«И на обломках самовластья напишут наши имена», – тихо сказал Вагин.

Прошли мимо будки нужника со свежеоструганной вертушкой на дверке. «Особый отдел», – вспомнил Свечников. Где-то на подходе к нему Ида Лазаревна подобрала пистолет, лежавший сейчас в кармане.

Дровяники бесследно растащили на дрова, от конюшни остался каменный фундамент. Битое стекло хрустело под ногами. Всюду валялся слежавшийся мусор, веяло мерзостью запустения, к которому все давно привыкли, как привыкают к плохой воде или хронической болезни.

На двери черного хода висел амбарный замок. Свечников задрал голову, прикидывая, что можно, конечно, залезть по пожарной лестнице, как Даневич, перебраться на карниз, открыть раму или высадить стекло, если изнутри задвинули шпингалет, но заниматься акробатикой не хотелось. Он подобрал в груде щебня относительно целый кирпич, обмотал замок найденной здесь же тряпкой и двумя ударами сбил его вместе со скобой. Она легко вылезла из трухлявых досок. С трудом приоткрыли вросшую в землю дверь, протиснулись в щель, зажгли свечку. В ее пламени качнулись и поплыли исчерканные похабщиной стены, зашевелился под потолком пустой шнур электропроводки. С площадки второго этажа вышли в рекреацию. Актовый зал был открыт, в оконных проемах стояло бледно-синее небо июльской ночи.

Свечников шагнул к окну, и опять, как в доме у Вагина, возникло безотчетное чувство, будто на него кто-то смотрит.

Он задернул шторы на этом окне, перешел к следующему, чтобы сделать то же самое.

– Боитесь, что если включить электричество, нас будет видно со двора? – догадался Вагин.

Свечников устыдился своей граничащей с суеверием тревоги. Он лихо щелкнул выключателем, но ничего не произошло, лампочка не загорелась. Попробовал другой, третий – тот же результат. Видимо, не работала электростанция.

Вагин задул свечу. Когда глаза привыкли к темноте, выяснилось, что в зале не так темно, как казалось минуту назад. Луна набрала силу, в ее сиянии проступили ряды стульев, сцена, рояль. Видна была даже натянутая над сценой проволока, к которой крепился занавес. По ней пунктиром, пропадая в тех местах, где она выгибалась и отклонялась от кратчайшего расстояния между краями рампы, скользил небесный свет.

– Покажи, где ты вчера сидел? – велел Свечников.

Вагин показал.

– Осипов сидел рядом с тобой?

– Да, но потом отсел, чтобы лучше видеть. Вы ему мешали.

– Я?

– Он сказал, что вы заслоняли ее… Казарозу.

Подхватив стул, Свечников поднялся с ним на сцену, поставил его там, где она стояла вчера в бьющем из волшебного фонаря розовом луче. Сенмова кушис ми кун бруста вундо…

Спрыгнул вниз, нашел свое вчерашнее место в четвертом ряду, встал возле. Смутно вспоминалось, что слушал ее стоя.

– Сядь туда, где сидел Осипов, – приказал он.

Вагин сел.

– Стул на сцене, это она… Казароза. Я ее тебе заслоняю?

– Нет, если она стояла там, где вы думаете. Но если, как мне кажется, чуть левее, то возможно.

– А Варанкин где был в это время?

– Не знаю. Я за ним не следил.

– Не у окна?

– Может быть.

– А Даневич?

– Он сидел за мной с Петей Поповым, а позже прошел вперед.

– Не ошибаешься?

– Нет. Сикорский попросил их покинуть зал, но они ответили, что не уйдут.

– Сикорский? – удивился Свечников. – Он же был возле сцены.

– Когда погасили свет, он к ним подходил.

– И что потом?

– Попов остался сидеть, а Даневич встал и пошел.

– Куда?

– По проходу вперед. Попробовал пролезть в середину ряда, но Казароза уже начала петь. На него зашипели, и он остался стоять.

– Где?

– Вон там.

Свечников тронул спинку одного из стульев.

– Здесь?

– Ближе к сцене и правее.

– Здесь?

– Приблизительно.

Свечников взгромоздил один стул на другой, отмечая место, где стоял Даневич, затем пробрался между рядами и встал возле дальнего от сцены окна. Вчера оно было открыто, к нему тянулись все, кто якобы желал подышать свежим воздухом. Варанкин пошел туда, чтобы поправить вилку своего аппарата.

Точка, где сейчас находился сам Свечников, место Казарозы на сцене и Даневича в зале образовывали вершины почти равностороннего треугольника, провести через них прямую было невозможно. Отсюда, целясь в Даневича, Варанкин никак не мог попасть в Казарозу. Значит, в нее он и стрелял.

Свеча была зажжена снова. Покапав горячим воском, Свечников прилепил ее к подоконнику, сел рядом и на обороте листа с «Основами гомаранизма» синим концом своего двухцветного карандаша и тоже по пунктам восстанавил вероятную последовательность событий:

«1. Раньше К. была жрицей в гилелистском храме.

2. Она знала, где теперь поселился Варанкин, поэтому и захотела поехать сюда на гастроли. Ей нужно было с ним встретиться. Вот почему она так легко согласилась петь в клубе.

3. В гилелизме она давно разочаровалась. Возможно, придание новой религии “осязательных форм” зашло чересчур далеко, вплоть до каких-то мрачных реакционных обрядов, но К. слишком поздно поняла, какому божеству ее заставили служить. Отсюда настроение, выраженное в стихах на билете».

Вагин одним пальцем тыкал в клавиши рояля, нащупывая какую-то мелодию.

– Шуберт, «Баркарола», – объявил он, когда это у него наконец получилось.

Под его музыку Свечников добавил еще три пункта:

«4. Порвав с гилелистами, К. унесла их священный символ. Они, видимо, угрожали ей, и она решила вернуть гипсовую ручку Варанкину.

5. Варанкин не верил, что она будет хранить молчание о том, что на самом деле происходит в гилелистских храмах. Если бы это стало известно, тень легла бы на гомаранизм в его сегодняшнем состоянии. Варанкин решил ее убить. Сделать это он предполагал после концерта, но воспользовался подвернувшимся случаем».

Всё казалось логично, однако эта схема не давала ответа на ряд важных вопросов. Свечников записал их уже не синим, а красным концом карандаша, нумеруя не цифрами, а буквами:

«а. Откуда Осипову известно, что К. была “печальной жрицей на кровавом чужом алтаре”? Что конкретно стоит за словом “кровавый”?

6. Почему он расспрашивал Вагина про сумочку К.?

в. Почему арестовали Варанкина?

г. Даневич сознательно врет, будто Варанкин стрелял в него, или сам в это верит?

д. Если стрелял Варанкин (не в Даневича), выбросил он пистолет за окно или передал И.Л.?

е. Кто принес деньги на похороны К.?»

Места на листе не осталось, Свечников открыл окно и склонился над карнизом, пытаясь понять, мог ли выброшенный отсюда пистолет упасть возле нужника. Лицо сразу охватило теплым ветром.

Справа темнели купы деревьев, листва на них шумела так, словно усохла раньше, чем наступила осень. Полная луна стояла в небе. Из пятен на лунном диске складывались две фигуры: Каин, злой кочевник, вечно пронзающий брата-хлебопашца отнятыми у него крестьянскими вилами.

– Знаете, как в древности ученые объясняли происхождение пятен на луне? – становясь рядом, спросил Вагин. – Почему они постоянно движутся, меняют очертания.

– Каин и Авель?

– Это миф, а была научная теория. Считалось, что там кочуют гигантские орды насекомых, вроде лунной саранчи… Вот если бы оттуда сейчас посмотреть на Россию. Та же картина.

С последним словом что-то сильно ударило в грудь. Свечников услышал выстрел и увидел проблеск в темноте. Он пошатнулся и сел на пол.

За окном в два голоса заорали: «Стой! Стой, стреляю!» Слышно было, как лязгнул, прокручиваясь, барабан. Хлестнул еще выстрел.

Свечников сидел на полу. Он знал, что в первый момент боли не бывает, и ждал, когда она придет. Перепуганный Вагин метался от него к окну и обратно.

Голоса во дворе звучали всё ближе, но слова тонули в шуме листвы, в хрусте шагов по щебню, в ожидании боли. Один голос принадлежал Нейману, другой, тоже молодой и тоже знакомый, отвечал с той хорошо известной Свечникову интонацией, с какой говорит человек под дулом упертого ему в спину нагана.