— Мандрагора, например? — подсказал Люсин.
— Возможно, и мандрагора, хотя наши медики не признают за ней особых достоинств.
— Она могла играть свою роль в комплексе с другими лекарствами.
— Правильно, в комплексе! Сила растительных сборов проявляется в ансамбле, где даже абсолютно ядовитые составляющие подчас совершенно меняют свое поведение. Такова, например, белладонна, которую вместе с дурманом успешно применяют против астмы, конечно, в соединении с другими травами.
— Я с удивлением узнал, что у нас есть богатые плантации на Кавказе.
— Ничего удивительного. Целебные травы испокон веков выращивали в культуре. Мы лишь возродили исконную традицию. Тот же женьшень культивируется уже не только в Приморье, но и на Северном Кавказе, даже в средней полосе.
— Признаюсь, что с первого взгляда сад Георгия Мартыновича произвел на меня жутковатое впечатление. Но теперь я понимаю, как все это необходимо.
— Уверен, что лекарственное сырье вскоре будет выращиваться в промышленных масштабах. Иначе нельзя. Казавшиеся неисчерпаемыми кладовые природы скудеют прямо на глазах… Но мы говорили о вспышках моды. Вчера это были проростки пшеницы или обессоленный рис. Сегодня — свекольно-морковный сок или отвар овса с курагой и изюмом. Смешно, конечно, возлагать слишком большие надежды, но в каждом из этих простых средств есть свое целительное начало. Поэтому тысячу раз был прав провидец Солитов, устремляя пытливый взор в далекое прошлое. Наши предки, как и мы подверженные поветриям слепой веры, были все-таки не глупее нас. Согласны?
— Бесспорно. Но и не умнее! Напоминание о «черной смерти», выкосившей три четверти Европы, заставило меня серьезно поразмыслить. Несмотря на все издержки прогресса, его победное шествие великолепно. Я, признаюсь, остро завидую нашим потомкам, что совсем не мешает мне почитать наследие предков.
— В чем-то мы стократно их превзошли — достижения цивилизации налицо, — но в чем-то стали беднее. Нерастраченный опыт поколений, бережно передававшийся от отца к сыну, — хитрая вещь! Не случайно мы так ухватились за простые средства, поняв, что нельзя постоянно палить из пушек по воробьям. Чай с малиной, отвар липового цвета куда надежнее и, главное, безопаснее помогут справиться с обычной простудой, нежели аспирин, подавляющий производство простагландинов в организме, или того пуще — антибиотики. Вот и судите теперь, прав был или нет Георгий Мартынович, выискивая активное начало в «Чае Сен-Жермена», которым самозваный граф потчевал Людовика Пятнадцатого. Мне кажется, стопроцентно прав! Или возьмем «Золотой эликсир Калиостро», коим великий самозванец подкреплял рано увядшие силы следующего Луи, столь пылко влюбленного в свою ненаглядную Марию-Антуанетту. Про бальзам Амбуаза Паре, который действительно был гениальным врачом, я уж и не говорю.
— Я вижу, вы сильны не только по исторической части, но и в химии.
— Разве что отчасти, — с явным сомнением пояснил Баринович. — Я ведь защитил диссертацию по органической химии. Мы общались с Георгием Мартыновичем, беседовали, но каждый шел, что называется, своим путем.
— Вот уж не думал, что столько крупных ученых занято в подобной области. На стыке, так сказать, истории и точных наук.
— Какое там! — отмахнулся Гордей Леонович. — Раз, два и обчелся, хотя и существует в системе союзной академии специальный институт истории естествознания. Чтоб вам было ясно, ваш покорный слуга этой самой историей и занимается. И таких, как я, в нашей системе человек двадцать, если не тридцать. Солитов же — уникум! Но историческими разработками он занимался лишь постольку поскольку — в сугубо прикладных целях, оставаясь строгим естественником: фармакологом и химиком-биооргаником. Улавливаете различие?
— В чем-то он, наверное, был очень счастливым человеком! — вынес неожиданное заключение Люсин. — Поразительная целеустремленность и цельность!
— Нет, Георгий Мартынович не был счастлив, — медленно покачал головой Баринович. — Увлечение, страсть, упоение самим процессом исследования — все это было, но счастье… Он остро, я бы даже сказал, саморазрушительно переживал свое одиночество.
— А Аглая Степановна?
— Я почти ничего не знаю о ней. За все время мне лишь однажды удалось вырваться к нему на дачу. Мы все больше зимой встречались, когда он жил один-одинешенек у себя на квартире. Больно уж далеко было до него добираться. Я, знаете, отвык как-то надолго отлучаться из дому. Дети!
— Одного я знаю, — мимолетно улыбнулся Люсин, беспокойно ощущая ускользающую близость какой-то необыкновенно важной загадки. — Георгий Мартынович, значит, все летние месяцы проводил за городом…
— Каждый год переселялся туда с первыми весенними деньками. С первыми цветами мать-и-мачехи.
— Как странно! Я ведь толком и не знаю, как выглядит мать-и-мачеха…
— Все меньше остается ее на весенних склонах. Любка, ландыш, адонис почти исчезли из наших подмосковных лесов. Калган, корень валерьяны днем с огнем не сыщешь. Даже кувшинка пропала — украшение зачарованных вод. Дело, конечно, не в красоте, хотя и в красоте тоже. Когда из жизни исчезают пусть самые неприметные с виду былинки, она необратимо беднеет. Но тут не былинки — растения чудодейственной силы, издревле дарившие нас частицей своей сокровенной мощи. И не какие-нибудь знахарские, хотя и этих жаль, потому что прекрасны и таят нераскрытое, но самые-самые аптечные, признанные официальнейшей медициной…
— Разве кувшинка тоже относится к числу зелейных? — блеснул освоенным термином Люсин. — Про связанные с ней заговоры я знаю…
— В ее цветках и корневищах обнаружена такая смесь алкалоидов, что только держись! Один нимфеин чего стоит. Солитов, кстати, получил на его основе снотворный и болеутоляющий препарат широкого действия. Вот вам еще один пример поведения растительных ансамблей. Яд кувшинки, довольно сильный и стойкий, в соединении с ядовитыми же алкалоидами зверобоя дает безвредное усыпляющее средство. Об этом знал, между прочим, Макропулос, включивший одолень-траву в свое знаменитое снадобье.
— Одолень-траву?
— А вы не догадывались? — торжествующе рассмеялся Баринович. — Это она и есть — наша кувшинка!
— Ах да, верно! — просиял Владимир Константинович, вспомнив переписанные им карточки ведьмовских зелий. — «Кто тебя не любить станет и хочешь его присушить, дай ясти корень…» Что-то в этом роде.
— Из солитовского собрания? — улыбнулся Баринович. — Кувшинка действительно входила в состав приворотных зелий.
— И помогало?
— А вы попробуйте!
— Не на ком, — не слишком весело ухмыльнулся Люсин. — Для этого надо сначала влюбиться.
— Тоже мне препятствие! На улицу выйти страшно, столько красивых женщин. По-моему, их с каждым днем все больше и больше. Вы не замечали?.. Я так влюбляюсь почти ежедневно. Ненадолго, правда, потому как вечно занят и обременен семейством. — Глаза Бариновича затуманились легкой грустью. — Старость, наверное?
— Наверняка не скажу, но что-то в этом роде, — вполне сочувственно подтвердил Люсин. — Влюбиться безответно, до сумасшествия, страдая, сходить с ума — и наконец обрести взаимность, пустив в ход приворотное зелье… По-моему, это прекрасно!
— За чем же дело стало?
— За зельем, конечно… Вы мне очень помогли, Гордей Леонович. На многое я смотрю теперь иными глазами. Некоторые прежде совершенно непонятные вещи раскрылись с самой неожиданной стороны. Поэтому попробуем возвратиться к нашим баранам.
— К драконам!.. Лично я предпочитаю драконов, коль скоро заходит речь об алхимии. Красный дракон, черный дракон… Зеленый, если угодно, змий, — Баринович заливисто рассмеялся. — Вам не приходилось напиваться до зеленого змия?
— Не приходилось, — сознался Люсин, — хотя я и ходил на БМРТ за треской и сельдью в студеные моря… В молодости. Однако ваше пожелание насчет драконов целиком принимаю. Тем более что мне действительно хочется проконсультироваться с вами относительно чертовщинки. — Он раскрыл блокнот с заготовленными вопросами. — В записях Георгия Мартыновича попадаются примечательные рисуночки: скелетики, птицы вроде ворон, истекающие каплями крови сердца. Что все это может означать? Как по-вашему? Бессознательная регистрация мрачного умонастроения? Чертики, которых мы зачем-то малюем в состоянии глубокого сосредоточения?
