— Я тебе помогу, у меня есть практика, — предложила свои услуги Кобра.

— Ладно, — согласился и Мексиканец Джо. — Но уговор такой: в милицию пойдем только все вместе.

После ночи, проведенной в милиции, у Эмиля Мендериса был настолько жалкий вид, что Янис Селецкис достал из стола бритву «Спутник».

— Может, побреетесь?

Задержанный отмахнулся, как бы желая этим показать, что в данный момент у него есть заботы поважнее. Однако сразу же спохватился — как бы этот жест не восприняли, как признание вины, и с вызовом в голосе сообщил:

— Дома побреюсь. Привык к безопасной.

Это было последнее выражение протеста в разговоре, который затем длился три часа. Правда, вопросы и ответы заняли примерно половину всего времени, остальное ушло на подробную, слово в слово, запись показаний Мендериса, поскольку в Вентспилсе еще не пользовались такими вспомогательными техсредствами, как магнитофон или пишущая машинка.

Не исключено, что накануне вечером старший инспектор в самом деле сразу завалился на боковую; если так, то сегодня он должен был подняться с первыми петухами, поскольку к повторному допросу был в полной боевой готовности. На письменном столе были выставлены пять «Сикур», полученных от покупателей, не ведавших о том, что их облапошили. Отвинченные задние стенки приемников обнажали детали «Дзинтара». Рядом с приемниками лежали квитанции и ярлыки, и на каждом документе красовалась собственноручная подпись приемщика Эмиля Мендериса. Три приемника принесла в скупку Ева Микельсоне, два — Артур Румбиниек. Это подтверждалось номерами их потерянных паспортов. Чуть поодаль внимание Яункална привлекла еще одна «Сикура». У нее задняя стенка корпуса тоже была снята, открывая взгляду выштампованную на шасси эмблему, знак Р и слова «Made in Japan». Этот приемник был принят на комиссию, а не приобретен в порядке скупки; подпись Гринцитиса на товарном ярлыке свидетельствовала о том, что он в первый вторник месяца самолично проверил документы владельца «Сикуры» Андрея Егорова.

— Я вас не спрашиваю, гражданин Мендерис, хорошо ли вы спали, — Селецкис больше не разыгрывал из себя чуткого собеседника. — Я хотел бы узнать, хорошо ли вы все продумали.

— Всю ночь думал, — тотчас отозвался Мендерис, — каждый час всей своей жизни вспомянул. Я из этого оружия ни в кого не стрелял. А эта несчастная десятка... Собирался отдать Гунтису при первой же возможности, но он как в воду канул.

— Ладно, с этим покуда обождем. И ваши похождения в Ужаве сегодня перемывать не станем. Меня интересуют ваши махинации со скупленными «Сикурами».

— В чем виноват, того отрицать не собираюсь, — развел руками Мендерис. — Я еще в субботу сказал инспектору Яункалну, что магазин возместит ему убытки. Если вы считаете, что так будет лучше, могу и из своего кармана заплатить.

— Так и запишем: «Принимаю на себя ответственность за то, что транзисторный радиоприемник «Сикура» с товарным ярлыком № 1954/74 продан за сто пятьдесят рублей как японское изделие, хотя в нем находились детали приемника«Дзинтар», изготовленного в Риге». Так? Правильно?

Эмиль Мендерис тяжко вздохнул, но ничего не сказал. Казалось, сейчас его волнует только один вопрос: как бы поскорее выбраться отсюда с не слишком подмоченной репутацией законного супруга.

— Первый шаг всегда самый трудный, — подбодрил его Селецкис. — Вы не припомните, сколько продали таких поддельных «Сикур»? Сбывали их только в Вентспилсе или в других местах тоже?

— Не понимаю. Разве были еще такие недоразумения?

— Боюсь, «недоразумение» — не совсем подходящий юридический термин для данного случая. — Селецкис усмехнулся. — Но это пускай уж суд подбирает название... Тут, к примеру, есть еще пять экземпляров. Вы ведь не станете оспаривать, что эти подписи — ваши?

— Мои, — подтвердил Мендерис. — Но я же вчера сказал, что оставлял директору подписанные бланки, чтобы магазин мог работать и по понедельникам.

— Помню, помню. К вашему каждому слову здесь прислушивается чуткое ухо... Беда только в том, что директор эти приемники не принимал, никогда в глаза не видел людей, их продававших и выдававших себя за Микельсоне или Румбиниека. Все шло, как в сказке: по воскресеньям «Сикур» в магазине еще не было, во вторник с утра они уже оказывались на прилавке...

Дверь кабинета открылась. Видя, что Селецкис и Яункалн поднялись, Эмиль Мендерис оглянулся и увидел полковника милиции. Кашис выглядел столь внушительно, что и Мендерис хотел было вскочить со стула. Но Кашис сделал знак оставаться на месте.

— Отставить! Продолжайте разговор! — и сел на стул в темном углу комнаты.

Янису Селецкису пришлось заново изложить свои умозаключения. В честь полковника он не скупился на детали.

— Итак, вы не отрицаете, что купили и перепродали предъявленный Яункалном поддельный радиоприемник «Сикура», хотя документ составлен и подписан в понедельник, когда вы не имели обыкновения являться на работу. Не говорит ли это о том, что и все остальные «Сикуры», скупка которых оформлена вашей подписью, прошли через ваши руки?

— Так получается, — упавшим голосом согласился Мендерис.

— Вот это разумно! — расплылся в сердечнейшей улыбке старший инспектор. — Лично я готов поверить. Но для суда этого мало, там надо будет доказать, что это не бред, не оговор самого себя. Посему нам с вами придется вместе пройти путь от первоначального замысла аферы до момента вашего задержания, придется назвать по именам ваших компаньонов и помощников.

— У меня нет никакого помощника.

— Допустим. Я даже согласен допустить, что вы самолично доставали детали от «Дзинтара», сами монтировали их в японские корпуса, сами относили в магазин. В конце концов это не так уж сложно. Но кто привозил вам из-за границы пустые корпуса «Сикур», каким образом вы завладели паспортом Румбиниека, как узнали, что Микельсоне свой потеряла?

— Товарищ старший инспектор, — раздался голос Кашиса, — не пора ли сделать небольшой перекур? Попросите вывести задержанного.

Когда милиционер вывел Мендериса в коридор, оказалось, что курит один Селецкис. Эдуард Кашис, обращаясь к Яункалну, сказал с улыбкой:

— Я бросил курить два года назад, а вы, наверно, до сих пор не научились... Простите, что прервал нить ваших рассуждений, товарищ старший инспектор, но такие методы ведения допроса напоминают мне времена, которые вовсе не хотелось бы вспоминать. Вы не даете задержанному возможности высказаться, все время подсовываете ему фразы признания. Слабохарактерный человек — а Эмиль Мендерис, вне всякого сомнения, таков и есть — может незаметно для самого себя сунуть голову в петлю... К тому же я получил сведения, которые могут укрепить нашу позицию. Только что, когда сидел у начальника, позвонила моя дочь. Сообщила, что ваша союзница Зандбург с аппетитом позавтракала и теперь отдыхает. Просила до вечера ее не беспокоить. Кстати, Яункалн, вам горячий привет, только не понял, от кого — от бабушки или от внучки... Так вот: Расма виделась с Евой Лукстынь, урожденной Микельсоне. Есть вполне правдоподобная гипотеза, каким образом Мендерис мог завладеть ее паспортом.

Он вкратце пересказал то, что разузнала Расма, затем добавил:

— Вывод сделайте сами, я недостаточно в курсе, чтобы высказывать свое суждение. И вообще давным-давно не занимался хозяйственными делами.

— Так может, как раз подходящий момент вспомнить молодость, товарищ полковник? — сказал Яункалн.

— Поберегите свою хитрость для разоблачения преступника... Между прочим, я договорился с вашим начальством о том, что Яункална подключат к расследованию. Лучшей практики не придумать, авось, мир не рухнет, если Печак еще недельку повозится со своими несовершеннолетними... И ОБХСС тоже будет рад добровольному помощнику, верно, старший инспектор? О чем вы так задумались?

Селецкис встал. Он знал, что Кашис небольшой любитель внешних проявлений воинской дисциплины, однако после критических замечаний полковника не осмелился высказать свои мысли сидя.