Никишин сдвинул на лоб очки, пошелестел разложенными по столу бумажками и довольно крякнул:

- Ага… «Начальнику Особого отдела КГБ СССР полковнику Ждановскому. Сообщаем, что учебу в 1932-1933 годах Максимова-Кравченко-Доронина, а также работу его отца на конезаводе №54 ввиду отсутствия архивных документов подтвердить не можем.

Опросом старожилов конезавода № 54 установлено, что в 1931-1933 годах в селе Чолпон-Ата работал садовником Максимов, но является ли он Максимовым Петром, они не знают… Начальник УКГБ по Иссык-Кульской области… октябрь 1957-го…» Странно. Обычно запоминают по именам. Был какой-то Петька-Васька, а фамилию у него мы и не спрашивали. А тут наоборот… Может, там у них в Киргизии так принято? Не знаю… Ну, ладно, пошли дальше. После этого… как его… Чолпон-Ата Максимовы переехали в Таласский район…. Конезавод № 113… Там Борис и школу должен был окончить и срок получить по статье 162. Вот она, справка… «Полковнику Ждановскому. На ваш запрос сообщаем, что проверкой по спискам Таласской средней школы №2 в 1939 году в числе окончивших 10-й класс Максимов Леонид Петрович, он же Кравченко Борис Михайлович, не значится. Также о его судимости в 1939 году в Таласском нарсуде данных не имеется…. Подпись - уполномоченный КГБ капитан Лунников». Погоди, погоди…

Никишин снова задрал очки и полез в том дела «Кравченко». Он долго перебирал страницы, наконец, остановился и удовлетворенно сдвинул брови к переносице:

Вот… «Постановление об уточнении фамилии и других биографических данных… Судим на один год ИТЛ…в 1937 году… проверкой личность Максимова и указанные данные подтверждены….» Какая проверка? Когда этот было? 7 февраля 46-го. Допрашивал капитан Афонин… Угу… А вот 16 июня того же, 46-го, уже после побега из больницы, его допрашивает капитан Ковш. Та-ак… Вот… « на допросе 7 февраля 1946 года вы показали, что в 1937 году Таласским нарсудом по статье 162 вы были осуждены на год принудительных работ. Вы отверждаете сейчас эти показания?

Максимов: Нет, не утверждаю. На допросе 7 февраля я по этому вопросу показал неточно. Таласским народным судом Киргизской ССР я был осужден 19 августа 1939 года по статье 162 на полтора года исправительно-трудовых лагерей. Освобожден из Самарлага 29 декабря 1940 года». Ну и ну…

Никишин встал, несколько раз прошелся по тесному кабинету и снова уткнулся в бумаги.

…Ну, дела!.. Получается, что ни в 37-м, ни в 39-м Таласский народный суд никакого Максимова не осуждал!.. А «проверка», о которой писал в протоколе капитан Афонин, - чистая липа! Погоди, погоди… А ну-ка…

Никишин опять окунулся в «дело» и через минуту победно откинулся на стуле, вытянув под столом затекшие ноги.

Вот то, что надо!.. «Начальнику Управления контрразведки “Смерш” полковнику Северухину. Сообщаем, что проверяемый вами Максимов Леонид Петрович, 1920 года рождения, действительно проживал в совхозе “Тон” Тонского района Киргизской ССР с сентября по декабрь 1940 года, после чего выбыл, куда, неизвестно. Капитан Айджанов». Ну, капитан, не мог Максимов проживать в вашем совхозе с сентября по декабрь 40-го, потому что в это время он сидел в лагере! А если не сидел, то все равно, вся «киргизская версия» рассыпается, как карточный домик. Капитан Айджанов пишет, что Максимов «выбыл, куда, неизвестно». Это в крохотной-то Киргизии, где каждый человек на виду, капитан контрразведки не знает, куда съехал русский? А съехал он, если верить сообщению начальника Кеминского райотдела НКГБ лейтенанта Абраменко, в совхоз имени Ильича и проживал там у своих родственников, которые на момент проверки выбыли из района… неизвестно куда! Но личность Максимова Леонида Петровича старожилы по фотографии… опознали!

Никишин достал из вклеенного в дело конвертика небольшой снимок Кравченко-Максимова, повертел его в руках и вложил обратно.

Старожилы опознали? С трудом верится… Приехал в совхоз, затерянный в степи, офицер КГБ - большой начальник, собрал перепуганных стариков, сунул им фотку, спросил: «Узнаете Максимова?», они и закивали, потому как если «ата» спрашивает о чем, надо отвечать согласием, а то рассердится «ата»… Если бы родственники узнали на фотографии своего - другое дело, но многочисленные родственники вдруг все исчезли, «неизвестно, куда»! Ну, хорошо, допустим, что действительно опознали Максимова, тогда как объяснить вот этот документ? «Направляем вам справку Фрунзенского горвоенкомата об отсутствии данных о призыве Максимова-Кравченко в Советскую Армию в 1941 году, свидетельство о том, что Максимов-Кравченко в г.Фрунзе не проживал не проживает. Одновременно сообщаем, что строительного института в Киргизии никогда не было, нет его и в настоящее время. Супруги Сметанины не могли проживать по адресу Фрунзе, Садовая, 10, так как по улице Садовой имеется только нечетная нумерация домов… Подполковник КГБ Роганов». Как же попал Максимов-Кравченко-Доронин в Красную Армию… На фронт… В партизаны? Была ли та разведшкола в Липецке под командованием полковника Шидловского, которую Кравченко якобы окончил, из которой был направлен в оперативное подчинение разведотдела 4-й Ударной армии? Это что?

Никишин взял в руки бланк Главного разведывательного управления Генерального штаба Советской Армии.

«Полковнику Ждановскому… Максимов Леонид Петрович, 1920 года рождения, он же Кравченко-Доронин Борис Михайлович, 1922 года рождения, полковник Шидловский и другие лица, перечисленные в вашем письме, по учету ГРУ Генштаба не проходят. Контр-адмирал Бекренев». Но ведь в партизанах Кравченко был! Есть показания свидетелей. Должен быть ответ на запрос. Ага, вот он…

В верхней части лощеного листа бумаги значилось - «Институт истории партии ЦК КП Белоруссии». Никишин поправил очки и углубился в текст.

«Сообщаем, что Максимов Леонид Петрович (он же Кравченко Борис Михайлович) в числе партизан Белоруссии не значится. Партизанские бригады Дьякова, Марченко, Охотина действовали на территории Белоруссии в годы войны. Зам. директора института Почанин».

Рядом, видимо, не случайно, лежал протокол допроса бывшего командира партизанской бригады Ноя Елисеевича Фалалеева.

«…У меня был связной партизан Максимов, имени я его не знаю…» «Хорош командир», - хмыкнул Никишин и продолжил чтение. - «…Его посылал в разведку против немцев, но тот Максимов погиб, подорвав себя гранатой. Это обстоятельство Кравченко мог знать, будучи в партизанах, и использовать в своих целях. Он называл партизан Голенищева и Солдатенко, которые погибли. Был такой случай, что немцы в газетах объявили, что наша 4-я Белорусская партизанская бригада уничтожена. Он считал, видимо, что и я погиб…»

Никишин покачал головой : «…Понятно, что Фалалеев не скажет всего. Ему трудно признаться, что у него в бригаде долгое время работал агент немецкой разведки, а его проморгали. А то, что Кравченко там был, сомнений нет: его вспомнил начальник разведки бригады, жители Езерищ, которые видели, как он уходил в лес, как потом мотался с немцами по селам. Да и бригада Фалалеева была разгромлена по его разведданным… По его?»

Взгляд Никишина остановился еще на одной бумаге. Это была справка, подписанная следователем Особого отдела КГБ СССР майором Дубовиком.

«Борисов, БССР.

Матюшин Иван Иванович, 1898 года рождения, уроженец города Тетюш, Татарской АССР, бывший член ВКПб с 1929 года, бывший начальник отдела связи 32-й армии, военный инженер 1-го ранга.

Матюшин был арестован 19 января 1944 НКГБ СССР и 10 февраля 1945 года по решению Особого Совещания при НКВД СССР осужден к расстрелу. 3 марта 1945 года приговор приведен в исполнение.

27 января 1944 года Матюшину было предъявлено обвинение в том, что он длительное время состоял на службе в германской разведке под псевдонимом “Фролов” и являлся преподавателем радиодела в Катынской и Борисовской разведшколах.

Максимов Леонид Петрович, он же Кравченко Борис Михайлович, псевдоним “Доронин”, по показаниям Матюшина и материалам архивно-следственного дела не проходят».

Никишин присвистнул, потом стал быстро перебирать оставшиеся бумаги, старательно обходя вниманием бланки «Воркутлага». Наконец, он наткнулся на то, что искал.