— Дмитрий Михайлович, не смею с вами спорить, — развел руками Коробов. — Я в фортификации не Тотлебен и даже не Мажино. Для моего начальства Крепость — прежде всего это решение острейшей проблемы с расквартированием войск: казармы, складские помещения, орудийные парки… И весь фокус состоит в том, чтобы не защищать крепость, а как можно быстрее ее покинуть и занять позиционные районы.

— Но это же совершенно неверно! Ваши позиционные районы большей частью — голое поле. А здесь мощнейшая защита от огня! Тут и людей сберечь можно, и позицию удержать! Плохо ли — весь такой железнодорожный узел как Брест, артогнем и всяким прочим огнем прикрыть? Да и Варшавское шоссе на Москву — перекрыть…

Людмила внесла в столовую блюдо с горячим благоухающим пирогом:

— Дорогие гости, ну отвлекись же от своих войн хотя бы на пирог! Вот и Сюзанна хочет вас чем-то удивить.

— Неужели сыграет? — обрадовался отец, поднимая крышку фортепиано.

— Сыграю! — подтвердила Сюзанна, покачивая в руке пневматический спортивный пистолет. — Но только на этом инструменте.

— Зана! Уймись, умоляю тебя! — воскликнула мама и безнадежно махнула рукой — остановить строптивую дочь словами было невозможно. Зана поставила на пианино граммластинку, отошла в дальний угол, прицелилась в черный эбонитовый круг.

— Боже! — воскликнула Людмила. — Это же моя любимая пластинка! Полонез Огинского! Зана, не смей этого делать!

Поздно. Раздался легкий хлопок, и свинцовая пулька влетела точно в дырочку грампластинки.

— Браво! — зааплодировал Карбышев и остальные гости. — Кто же это вас научил так метко стрелять, барышня!

— Папа научил! — недобро сверкнула очами Зана в ответ на «барышню». Если бы это не был Карбышев, обидчик рискнул бы получить вторую пульку между глаз.

Людмила бросилась спасать любимую пластинку. Она внимательно осмотрела ее — ни царапинки, ни щербинки.

— Слава богу!

Она поставила черный диск на блестящий шпинек патефона, сдвинула рычажок тормоза и опустила головку адаптера с острой иглой.

Щемяще-нежные переливы грустной мелодии заставили всех притихнуть… Звуки старинного полонеза наплывали из недалеких холмистых дубрав принеманского края, из усадьбы автора — Михаила Огиньского, что близ старинного городка над рекой Щарой — Слонима, в котором Карбышев только что побывал, уезжая из Гродно, и который был помечен на немецких и советских оперативных картах как важный транспортный узел.

Каждому было о чем погрустить… Коробов вспоминал свой милый край — привольный волжский городок Петровск, Сандалов — родную Вичугу, такую далекую отсюда Ивановскую землю…

И какое дело, что это «Прощание с Родиной» было написано полтора века назад, и написал его польский офицер. Главное, что всем им, офицерам, не раз приходилось прощаться с малой родиной, уезжая в далекие чужие края, кому на время, а кому и навсегда…

К начальнику штаба 4-й армии полковнику Сандалову приехала с Украины теща — Александра Варсонофьевна — погостить недельки три-четыре. В свои семьдесят лет ей пришлось проделать немалый путь, чтобы повидать дочь, а главное — двухлетнюю внучку Танечку. Нельзя сказать, что ее приезд обрадовал полковника. Нет, отношения с тещей у него были на зависть многим прекрасные. Но Александра Варсонофьевна, напитавшись слухами о скорой войне, стала собираться домой и просить зятя отпустить с ней и Лизу с Танечкой. Сандалов пошел к члену военного совета армии полковому комиссару Шлыкову. Тот, выслушав начальника штаба, только покачал головой.

— Все знают, что твоя теща приехала в городок на месяц. И вдруг она фактически сбегает из Кобрина. Представляешь, что начнут говорить? Это же не просто теща начальника продсклада старшины Пупкина. Это теща начальника штаба армии, человека весьма информированного. И если теща такого офицера дала деру — значит, дело пахнет порохом. И поднимется такая волна! Меня и так тут каждый день достают — отпусти да отпусти… Мы же коммунисты — на нас все смотрят.

Сандалов только крякнул и, не сказав ни слова, ушел к себе. Он все прекрасно понимал, но все же было досадно, что в его семейные дела столь бесцеремонно вторгались служебные интересы политотдела.

Александра Варсонофьевна меньше всего считалась с установками партийно-политических органов:

— Лизонька, я сейчас в очереди стояла. Все как один твердят: война будет, война, война…

— Известное дело — сарафанное радио… — с деланным равнодушием откликалась дочь.

— А что твой-то говорит?

— Говорит, война будет, но не так скоро.

— А народ-то все спички, соль да мыло скупает. Знать, война на носу. Может быть, уедем от беды подальше? У нас в Крыму сейчас намного теплее, и Танюшку в море бы покупали?

— Мамочка, я бы с удовольствием! Но нам нельзя.

— Что так? Всем можно, а нам нельзя?

— Мы на виду, мама! Если мы уедем, все скажут: ну, вот даже начальники своих жен отправляют, и тоже все побегут.

— А пускай себе бегут. Целее будут. Мало ли, что кто скажет? На чужой роток не накинешь платок! — зачастила Александра Варсонофьевна. — А как и в сам-деле полыхнет? Куда мы с Танюшкой денемся?

— Мамочка, мы обязательно уедем! Но попозже…

— Попозже ты слова мои помянешь — вот и будет тебе «попозже». Ох, не веришь ты материнскому сердцу! А сердце-то вещует…

На субботний обед Лиза приготовила борщ и домашние котлеты с картофельной соломкой. Но Леонид Михайлович, переступив порог, никак не прореагировал на божественные ароматы. Понуро снял китель и устало присел за стол.

— Леня, на тебе лица нет? Что случилось? Опять донос написали?

— С чего ты взяла? — с деланым недоумением пожал плечами Сандалов.

— Ты выглядишь точно так же, как тогда, когда там, в Смоленске… Ах, да не хочется даже вспоминать! Так что же случилось?

— Случилось то, что мы сегодня идем на «Цыганского барона». Приехали минские артисты… Театр оперетты.

— Леня, но я же тебя знаю. Но я же чувствую тебя! У тебя на душе камень. Ты даже к Танюшке не подошел, ты даже своим любимым котлетам не рад!

— Ну, ты психолог, ну ты разведчик! Пойдешь ко мне в штаб начальником разведки?

— Вот ты шутишь, а в глазах… Ну-ка, немедленно говори, что случилось?!

— Дай сначала Танюшку подержу!

Сандалов поднял на руки легкое тельце дочери и заходил с ней по комнате.

— Докладываю, как на духу: ничего пока не случилось. Но душа у меня не на месте, потому что очень бы хотел отправить вас с Танюшей подальше от границы…

— Что, так плохо?

— Ничего хорошего.

— Но ведь у нас такая армия! Такие силы! Неужели не одолеем?

— Лизонька, что касается нашей армии, то есть моей, Четвертой, то это вовсе не армия — в оргштатном смысле этого слова — а всего лишь усиленный корпус. Нам еще комплектовать и комплектовать! А нам ставят задачи как полноценной армии! Да еще поставили на кратчайшем пути к Москве.

В голосе Сандалова было столько боли и отчаяния, что Танюшка заревела, почуяв детской душой неладное.

Лиза взяла ребенка и прижала к себе. Девочка успокоилась. Но отец ее уже не мог остановиться — прорвало:

— У немцев солдата готовят шесть месяцев. У нас — курс молодого бойца — три месяца. Да и то еще привлекут что-нибудь копать или строить. А ведь в современном бою и солдат должен быть современным, а не времен Царицына и покоренья Крыма.

Возьми любую дивизию. Она дивизия тогда, когда в ней проведено боевое сколачивание. Когда полки поерзали в поле, попритерлись друг с другом, когда связисты держат уверенную связь и со штабами полков, и со штабом дивизии, Когда командиры полков знают в лицо не только своих комбатов, но и командиров рот. Когда артиллерия умеет гнать впереди наступающих цепей огневой вал… Да много тут еще разных «когда». Но для этого надо выводить войска в поле и проводить учения одно за другим — ротные, батальонные, полковые, дивизионные. А маршевая подготовка, а огневая… А у нас сейчас самое главное — обустройство войск. Приезжает комиссия из Минска и с командира первый спрос за что? За плохо покрашенные заборы, за то, что машины в парках стоят не на колодках, а на колесах, за то, что в ленинских комнатах портреты членов политбюро висят в разных рамках. Дрючат командиров за то, что бросается в глаза, а за то, что оком не видно — за боевую готовность, за слаживание, за взаимодействие — за это в последнюю очередь.