Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Не попадись мне случайно эта статья… Нет, я, конечно, не коммунистка. Я слишком погружена в себя, чтобы… Не знаю, как вам это объяснить… Одним словом, я не состою в партии. Хотя голосую всегда за коммунистов и читаю их прессу. Это как бы дань молодости. Отголоски Сопротивления. Среди нас было много коммунистов. И я счастлива, что была тогда вместе с ними… Знаете, я до сих пор с гордостью вспоминаю, что и у меня была своя подпольная кличка. Значит, ко мне относились всерьез. Меня звали мадам Герлен. Почему? Ну, во-первых, я душилась именно… впрочем, дело, конечно, не в этом… Просто однажды я предложила замаскировать капсюль-детонатор под герленовскую помаду. Забавно, верно? Почему я теперь мадам Локар? Очень просто. Это была кличка Филиппа. Война закончилась, я перестала быть мадам Герлен, но осталась женой Локара. Дениза Локар – это как-то больше, согласитесь, идет мне, чем видамесса Мадлен-Дениза де Монсегюр графиня де Ту. Разве не так? Волей судьбы я стала единственной наследницей громкого имени. Но это чистейшая формальность. У меня нет никаких прав на него. Я совершенно не знаю генеалогии и геральдики и, кроме нескольких семейных преданий, ничего не могу рассказать о прошлом видамов де Монсегюр. И вообще, это смешной анахронизм. Все в прошлом…

Подумаем лучше о будущем. Очень важно понять все же, чего он хотел от меня. Я говорю о Савиньи.

Тогда, в тюрьме, он ясно дал понять мне, что я целиком нахожусь в его власти. «Вы моя военная добыча, – сказал он. – А если хотите, плата за измену». Да, он был очень откровенен! Можно было кричать, биться в истерике, осыпать его самыми страшными оскорблениями – ничего на него не действовало. Он молча выжидал, потом как ни в чем не бывало продолжал разговор.

Он приходил в темный каменный коридор – гулкий, в нем всегда вздыхало и шелестело эхо, – останавливался у нашей камеры, у решетчатой двери в зарешеченной стене, и подзывал меня. Я, конечно, не шла и, как загнанная крыса, забивалась в дальний угол. Тогда появлялся Ванашный с большим железным крюком и начинал охотиться за мной сквозь решетку. Сначала он забавлялся, но быстро белел от бешенства и начинал полосовать меня этим самым крюком. Когда я падала, он подтаскивал меня к решетке, как смотритель зоопарка несъеденное львом мясо… Говорили, что он и работал до войны не то в зоопарке, не то в цирке. После второй такой охоты я уже шла к двери по первому зову.

Чего хотел от меня Савиньи? Я и знаю это и не знаю, вернее, не совсем понимаю. Его почему-то очень интересовали старинные реликвии нашей семьи – семьи Филиппа. Он требовал от меня какие-то четки, какой-то флорентийский орден и, главное, подвязку Генриха Четвертого. Все добивался, где они спрятаны. Уговаривал, грозил, потом отдавал меня в руки Ванашного. Нет, ко мне не применяли изощренных пыток, но меня так зверски избивали, что я неделю не могла прийти в себя. Потом все повторялось. Уговоры, угрозы и, конечно, обработка. Но я ничего не знала об этих вещах. Наверное, если бы я и знала о них, то все равно не сказала. Пусть были бы они даже пустыми безделушками, все равно я бы не сказала о них Савиньи, несмотря на то что мне было больно, очень больно. Сказать – означало бы предать память Филиппа. Но все это досужие разговоры. Тогда я не знала об этих вещах и поэтому не могла ничего выдать. Сейчас, конечно, легко говорить, но тогда… Я могу только благодарить Бога, что тогда мне нечего было выдавать. Все мои товарищи были арестованы, да меня о них и не спрашивали, а о реликвиях я не знала.

Савиньи перерыл весь наш дом, но ничего не нашел, от меня же он ничего не добился. Возможно, поэтому они и выпустили меня, чтобы следить. Они, вероятно, надеялись, что я сама наведу их на след. Но ведь я действительно ничего не знала! О подвязке я хоть слышала от Филиппа, но понятия не имела, где она находится. Меня тогда это совершенно не интересовало. О четках же и флорентийском ордене никто мне ничего не рассказывал. Скорее всего, этот орден был такой же королевской наградой одному из Монсегюров за верную службу, какой был удостоен Жиль де Монсегюр – конюший великого Генриха Четвертого. Я имею в виду королевскую подвязку. Это длинная история, и мы к ней еще вернемся. Мысли скачут, и я чувствую, что совсем не могу рассказывать последовательно, как-то одно само собой набегает на другое…

Значит, выпустили они меня из тюрьмы. Было это в ноябре сорок третьего года. Слежку я обнаружила довольно скоро. Пригодились уроки Люка. Несколько дней я потратила на изучение их «расписания». Потом, обнаружив в нем слабое место, сумела перехитрить шпиков – одним из них был, кстати, насильно навязанный мне дворецкий – и как-то ночью выбралась из дому. Я бежала из города и ценой неимоверных усилий добралась до отдаленного приморского городка, где жила моя старая крестная. У нее я и прожила до конца войны.

После освобождения я вернулась в наш опустевший и совершенно разоренный особняк. Это был мой нравственный долг. Да и куда еще я могла пойти?! Мои родители погибли в бомбежку при освобождении… Правда, можно было остаться у крестной, но меня так тянуло туда, где хоть стены помнят о Филиппе. Первым делом я занавесила зеркала. Они видели его в последний раз. Пусть же никто больше не смотрится в них, чтоб не стереть его невидимую тень…

А через несколько лет – Савиньи тогда уже сидел в тюрьме – ко мне явился незнакомый молодой человек.

Оказалось, что это внук нашего Уго, старика дворецкого. На другой день после моего ареста Уго уехал в провинцию. Потом я поняла, что на это у него были причины… Внук Уго передал мне конверт и рассказал, что перед смертью дед поручил ему обязательно разыскать молодую видамессу или, если ее не окажется в живых, старую графиню де Фуа – очевидно, дальнюю родственницу.

На конверте четким, очень характерным почерком свекра – он писал рондо без всякого нажима – было написано:

«Филиппу-Ангеррану-Августу графу де Ту, наследному видаму де Монсегюр, или супруге его Мадлене-Денизе де Ту, урожденной Одасе. В случае, если не окажется возможным никому из них вручить этот пакет, просьба передать его Мари-Клер графине де Фуа, урожденной де Роган. Ежели никого из поименованных лиц не удастся разыскать в течение двадцати лет, пакет сжечь. В случае полной уверенности в смерти всех указанных лиц сжечь незамедлительно».

Нет, нет, пакет ничего не разъяснил. Разве что я со всеми подробностями узнала историю королевской подвязки и еще несколько подобных же старинных преданий… Впрочем, и это произошло некоторое время спустя. В пакете был только номер счета, депонированного в одном из швейцарских банков. Впоследствии я получила оттуда эти самые документы, драгоценную подвязку и небольшую сумму денег, от которых после всевозможных девальваций почти ничего не осталось. Вот, собственно, и вся история. И я по-прежнему не знаю, за чем столь упорно охотился Савиньи. Подвязка действительно существует, она находится у меня, вернее, следуя примеру свекра, я храню ее в банковском сейфе, хотя ничего замечательного, а тем более ценного в ней нет. Историческая реликвия – всего лишь…

На что я живу? А почти ни на что. Немного осталось от свекра, сколько-то я выручила от продажи земли, на которой стоял домик моих родителей, а несколько лет назад я неожиданно получила наследство. Та самая графиня де Фуа оставила мне все свое движимое и недвижимое имущество. В итоге у меня достаточно денег, чтобы скромно прожить до конца дней. Иногда я, как видите, даже позволяю себе попутешествовать. Европа, конечно, не в счет. Но была я и в Индии, и в Канаде, и даже на острове Мадагаскар. Небольшую сумму я вношу ежегодно в фонд компартии и столько же – вам это покажется смешным – жертвую Союзу титулованных монархистов. Что поделаешь? Свекор был убежденным монархистом! Можно лишь удивляться, что он позволил Филиппу открыто придерживаться левых убеждений. Но такой уж он был человек. Так что, видите, я действительно вся в прошлом. И в прямом и в переносном смысле слова. Ничего не поделаешь – судьба.

604
{"b":"718428","o":1}