— Эй, чугуны! Отворитеся!

Сандалов выглянул из люка: стучал прикладом винтовки немолодой старшина с медицинскими змеями на петлицах. Увидев полковника, старшина слегка опешил, но не растерялся:

— Товарищ полковник, раненого подбросьте до госпиталя. Ему ноги оторвало. У нас он не выживет.

— А где медсанбат?!

— В Каменце. Вы ведь туда едете?

— А где ваш транспорт?

— Транспорт-то есть. Горючего нема. Да кабы и было, растрясет его на грузовике. А на танке — в самый раз.

Старшина был прав. Танки не трясутся, танки качаются, ход у них более плавный, чем у той же полуторки.

— Давай сюда раненого! Постелите ему за башней.

Старшина с наводчиком быстро расстелили чехол поверх крыши моторного отделения и уложили короткое тело обезноженного бойца. Обе культи были туго перевязаны бинтами и замотаны поверх марли лентами солдатских обмоток. Однако красные пятна проступали и сквозь них. Узбекское лицо раненого потеряло всю свою восточную смуглость, оно побелело от потери крови.

— Вперед! — скомандовал Сандалов, и механик-водитель включил передачу.

До Каменца добрались довольно быстро. Слава богу, ни один «мессер» не спикировал на одинокий танк за те полчаса, которые ушли на дорогу. Сандалов и Хромов стояли каждый в своем люке и поглядывали то небо, то на подводы беженцев. Лошади шарахались от громыхающей, лязгающей стальной махины Порой их обгоняли грузовики, набитые всяким казенным скарбом — сейфами, ящиками, чемоданами, поверх которых восседали сотрудники партийных ли, государственных органов. Обогнал их автобус с синеверхими фуражками НКВД в окнах. Шли нестройными рядами мобилизованные мужики под присмотром военкоматских работников. Весь этот поток устремлялся на восток, в ближайший райцентр, где все надеялись найти приют, порядок, надежную оборону…

Сандалов напряженно высматривал, не мелькнет ли где красный крест санитарной машины… Он старался не думать, каково сейчас этому страдальцу за башней. А ведь и он мог бы оказаться на его месте, невзирая на огромную разницу в служебном положении. Пуля — дура, а авиабомба еще дурее… Наконец, гусеницы загрохотали по брусчатке старинного городка. В Каменце сдали полуживого безногого бойца в госпиталь и резко повернули на юг — в сторону Жабинки. Захваченный Видомль оставался по правую руку на западе.

Сандалов еще не знал, что эта дивизия уже не его, что несколько часов назад в Минске было принято решение о переподчинении 49-й дивизии штабу 10-й армии, как не знали об этом и в штабе самой 10-й армии, поскольку связи с Минском не было. Таким образом, 49-я стрелковая дивизия оказалась предоставлена сама себе. Только через двое суток полковнику Васильеву удалось связаться с командиром 13-го механизированного корпуса генералом Ахлюстиным. А пока, по великому счастью, на помощь стрелковой дивизии шли танки лучшей в 4-й армии 3-й дивизии, которой командовал полковник Богданов.

Тридцатая дивизия выдвигалась из Пружан двумя танковыми полками (в общей сложности 120 машин) и двумя батальонами мотострелкового полка. На километровом удалении поспевали за танками мотострелки на грузовиках, к которым были прицеплены орудия полковой артиллерии. Несколько ЗИСов тащили и дивизионные пушки, к которым удалось найти снаряды. Остальные части — артполк (без снарядов) и «безлошадные» мотострелки остались в военном городке на окраине Пружан. По счастью, оба танковых полка в роковую субботу ночевали на лесу — юго-западнее местечка, и потому были подняты по тревоге без потерь. Потери начались на марше — по пути к селу Поддубно. Немецкие самолеты атаковали неприкрытые с неба колонны. Огненные трассы легко прошивали сантиметровую броню башенных крыш и моторных отделений. Машины вспыхивали то тут, то там; редко кому из танкистов удавалось выпрыгнуть из них. Идущие следом танки сталкивали своих злосчастных собратьев на обочины, в кюветы и продолжали путь на запад. Т-26 были совершенно беззащитны против стальных коршунов; те расклевывали их, как курят, — в темечко. От горького отчаяния один из командиров высунулся из люка и стал стрелять в пикирующие бомбардировщики из пистолета.

Налеты заканчивались так же быстро, как и начинались. Это было жестокое избиение тихоходных наземных машин быстролетными воздушными.

Оставив на шоссе Пружаны — Высокое около трех десятков машин, остальные девяносто продолжали свой путь. В одиннадцать часов две колонны под командованием комдива полковника Богданова прошли Поддубное батальонными колоннами и вышли на перекресток чуть севернее села Пелище. Навстречу им мчались танки Гудериана, только что прорвавшие утлую оборону правого фланга 4-й армии — 49-й стрелковой дивизии. Они захватили городок Видомль с его кратчайшей дорогой на Брест и теперь рвались завершить охват города с севера. Это были передовые части 17-го моторизованного корпуса вермахта — авангарды 17-й и 18-й дивизий.

Волею судьбы они сошлись на двухкилометровом дефиле близ села Пелищи. И те, и другие, несмотря на мотоциклетную разведку, выскочили из леса неожиданно друг для друга. За кормой германских танков осталось урочище Зеленая горка, за кормой наших — урочище Вузка. Между ними лежал клеверный луг и овсяное поле, перехлестнутые крест-накрест дорогами с севера на юг и с востока на запад — из Каменца в Жабинку, и из Пружан в Высокое. На перекрестке стоял большой придорожный крест, срубленный лет сто назад из местной сосны с потемневшим медным распятием. Христос в терновом венце печально взирал на начинающуюся битву.

Из походных колонн танки сходу перестраивались в боевые порядки. Сандалов сразу же отметил, что богдановские танки развертывались грамотно — как на учениях — «елочкой»: четные машины уходили от головной — вправо, нечетные — влево. При всех этих маневрах башни смотрели в сторону противника и вели огонь — одни с ходу, другие — с коротких остановок.

Немецкие «панцеры» — их угловато-коробчатые контуры резали глаз непривычными очертаниями — съезжали на поле уступом вперед, повторяя клин классической тевтонской «свиньи». Наши Т-26 уходили от дороги уступом вправо, пытаясь развернуться потом в строй фронта.

Встречный бой начали головные машины, обменявшись поспешными неточными выстрелами. И тут же, будто бы по их сигналу загрохотала пушечная пальба. Били с дистанции пистолетного выстрела, били почти без промаха. Сандалов горестно охнул: башня головного танка вдруг слетела в сторону и подпрыгнула на ухабе, словно большая кастрюля с длинной ручкой. Обезглавленный Т-26 тут же окутался дымом. Оставалось только догадываться, что стало с экипажем, если в самой башне находилось два человека — командир и наводчик.

Этот печальный эпизод занял всего несколько секунд, и внимание полковника тут же переключилось на еще два загоревшихся танка — один наш, другой немецкий.

«Два-один в пользу немцев», — непроизвольно отметил Сандалов и тут же радостно скорректировал счет: «Два-два!» Посреди луга, взрытого гусеницами, полыхнул еще один немецкий танк.

Бой разгорался с каждой минутой. Броня шла на броню, броня крушила броню, остроклювая сталь прошивала борта и башни, рвала гусеницы, воспламеняла моторы… Одни машины кружили волчком, разматывая сбитую гусеницу; другие лезли на таран; третьи полыхали бензиновыми кострами, пока взрыв боекомплекта не раскрывал их, словно лопнувшие бутоны; четвертые били с коротких остановок по своим бронированным дуэлянтам и снова ползли вперед, тесня противника, выискивая-вынюхивая стальными хоботами жертву. Со стороны все это походило на схватку доисторических ящеров, каких-нибудь бронтозавров с тираннозаврами. Но эта была война машин, уже предсказанная фантастами. Правда, в машинах сидели живые люди, и, порой они выскакивали из объятых пламенем стальных коробок — обожженные, окровавленные, ожесточенные. Их косили из курсовых пулеметов. Черные фигурки танкистов хорошо были видны на ярко-зеленом ковре клевера. Ползком и перебежками, ковыляя и падая, они пытались покинуть это грохочущее поле смерти, изрытое воронками, истерзанное клыками гусениц…