Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

«Ничего тут не кажется странным?» – спросила Ида Лазаревна, выписывая в столбик эти цифры: 23, 5, 6 и 2.

Свечников догадался их сложить, в сумме почему-то получилось 36, а не 40. Оказалось, что на оставшихся четырех страницах Заменгоф поместил вырезные купоны со своим белостокским адресом и текстом: «Я, – здесь был оставлен пропуск для имени и фамилии, – обещаю выучить международный язык, если кроме меня его выучат еще 10 миллионов человек». Брошюра поступила в продажу, и купоны по почте начали возвращаться к автору. В большинстве из них заключительная часть фразы была вычеркнута.

«Десятки людей без всяких предварительных условий начали изучать эсперанто, – сказала Ида Лазаревна. – Представители разных наций, они решили стать братьями и сестрами».

В следующую секунду Свечников ощутил на губах отнюдь не сестринский поцелуй.

Сейчас он еще в дверях поймал ее вспыхнувший радостью взгляд, но в ответ сдержанно кивнул. Умная женщина, она упорно не желала понимать, что между ними всё кончено.

Публики почти не было. Передние скамьи пустовали, дальше по отдельности расположились несколько мужчин с неприступными лицами – верный признак того, что их занесло сюда исключительно от нечего делать. Ближе других к эстраде сидели двое: женщина с младенцем на руках, вяло сосавшим длинную синюшную грудь, которую она вывалила из-под надетой прямо на голое тело блузы, и паренек с таким же, как у нее, остреньким зырянским носиком. Свечников догадался, что это жена и дети подсудимого.

Судили шорника Ходырева за хищение приводных ремней из паровозоремонтных мастерских. Темнолицый, с маленькой головкой на кадыкастой шее, он понуро стоял на эстраде под охраной милиционера из бывших латышских стрелков. Свидетелей, видимо, успели допросить и вывести из зала во избежание возможных инцидентов.

Два дня назад Свечников присутствовал на объединенной сессии губчека, военно-транспортного трибунала и бюро угрозыска. Речь шла о том, что случаи шпионажа и контрреволюции пошли на убыль, зато резко возросло число преступлений на должности: лишь за минувшую неделю судили троих кладовщиков, торговавших похищенным со складов мылом и минеральным маслом, корейца из табачной артели – за спекуляцию спичками и начальника карточного бюро при городском потребобществе – за продажу и незаконное распределение талонов на питание в столовых потребобщества. Дело Ходырева относилось к этой же категории. Шорничал он на дому, а трудовую повинность отбывал сторожем при тех самых мастерских, которые обворовывал.

– Продолжаете ли вы, – обратился к нему судья, – настаивать, что для конской упряжи, пошитой вами как надомником, вы целые ремни не трогали, воровали одни обрезки?

– Продолжаю, – подтвердил Ходырев.

– А вот свидетель Лушников показал, что не одни обрезки.

– Так он сам кладовщик, Лушников-то. Он вам еще не то покажет, чтобы недостачу на меня списать.

– Иначе говоря, вы обвиняете свидетеля Лушникова в воровстве. Можете доказать это фактами?

– Могу. Он прошлый год из Вятки голый приехал, а теперь у него квартира со всей обстановкой и попугай в клетке.

– Ты этого попугая видел? – оживился кавказец.

– Один раз видел.

– Большой? Маленький?

– Вот такой, – показал Ходырев.

– Большой. И что за порода?

– Не знаю.

– Бывают попугаи ара, бывают какаду, хохлатые. Этот какой?

– Ара, ара, – подсказал отцу младший Ходырев.

Тот повторил:

– Ара.

– Ара! Ара! – передразнил кавказец. – Вы кто? Грузины?

– Почему грузины? – удивился судья.

– Они всегда говорят: ара, ара! «Нет», по-ихнему. Упрямая нация! Что им ни скажи, ни с чем не соглашаются.

– Такие люди есть в каждом народе. Национальность тут ни при чем, – заметила Ида Лазаревна.

– Значит, без хохолка? – уточнил кавказец у Ходырева.

– Без.

– Э-э, дорогая птица!

– Хохлатые дешевле? – заинтересовался судья.

– Спрашиваете! Предлагаю направить комиссию на квартиру к свидетелю Лушникову. Если попугай есть, надо разобраться, на какие средства приобретен. Если нет – наложить на подсудимого двойное наказание.

– Двойное-то за что?

– За обман. У хана Аммалата был такой закон.

– Ссылки на законы свергнутых правительств запрещаются, – напомнила Ида Лазаревна.

Ходырев, почувствовав поддержку, повернулся к ней.

– Ей-богу, барышня, обрезь только и брал!

– Обрезки, между прочим, сшивают, – ответила она холодно, демонстрируя объективность.

– Упряжь-то не нужна, что ли? – озлобленно выкрикнул паренек с зырянским носиком.

Судья велел ему замолчать и сказать спасибо, что дело его отца ведет народный суд, а не военно-транспортный трибунал. Мастерские-то паровозоремонтные!

Паренек с клоунскими ужимками начал класть поясные поклоны, повторяя:

– Спасибо, спасибо, люди добрые! Век не забудем!

– Сядь! – заорал на него судья.

Свечников не выдержал и встал.

– Товарищ судья, могу я выступить?

– Нет, не можете.

– Почему? Он имеет право! – вмешалась Ида Лазаревна. – По декрету о народном суде в слушаниях могут принять участие один защитник и один обвинитель из числа присутствующих на заседании.

Из кармана гимнастерки Свечников достал вчетверо сложенный тетрадный листок, развернул.

– Это письмо поступило к нам в редакцию из Кунгурского уезда. Разрешите зачитать?

Он прихватил его с собой, узнав по телефону, какое дело первым будет рассматриваться после обеда.

– Свечников из «Власти труда», – пояснила Ида Лазаревна судье.

– Как мне вас в протокол вписывать? – обреченно спросил судья. – Как защитника или как обвинителя?

– Я зачитаю, а вы после сами решите… «В декабре одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, при эвакуации красных войск со станции Буртым был выброшен кем-то из вагона маховик с валом кривошипа от двигателя внутреннего сгорания. Прошло полтора года, поехали с женой в копторг и увидели: полтора года прошло, а маховик с валом кривошипа лежит, как лежал, на станции Буртым, когда в республике кругом нужда. Муки нет, мыла нет, машина где-то стоит в бездействии, а маховик лежит. С ком-приветом Семен Кутьев».

– И что? – не понял судья.

– А то, что пока паровозов нет, и муки не будет. В Сибири хлеб гниет, а мы его на Урал вывезти не можем, в паровозоремонтном депо станки не работают из-за отсутствия приводных ремней. Из них, видите ли, вожжей понаделали. Дикари мы, что ли?

Надрывая душу, заверещал ходыревский младенец.

– Не щипи ты его, женщина, не щипи! – сказал кавказец. – Я тебя и так жалею.

Дожидаться вынесения приговора Свечников не стал. Это дело уже не представляло интереса, до начала следующего он вышел на улицу покурить.

Отсюда, с горы, хорошо просматривалась вся центральная часть города. «В царство злата бедный вход», – написал о нем сто лет назад поэт Вяземский, из которого местные интеллигенты одну эту цитату и знали. Подразумевалось, что город стоит у порога Уральских гор с их несметными богатствами, но сам остается нищим.

Через пять минут появилась Ида Лазаревна.

– Дали два года общественно-принудительных работ с высылкой из города, – доложила она. – Твое выступление внесли в протокол как речь обвинителя.

– А если бы я не выступил?

– Был бы год и без высылки, мы так заранее решили. Судья тебя испугался, поэтому объявил два с высылкой.

Прикуривая от подставленной Свечниковым папиросы, она другой рукой взяла его за запястье и не отпустила после того, как вдохнула и выдохнула дым.

– Коля, ты можешь объяснить мне, что происходит?

– Ничего. Просто нет смысла продолжать наши отношения.

– Если это из-за гомаранизма, то, как тебе известно, я принадлежу к его левому крылу, а оно смыкается с лантизмом. Ты же признаешь лантизм!

– С оговорками.

– Но сам Ланти тебе импонирует?

Эжен Ланти, парижский столяр, во время войны служил санитаром на Западном фронте и вынес оттуда твердое убеждение что патриотизм – единственная современная религия, требующая человеческих жертв. Через этот тезис он и пришел к эсперантизму.

1375
{"b":"718428","o":1}