— А чего к матери не рванул? Поселок твой далеко?

— Умерла мама. Два месяца назад…

Он резко оборачивает ко мне бледнючее лицо с температурно блестящими, острыми тёмными глазами.

— Вы мне конечно — не поверите. Подумаете, что это я сейчас нагоняю! Чтобы вы и все остальные — ко мне лучше относиться стали… Но я всё равно скажу: я собирался их всех кончить. Разом! Только они всё никак не вырубались. Ссуки! Четверо свалились, а остальные всё ураганили, всё куражились над девчонками. Я уже думал: тех, что спать завалились — сначала порешить. Но тогда остальные могли заметить и даже если бы я сбежал, они на детях отыгрались бы. Вот я терпел и ждал… Знаю, что не верите — но я бы их кончил! Вот! — Чера резко отворачивается к дороге.

Я посмотрел на узкие сгорбленные плечи возницы и тоже закурил. Зря он сомневался — я ему верил. Парень не врал и не исполнял. Я всем нутром это чувствовал. Так всё и было. Зуб даю! Да и жизненный опыт подсказывал, что всё только что услышанное — правда. У любой — даже самой длинной и прочной терпелки, конец есть! Вот и Черина закончилась.

А, душок-то у малого был. Далеко не каждый способен за обиду — ножиком в требуху заехать. Большинство — утрется. Перетерпит. Может не весь кураж из пацана зона выбила? Может, что и проклюнется ещё, из-под пепла? Ведь и впрямь — желал демонов порешить… Хотеть и сделать — это конечно две большие разницы, как говорят в Одессе. Но — «динамика положительная», как говорят в лечебных учреждениях, уже не только в Одессе. Вот и пусть вьюнош покрутится в палате интенсивной терапии. Глядишь и получится из этого, что-нибудь.

— Слышь, Алексей! Ты не грузись особо. Прошлое в прошлом. Его уже нет. А будущего — вполне может и не случиться. Есть: «здесь» и «сейчас». Важно лишь то — кем ты себя ощущаешь сегодня! И, больше ни-че-го… Ты в стае. В племени, которому нужно выжить. Вокруг люди. И дети. И им по уху — и твое прошлое и твоя ориентация. Будь честен перед ними и стаей. Не предавай. И жизнь удастся, отвечаю! Этим и живи. Живи — так, чтобы матери радостно было… Может и правы те, кто верит — и она за тобой наблюдает. Как знать.

— Спасибо вам, — оборачивается парень после продолжительной молчаливой паузы. — Я вам обещаю, что…

— И не выкай. Один я здесь… Всё — закрыли тему. На дорогу — давай, смотри!

Он лишь глянул так, что я понял: отныне этот паренек, если нужно будет — не раздумывая сдохнет, если прикажу. И не спросит зачем. Видят боги — я совсем этого не хотел. Просто поговорил с человеком — по-человечески… Может, дело в том, что я оказался единственным за все его девятнадцать годков, кроме матери — кто сделал это?

Нда. Жил себе пацаненок. Никого не трогал. Никому не мешал. Ну, трахался не так, как в их рабочем поселке — бантустане, считается приемлемым и нормальным… Не пох? Он же поселковых аборигенов за члены не хватал.

В том-то и беда, что не пох! Это в Голландии, какой-нибудь — пущай себе извращаются, петушары! «Обколются своей марихуаны и дерут друг — дружку в жопы»! А в рабочем поселке — славном граде Волчехерске: не-е — низзя! Ибо, нехрен!

… - Ну, за DVD! Любо, братцы, любо! Наливай, мужики! А, ну, давай наяривай — гитара семиструнная! О, а давайте этого пидора отхерачим! Ага и на клыка ему ещё, вдогон, наваляем! Точняк, пусть на коленях отсосет — а мы на телефон снимем! У кого камера нормальная, поцики? У меня! Я вчера в кредит новую мобилу взял, прикинь! На мамку свою оформил.

— А ну, покажь? Ништя-ак! Надо тоже — своей на днюху взять. Только мне кредит могут не дать, суки рваные!