— Здравствуйте!.. Здравствуйте!..—ответили бойцы нестройно и вразброд.

Но это, видимо, особенно не заботило лейтенанта. Он снял фуражку , вытерев платком лоб, оглядел двор.

— Ворота выходят на запад. Так. Слева казарма. Справа трехстенный сарай. Под навесом сарая — будки служебных собак. Прямо — коровник. На линии ворот— конюшня. Дальше флигелек... Ага, не иначе, как хоромы начальника заставы! Правильно, товарищи, я сориентировался? — весело спросил он.

— Правильно, все правильно...— рассмеялись бойцы.

Дежурный подал команду «смирно» и подошел к Вьюгову, чтобы доложить. Тот сказал:

— Ладно! Вот приму заставу — тогда. Где-то там наши отстали, везут ларек. Небось заждались?

Грохоча по булыжнику, въехала подвода. Взбудораженные собаки натянули поводки и дружно залаяли. «Лебедь», белой масти дончак, которого чистил ефрейтор Каламбет, заржал и стал на дыбы.

В руках Вали, сошедшей с брички, затрепыхался аист. Лошади дернули, привставшая продавщица упала на чувалы. Из ее рук вывалились коробки, свертки, посыпались конфеты, пуговицы...

— Торговля началась!— сострил Хвостиков.

Грянул смех.

— Тише, вы!— спрыгнув с брички, прикрикнул на всех Лысогор и повел глазами в сторону Вали—капитан, мол, при смерти, а вы ржете.

Валя взяла на руки аиста, широко и странно, не то от боли, не то от жажды раскрывшего клюв, и направилась к флигельку. Поравнявшись с лейтенантом, остановилась.

— Ты где будешь жить,— в казарме или у нас поселишься?— в голосе ее прозвучала усталость, а неожиданное «ты» поразило бойцов.

— Не беспокойся, устроюсь, — Вьюгов передернул плечами и направился к старой костувчанке, которая по-прежнему стояла у ворот, не отнимая от глаз платка. Валя нагнула голову и пошла к флигельку. С порога еще оглянулась.

«Вот ото да!.. Они, видно, старые знакомые»,— хмыкнул Хвостиков.

— В чем дело? Что случилось, бабушка?— спросил лейтенант крестьянку.

— Горе случилось, сынку...

Вьюнов внимательно выслушал рассказ женщины.

— Значит, повесился и никакой записки не оставил?— задумчиво спросил лейтенант и больше не проронил ни слова.

Полчаса спустя два пограничника на одноконной повозке повезли старушку домой.

— Лысогор!—появился лейтенант на пороге казармы.

— Есть!— подбежал сержант.

— Подседлайте-ка, пожалуйста, тройку Зоек посвежее. Мне бы вон ту Зойку, мужского рода...— лейтенант показал на белого красавца жеребца, которого сосредоточенно чистил Каламбет.

— Лебедя?

— Да. Захватите и...

— Каламбета? Есть!

— Насчет врача я позвонил—пришлют на место происшествия.

Через несколько минут со двора заставы выехали; всадники. В лучах садившегося солнца они выглядели очень картинно.

Вьюгов — стройный и сосредоточенный; Лысогор — залихватский и повеселевший; Каламбет гибкий, с ястребиной осанкой.

— На боевой расчет!— как только закрылись ворота, скомандовал дежурный засмотревшимся бойцам.

Все побежали в казарму. Один Хвостиков «застрял» возле разъездного ларька. Он приценивался к безопасной бритве и вел игривый разговор с продавщицей.

Подошла Валя.

— Новый начальник уехал?..—спросила она Хвостикова, который, отложив свою покупку, сразу же навострил уши.

— На похороны уехал,— охотно затараторил ефрейтор.— Я слышал или мне так показалось, что... какое совпадение!.. Лейтенант вроде как бы ваш старый знакомый.

На черепичных крышах заставских построек от лучей садившегося солнца пухли яркие рыжие пятна. Лицо Вали тоже словно распухло. Она, казалось, сейчас расплачется навзрыд.

— Что?.. Как вы сказали?.. Какой же вы...— Валя круто повернулась и направилась к флигельку.

— Хм, выстрел попал в цель...— проговорил ей вслед Хвостиков. Довольный своей проницательностью, он крикнул продавщице:

— Я беру безопаску!.. Заверните!..

— Хвостиков! Кончай базар. Тебя хотят видеть ясные очи старшины!— послышался отрезвляющий голос дежурного из раскрытых дверей казармы, уже затянутых вечерней тенью.

Поездка на «похороны» оказалась не напрасной. Врач осмотрел тело и установил, что смерть дедушки Соснувца — работа преступных рук.

В тот же день Вьюгов вызвал с заставы по разным маршрутам несколько нарядов. Еще по пути в Костувку один из них обнаружил в лесу израненного ножом человека. Он оказался местным крестьянином и рассказал, что одно время находился на службе у «дефензивы», об этом проведал Моцко и заставил его участвовать в убийстве «дедка» Соснувца. Моцко еще велел готовить поджог элеватора. Застава побежит на пожар, этим воспользуется Косач и принесет из Германии много советских «грошей».

— Я не захотив запалюваты будивлю... Там робыть мий брат. И Мацко кинувся на мене з ножом...— прошептал напоследок умирающий.

Вьюгов с Лысогором вернулись из Костувки на третий день под вечер. Через полчаса по приезде начальник заставы сидел в ленинской комнате.

Бойцы входили шумно, но увидев уставшего лейтенанта, затихали и поспешно занимали места.

— Уселись?— спросил лейтенант. Некоторых он уже мог выделить из общей массы. Вот Ковалев, угловатый, с перевязанной рукой, сидит, будто не знает куда себя деть. Ну, Лысогор и Каламбет — эти вообще заметные. Сомкни, говорят, не только хороший служака, но и труженик: первым взялся приводить в порядок заставскнй сад. В углу Вильченко... Ноги прячет — одна в сапоге, а другая, забинтованная, в тапочке. Старшина. У того все «на пять». И ежик брусиловский и начищенные до блеска сапоги. Животик под ремнем двоится. Видно, не лишен житейской мудрости — сверхсрочник.

Кто же это? Кажется. Хвостиков. Смотрится в зеркальце, приглаживает ладонью торчащий вихор; у него не прическа, а настоящее сорочиное гнездо... Что только старшина смотрит?

— Как вы думаете, кто виноват в смерти Соснувца?— неожиданным вопросом начал беседу Вьюгов.

Сорокин беседы начинал с международного положения. Вдоволь наговорившись, он переходил к делам заставы. А новый... Бойцы удивленно переглянулись. Хвостиков же встал и засунул в карман гимнастерки зеркальце.

— Разрешите, товарищ лейтенант... Моцко и Косач виноваты... Неясно только, кто из них больше... Об этом вся округа знает...

Вьюгов пристально смотрел на ефрейтора.

— Вы, наверно, новичок?...

— Товарищ лейтенант, Хвостиков третий год на границе,— доложил кто-то из задних рядов.

 — Да?.. А я думал... Тогда для чего же пограничники, если вся округа знает виноватых?

Хвостиков замялся.

— Ну что ж, пожалуй, садитесь.

Начальник заставы перевел взгляд на Ковалева и Вильченко. Те, несмотря на повязки, вскочили.

— Тоже виноваты Косач и Моцко? Обижают «бедных», из строя выводят? — «посочувствовал» им лейтенант.

— А мы из строя не вышли... службу несем,— буркнул Ковалев.

— Не большая честь волочить за собою перевязанные руки и ноги...

При этих словах начальника заставы Хвостикова, как всегда, обуял дух противоречия.

— А если товарища Сорокина ранили, значит, и ему не велика честь?..

— О Сорокине поговорят другие, — отрезал Вьюгов.— Раненые — комсомольцы?—повернулся он к Лысогору.

— Да, товарищ лейтенант, и неплохие,— встав, подтвердил комсорг.

— Садитесь. Ради первого знакомства оставим неприятный разговор. А вообше здорово получается: два диверсанта, а перекалечили столько людей...

Ковалев и Вильченко, красные от смущения, сели, Лысогор остался стоять. Рослый, плечистый, с продолговатой стриженой головой, крепко посаженной на круглой шее, одетый в летнее опрятное обмундирование, он выжидательно смотрел на лейтенанта, видимо, собираясь что-то сказать; вдрут он мельком взглянул в окно.

— Яковенко с границы! Опять что-нибудь случилось.— доложил он встревоженно.

Действительно, мимо окон торопливо прошел пограничник. Из дежурки донеслись голоса.

— А как отнеслись к старушке из Кустувки...— продолжил разговор начальник заставы и с досадой покрутил головой.

— Виноват, товарищ лейтенант!- вскочил старшина. И, сделав шаг вперед, хтестко стукнул каблуками.