Тарасыч усаживается на столе поудобней. Дужка очков угрожающе хрустит.
– Хватит морочить голову себе и людям, – решительно рубит он слова. – И у алкоголя, и у наркомании причины в первую очередь социальные. Отсутствие развлечений, убогость духовной жизни, досуга. Другая причина – сам факт наличия наркотиков. Живой пример: выпивка стала дороже, купить ее стало труднее, пить стали меньше. Но зато полезли из щелей наркотики. Появились все эти токсикоманы, нюхальщики и прочие. Стало быть, рецепт тот же: режь хвосты! Алкоголиков и наркоманов – лечи, самогонщиков, изготовителей и сбытчиков – сажай! Так?
Тарасыч с сожалением разглядывает изглоданную дужку.
– Так-то она так, да не все просто. Свой брат алкоголик – человек не скрытный. Все кругом пили, и он пил, ну разве что побольше других. Его никогда по закону не преследовали, прижми хорошенько участковый – и он тебе ту бабку, что бутылку ему продала, с легкостью отдаст. А наркоман – совсем иное... Наркоман всегда под законом ходил, если у него при задержании хотя бы полграмма анаши в кармане обнаружится – это уже хранение без цели сбыта, это уже срок. Да к тому же без всяких скидок, без условно-досрочных, с полным отбытием, с обязательным принудлечением... Я уж про сбыт не говорю: это вовсе до десяти лет. Поэтому там все сложнее, законы – волчьи. Помню, когда еще в прокуратуре работал, выезжали на труп наркомана. Диагноз: острое отравление наркотиками. А потом окольным путем дошел слушок: свои же вкатили ему за какие-то грехи смертельную дозу. А как докажешь? Говоря юридическим языком, нет события преступления. То ли он сам не рассчитал в угаре количество, то ли впрямь когда выключился, кто-то ему добавил...
Я сижу, открыв рот, округлив глаза.
– Ну-ну, – смеется Тарасыч, – так уж не пугайся. Это я тебе про самые экстремальные случаи рассказываю, а они редко бывают. В массе же своей наркоманы народ тихий, с подавленной психикой, реальную опасность могут представлять только в период абстиненции – по-простому если, то с похмелья. Тут, правда, за порцию “кайфа” они черт знает на что способны. Но вот тебе парадокс, запиши его в свой блокнот: самые страшные преступления в связи с наркотиками совершают те, кто их никогда не пробовал.
Тарасыч сползает со стола, укрепляет очки на носу, от греха подальше прячет руки в карманы.
– Да, – отвечает он на мой удивленный вопрос, – представь себе, именно так. Суди сама: ежели память мне не изменяет, изготовление, приобретение, перевозка наркотиков с целью сбыта группой лиц по предварительному сговору или когда наркотик в крупных размерах наказывается ни много ни мало сроком до пятнадцати лет! И довольно часто занимаются этим вовсе не наркоманы, а те, кто хочет на наркотиках заработать. Надо тебе объяснять, что уж коли человек берется за такой опасный бизнес, от него чего хочешь ждать можно?
Я согласно киваю, объяснять не надо. А сама напряженно думаю, даже ногти начинаю кусать: тот белый порошочек моя Шу-шу получает не иначе, как от кого-то подобного. Тарасыч тем временем продолжает:
– С выпивкой корень зла совершенно верно усмотрели в доступности. Позакрывали магазины, подняли цены – пить стали меньше. То же самое и с наркотиками. Теперь мало, как раньше, сажать тех, у кого обнаружили полграмма. Сейчас надо главный удар наносить по тем, кто изготавливает, кто распространяет. Слава Богу, милиция взялась наконец за это, к нам в суды стало поступать гораздо больше таких дел...
Мы еще поговорили о том о сем, но напоследок Тарасыч сам вернулся к наркотикам. Пожевал задумчиво губами:
– До полной победы еще далеко. Но каждый раз, когда удается ликвидировать хоть небольшой источник – уже хорошо.
Может, он не совсем так выразился, но смысл я передаю точно. Ушла я от него с твердым убеждением, что знаю теперь, чего хочу и какой материал собираю.
На следующий день у меня впрямь было натуральное дежурство – только по отделу. Закрутили всякие мелкие дела, и когда я спохватилась наконец набрать номер Шу-шу, ее уже не оказалось дома. Меня это огорчило. Во-первых, потому что, подучив заряд энергии от разговора с Тарасычем, хотелось немедленно пустить ее в ход. Во-вторых, потому что ненавязчивый обычно Чиж вдруг вспомнил о моем существовании и поинтересовался, чем данный сотрудник в данное время занят. Немногословно, но увесисто напомнив, что последний раз я выступала на страницах родной газеты почти месяц назад, он пожевал бороду и сообщил, что читатели ждут новых материалов полюбившегося им автора. Пришлось, как говорит Лорчик, скрипя сердцем, поведать ему в двух словах про книголюбов и про наркотики. Сердце мое скрипело от того, что я не люблю рассказывать про свои планы: боюсь сглазить.
Наутро выяснилось, что не я одна тягощусь двухдневной разлукой. Шу-шу устроила мне по телефону целый скандал по поводу того, куда я пропала. Она, оказывается, безумно все это время обо мне беспокоилась, не забывала ни на минуту. Хочет, чтобы я немедленно ехала к ней. Варит кофе. Целует. Ждет.
И вот я опять у нее в квартире. Теперь я осматриваюсь здесь с новым интересом. Особенно привлекает внимание тумбочка: хорошо бы повнимательней изучить ее содержимое. Но Шу-шу (уже с утра что-то слишком оживленная) и не думает о предосторожностях. Лезет в сумочку, извлекает оттуда белый пакетик (раз в сумочке – значит, скорей всего, товар свежий, отмечаю я). Весело командует:
– Пойди-ка на кухню, там в самой левой полке наверху – весы. Тащи их сюда.
Пока Шу-шу аккуратно вытрясает крупинки порошка на маленький клочок бумаги, я стою над ней с аптекарскими весами в руках – не хватает только повязки на глазах. Имею ли я право судить? Не знаю. Но увидеть все это и рассказать о том, что увидела, а главное, что поняла, я считаю себя обязанной.
Шу-шу снова отвешивает два грамма. Краем глаза я отмечаю, что в пакетике остается еще столько же, если не больше. Вчера от Тарасыча я узнала богатое слово – толерантность, по-простому – способность (и потребность) в восприятии алкоголя или наркотиков. Один пьянеет со ста граммов водки, другому нужна бутылка. Кому-то хватает кубика разведенного морфина, Шу-шу на моих глазах закатывает себе пять...
– Это не слишком много? – спрашиваю я с опаской и, спохватившись, объясняю свою тревогу: – Привыкнешь, а он вдруг кончится...
– “Вдруг” не кончится, – успокаивает меня Шу-шу, расслабленно откидываясь в кресле. По лицу ее начинает опять блуждать та вполне идиотическая улыбочка, напугавшая меня однажды. – Кончай менжеваться, бери, пока дают...
Но все мои вопросы имеют теперь определенную цель (по крайней мере, мне так кажется), поэтому я продолжаю “менжеваться”:
– Слушай, это же все дико дорого. У меня нет таких денег.
В ответ Шу-шу приоткрывает на секунду глаза, смотрит на меня с усмешкой, вяло машет рукой: дескать, я могу не волноваться, она угощает. Беру шприц, флакон с раствором и удаляюсь в ванную. Может, вылить в раковину все сразу? Глупо. Не поверит, что вкатила себе так много. Да и какой смысл? Как она сказала: “Вдруг” не кончится”?
Через некоторое время Шу-шу снова на ногах. Движения неровны, глаза блестят, зрачки в пол-лица. Опять начинается паломничество разных людей. Теперь я отмечаю, что те, кто приносит барахло или другой дефицит, проходят в комнату, без стеснения вываливают товар на стол или на ковер. Другие, их меньше, появляются чаще с пустыми руками и с пустыми руками уходят, перед этим вместе с Шу-шу закрываются на кухне. Среди них – давешний хорек. Всего таких было трое: две девицы, явные путаны, и он. Когда появилась первая, Шу-шу захватила с собой на кухню сумку... Улучив момент, я зашла туда, когда никто не видел, на секунду приотдернула “молнию”. На дне лежали белые пакетики – сколько, я с перепугу не заметила...
Взглянула на часы и ужаснулась: восемь вечера! Что это я так расписалась? Тем более, самое основное я рассчитываю узнать завтра. Но вот парадокс: если завтра я действительно узнаю, откуда текут наркотики, материал мне писать не придется. Во всяком случае, в ближайшее время. У меня хватает соображения понять, что взять эту пакость с поличным неизмеримо важнее, чем прокукарекать очередным разоблачительным опусом, а там хоть не рассветай... Поэтому быстро записываю два заключительных эпизода – главным образом потому, что без них теряет смысл вся предыдущая писанина. (Перепечатать, видимо, уже не успею. Но в редакцию отвезу – чтоб в крайнем случае сразу нашли.)
