— Товарищ капитан, но я же извинился. Мы нечаянно вас задели. Нас тоже толкнули, — оправдывался танкист-политрук.

Синягин не слушал его, в висках билось одно: «Вот такое вот ражее комиссарье забивало отцу гвозди в плечи!» Едва они оказались в густой тени кинобудки, как «капитан», пропустив мимо ушей очередное «ну, простите нас великодушно», мертвой хваткой сдавил горло политрука. С наслаждением почувствовал, как хрустнули его хрящи под тренированными пальцами, как запульсировали его артерии. В «Бранденбурге» Синягин отрабатывал этот захват на гофрированном заправочном шланге, сжимая его так, что не просачивалась и капля воды. Политрук хрипел и дергался, пытался разнять руки-клещи. Куда там!

— Это тебе за отца, сволочь! — шипел «капитан». Еще минута — и все было бы кончено, но тут, как назло, из кинобудки выглянул механик и запричитал:

— Мужики, вы что?! Мужики, вы же военные! Да что вы из-за бабы сцепились! Да ты его щас задушишь! Слышь, да отпусти ты его!

Но Синягин только усилил хватку, торопясь как можно быстрее ускорить развязку. Эх, была бы третья рука, метнул бы он нож в этого защитничка!

— Эй, патрули! Милиция! Сюда! Сюда! — заорал киномеханик бабьим фальцетом. Из глубины аллеи затопали сапоги бегущих то ли солдат, то ли милиционеров, засвиристел свисток. Синягин швырнул обмякшее тело наземь и бросился через кусты сирени на параллельную аллею. Рановато было вступать в перестрелку со стражами порядка. Будь поменьше военного люда, он положил бы и этот патруль из своего верного вальтера. Но не время еще…

Помятый политрук с трудом поднялся с земли. В его планы тоже не входила встреча с патрулем, и он быстро исчез в ночной темени, растворившись в толпе.

Прибывший к месту происшествия патруль, не найдя участников драки, не стал утруждать себя поиском невесть кого в кромешной тьме…

— Александр! — услышал Синягин голос Татьяны. — Вы чемоданчик забыли!

«Капитан» давно справился со вспышкой ярости и был рад увидеть девушку снова.

— Спасибо! Не успел его толком наказать…

— Какой вы мстительный!

— Ну, знаете, нахалов надо учить. Иначе от них житья не будет… Хотел вас давеча спросить, как называются ваши духи?

— А что, не нравятся?

— Нравятся, и очень! Замечательный аромат!

— «Красная Москва».

— Ну и неправда… Первородное их название «Букет императрицы». Эти духи изобрел в Москве — еще до революции — один французский парфюмер…

Синягин с трудом удержался, чтобы не закончить мысль — «…а большевики взяли и переименовали, как это они привыкли делать».

— А вы что, жили до революции? — удивилась Татьяна.

— Ну, да. Целых девять лет.

— И помните эти духи?

— Мама всегда ими душилась.

— А я родилась при советской власти.

— И где же?

— В Москве. А сюда в гости к сестре приехала. У нее муж тут служит. А вы тоже здесь служите?

— Ну, да… Некоторым образом. А на какой улице живет ваша сестра?

— На Железнодорожной.

— О, да мы соседи! — искренне обрадовался Синягин. — Я вас провожу, нам по пути!

Лобов медленно приходил в себя. Он возвращался в Крепость, растирая передавленную шею. «Капитан этот — полный псих! Вот нарвался! Хорошо, что в комендатуру не загремел. А то пришла бы в редакцию весточка… В два счета из газеты бы выставили. И Макеев бы не помог… Ну, псих! Это ж надо так заводиться! Чуть не удушил, гад! Ну, да что с НКВД взять? Они там, наверное, все такие…» — припомнил он свой прошлогодний опыт общения с полковым особистом. Но даже этот пренеприятный случай не смог испортить ему впечатления от волшебного дня. Ирина!..

Лобов вернулся в казарму затемно, ткнулся в гостевую каморку. Финансист уже спал, выводя носовые рулады «симфонии Храповицкого». Сергей быстро разделся, уложил обмундирование на табуретку, как учили в сержантской «учебке», и наклонился к букету в банке — подышать жасмином. Затем блаженно вытянулся на свежей простыне, накрылся еще одной такой же с фиолетовым пятном казенного штампа и мгновенно уснул.

Железнодорожная улица была так же темна, как и весь город. «Апфелькухен» сработал надежно. Татьяна шла, взяв под руку своего провожатого.

— Спасибо вам! Без вас было бы страшно… Так темно. Не знаете, почему нет света?

— Говорят, на электростанции что-то замкнуло. — Синягин расстегнул полевую сумку, нащупал нож, а под ним — полплитки тонизирующего шоколада. — Как вы относитесь к шоколаду?

В ответ Татьяна шутливо пропела:

— Угощайтесь!

Татьяна отломила дольку и положила на язык:

— Какой вкусный! Это бабаевский?

Синягин не знал, что ответить. Он впервые слышал это слово.

— Возможно, — осторожно ответил он. — А вот, кстати, и мой дом! Три дня назад я получил здесь квартиру. Прошу почтить мое убогое пристанище.

— Ну, что вы?! Поздно уже…

— Но вы же уже почти дома! На пять минут заглянем — должны же вы знать, как живут красные командиры?

— Как живут красные командиры, я уже знаю: муж двоюродной сестры — тоже красный командир, он командует какими-то связистами.

— О, связь в бою решает все! Потеря связи — потеря управления. Он очень нужный специалист. Но мне будет грустно и обидно, если вы не почтите мой дом хотя бы кратковременным визитом.

— Ну, хорошо. Как вы и сказали — ровно на пять минут.

«Ой, девочка Таня, куда тебя тянет?..» — пропел про себя Синягин, распахивая калитку. Сердце бешено колотилось. В доме никого не было да и быть не могло. Алекс с ребятами на задании. Добыча сама шла в ловушку. «А может быть, она сама хочет этого? Возможно, «Кола» уже начала действовать…»

— Дайте мне руку! — попросила девушка. — Здесь такая темень!

— Вот вам моя рука! А если хотите, то и сердце в придачу!

— Какой вы щедрый!

«Капитан» снова открыл свою полевую сумку и извлек из нее фонарик. Луч света пробежался по ступенькам лестницы. Они поднялись на второй этаж, в бывшую спальню фотомастера.

«Тварь я дрожащая или право имею?» Этот вопрос Синягин решил для себя давно: право имею! Имею право на все!

— Ой, да как же вы здесь живете? — изумилась Таня. — Здесь же нет никакой мебели?

— Здесь есть кровать. А это самая главная мебель в доме холостяка, — Синягин выключил фонарик и крепко обнял девушку. Она попыталась оттолкнуть его, но сделать это было не так-то просто.

— Саша, не надо! Я вас очень прошу! Не надо этого делать…

Больше ее губы не произнесли ни слова. Они утонули в водовороте хищного — страстного — поцелуя…

Он ворвался в нее, как врывается орда в сломленный город.

Танатос и Эрос всегда рядом. Два часа назад Танатос забрал человека. Теперь Эрос возмещал его исчезновение. Пятна крови, оставшиеся на простыне, живо напомнили пятна другой крови — пролитой у моста. Кто мог подумать, что Таня окажется девушкой? Но это было именно так, и Синягин горделиво подумал, что это первая девушка в его жизни. Все остальные, которых он знал, растерявшие свое девичество невесть где и невесть с кем, были не в счет.

А потом Таня заплакала:

— Ну, вот теперь вы будете думать обо мне плохо, — безутешно всхлипывала она. — Только познакомились — и сразу в постель. Разве так бывает?

— Бывает… Сегодня как раз именно такой день… — потянулся за гимнастеркой «капитан».

— Самая обыкновенная суббота…

— Да, суббота. Но перед великим воскресением… Воскресением России.

— О чем вы?

— Танечка, только не плачь! Я обожаю тебя! Я никогда не стану думать о тебе плохо! Да это и невозможно!

Он проводил ее до дома, который оказался в каких-нибудь ста шагах. Крепко обнял ее в подворотне и отпустил.

Такого насыщенного дня в его жизни еще не было — он уже вступил в войну — и вступил в нее самым первым. И уже одержал первые победы. Отнял у кого-то жизнь. И быть может, уже зачал новую… А ведь не прошло еще и пяти часов. И что-то еще будет утром… Надо сделать передышку.