— Я очень ценю ваше содействие, — поблагодарил Владимир Константинович. — Вы не позволите осмотреть библиотеку, архив?
— Сделайте одолжение. — Берсенев широким жестом обвел просторную комнату с симпатичным эркером, обставленную резной, черного дерева, мебелью. Между застекленными двустворчатыми шкафчиками, стилизованными под готику, чудом уместился письменный стол с бронзовыми принадлежностями и легкомысленный ампирный секретерчик. На нем стояла чашка с пыльными невыразительными камешками, поддерживавшими засушенный пучок пахучей травы. Раньше эта безыскусная икебана едва бы могла привлечь внимание Люсина, но теперь он первым делом замечал цветы, даже такие непритязательные.
— Что это?
— Тимьян вроде, а может, чабер… Не помню точно. Жена для отца везла из Монсепорской крепости вместе с каменьями.
— Она была в Монсепоре? — уважительно удивился Владимир Константинович. Судьба вновь возвращала его на пройденные пути… Святыни альбигойцев, ларец с задумчивыми грифонами по бокам, летние ночи, сгоравшие в жарких спорах с Юриком Березовским… Господи, они и не знали тогда, что это была их неповторимая молодость!
— Мы вместе совершили это небольшое путешествие, — объяснил Берсенев. — Очаровательные городки попадаются в Пиренеях. Кроме телевизионных антенн и электричества, никаких примет века. Сумели как-то законсервироваться… Наш-то обожал старину! Хлебом не корми. Особенно с чертовщинкой. Жена для него еще клубни какие-то откопала мерзейшего вида и запаха, но я их тишком повыбрасывал. Чего уж теперь…
— А я вот не был в Монсепоре, — непроизвольно пожаловался Люсин. — И никогда его не увижу.
— Не жалейте — ровным счетом ничего интересного. Крутая гора — семь потов сойдет, пока заберешься, — а на ней развалившаяся стена. Только и всего. Никакого впечатления. Моя Людмила Георгиевна чуть ночевать там не осталась. Спасибо, альпинисты какие-то выручили. Нормальному человеку туда без веревок и крючьев разных и не взобраться. И зачем, главное? Ни музея, ни ресторанчика, даже киоска с проспектами не догадались выстроить… Снаряжение у этих ребят, надо отдать справедливость, первоклассное. Спустили мою благоверную, словно ангелочка какого-нибудь.
— Альпинисты?
— Ну да!.. Или, может, спелеологи?
— Не немцы случайно?
— Немцы! — Берсенев удивленно заморгал. — Вы-то откуда знаете?
— Так, понимаете ли, умозаключение. — Люсин задумчиво склонил голову к плечу. — Наслышан кое о чем. Будьте уверены: никакие это не спелеологи и не альпинисты. Охотники за катарскими сокровищами, авантюристы. Если, конечно, не хуже.
— Думаете, бандиты? — Игорь Александрович озабоченно насторожился. — Террористы?
— Это еще не самое страшное. Ваши спасители могли оказаться эсэсовскими последышами, нацистами. У них давняя страсть к альбигойским пещерам.
— Что вы говорите! — Берсенев всплеснул руками. — А у Люды чутье! Она сразу выдала себя при знакомстве за финку. — Он был явно напуган, заново переживая случившееся. — Могла выйти история…
— Ведь это только предположение. Наверное, туда приезжают и вполне порядочные люди, действительно спортсмены… Приятно пахнет! — Люсин вдохнул исходившую от крохотного букетика благоуханную волну. — Даже легонько голова покруживается.
— Это, наверное, отсюда. — Берсенев отомкнул один из шкафов, в котором хранились уложенные плашмя длинные и плоские ящики. — Гербарий.
— Вот оно что! — Люсин сразу узнал преследовавший его с некоторых пор непередаваемый запах, навевавший чары старинных аптек, лечебных дацанов и знахарских бань. — Лекарственные травы…
— Он сам собирал! Еще в пятидесятых годах… И ведь до сих пор благорастворяются. Чувствуете, какое амбре?
— Лишнее доказательство, что высушенные растения с каждым днем теряют свои силы. — Люсин мысленно перенесся на темный чердак, где бабка Аглая сушила свои сборы. Под всеобъемлющей властью запаха сжалось сердце. — Приходится ждать новой луны, обновлять запасы. Кропотливый, незамечаемый труд без надежды на благодарность. Сколько их, травознаев, сожгли на огне, забили оглоблями, но не умерла древняя мудрость. Дождалась своего часа. — Он, благодарно погладив полированную фанеру, выдвинул самый верхний ящик.
На листе рисовой японской бумаги, испещренной декоративными жилками, был укреплен оранжевый венчик с зеленым стеблем, листьями и волокнами корневища. Рядом чернели зрелые семена.
«Adonis vernalis», — ясно читалась тонкая каллиграфия. Жар-цвет.
Справившись с описью, приклеенной на обратной стороне дверцы, Люсин скоро догадался, что гербарий составляли исключительно зелейные, в основном чародейные травы. И здесь Солитов оставался верен себе. Невольно хотелось склонить голову перед его целеустремленностью и незыблемой верой.
На нижней полке стояли пухлые папки с характерными надписями на корешках: «Эликсир Розенкрейца», «Чай Сен-Жермена», «Средство Макропулоса»…
Теперь Владимир Константинович понимал, с чем имеет дело. Вооруженный обрывками знаний, почерпнутых у Бариновича, он смело вытащил досье на откровенно алхимический «Золотой раствор». Это была самая тонкая из папок. Никелированная дужка скоросшивателя скрепляла лишь несколько наклеенных на картон фотографий, запечатлевших совершенно неведомые округлые письмена.
Люсин бережно вернул папку на место и принялся переписывать этикетки в блокнот. Дойдя до уже встречавшейся ему «Мази ведьм», он не сдержал любопытства. На сей раз досье оказалось куда более представительным. Помимо разноязычных фотокопий, в нем были машинописные страницы, вырезки из газет и журналов. Даже Булгаков, Шарль де Костер не прошли мимо бдительного ока Георгия Мартыновича. Со свойственной ему пунктуальностью соответствующие выдержки были аккуратно подколоты и снабжены обстоятельными комментариями. Из них Люсин узнал, в частности, что его любимый Костер с юношеских лет собирал древние фламандские легенды, и в таком, осторожно говоря, специфическом вопросе, как полет на шабаш, считается крупным авторитетом. Именно на него ссылался американский профессор, по всему видно, отчаянный знаток черной магии, доказывая, что ручка «настоящей» летучей метлы изготовлялась именно из березы. Соответствующая статья была напечатана в еженедельнике «Новая метла»[63] и датирована 1984 годом.
Венцом беспрецедентного собрания самой дремучей ереси явилась итоговая записка, где Георгий Мартынович предпринял попытку заново воссоздать утраченный, а возможно, и вовсе никогда не существовавший рецепт. Чего только не было в этой леденящей кровь прописи! Змеиный жир и нутряное сало енотов, красавка и белена, дурман, аконит и жабья слизь. Не обошлось, конечно, без цветов кувшинки и корней мандрагоры.
Однако интереснее всего был конечный вывод исследователя.
«Гансик сказал правду, — писал Солитов своим бесподобным почерком, ссылаясь на «Тиля Уленшпигеля». — Снадобье, которым он снабдил Катлину, обладало ярко выраженной анестезией и оказывало мощное галлюцинаторное воздействие. Несчастным женщинам только казалось, что они летали на сатанинский бал, где предавались омерзительным танцам с дьяволами и варили в котлах младенцев. Но прав и Булгаков! Мазь, которую поднес Маргарите Николаевне Азазелло, действительно должна была легко всасываться, холодить кожу и отдавать болотной тиной».
Далее шли совершенно непонятные Люсину структурные формулы, где шестиугольные ячейки бензола были опутаны разветвленной паутиной всяческих радикалов.
— А здесь у нас хранятся уникумы! — В голосе Берсенева отчетливо прозвучала гордая радость. — Латинские, греческие, арабские, древнееврейские и даже коптские рукописи. Есть кусочек подлинного египетского папируса из храма Тота в Фивах. Вы даже не представляете себе, сколько все это может стоить! Там у них на ежегодных аукционах за какой-то клочок пергамента платят фантастические суммы!.. Впрочем, я не специалист, — внезапно спохватился он. — Возможно, вся эта макулатура и не имеет особой ценности. Ведь одно дело — личные письма Наполеона или чертеж Леонардо, другое — заумная и заведомо лживая белиберда. Кто на такое польстится?.. Вообще-то у них там большой интерес ко всяческому мракобесию, — добавил он для пущей объективности.
