— Скажите, что вас заставило пойти на такой поступок? — спросил майор, и лейтенант-переводчик повторил вопрос на очень плохом немецком.
— Я коммунист, — сказал Лунь, и это было чистой правдой. Неважно, что он был не немецким коммунистом, а членом ВКП(б). — Я не голосовал за Гитлера. Я не хочу, чтобы в России ему было так же легко и просто, как в Польше или во Франции.
— У вас остались в Германии жена, дети, семья?
— Да. Осталась жена. Но она не немка.
— Это не имеет значения. Ведь ее репрессируют сразу же, как только узнают, что ее муж — перебежчик. Вы подумали о ее судьбе?
— Я думал о ее судьбе. Я очень люблю свою жену. Но гестапо ничего не успеет узнать и сделать. Война начнется 20 июня, и им уже будет не до обер-фельдфебеля Швальбе, пропавшего где-то без вести. Тем более что мой отпуск окончится только через неделю.
— Вы уверены в этой дате? — Майор расстегнул воротничок и потянулся к графину с водой. В кабинете было душно несмотря на распахнутое окно.
— Я уверен в этой дате, поскольку верю моему родственнику, капитану фон Опитцу. По характеру своей службы он имеет доступ к высокопоставленным лицам.
— Здесь записано, что он командир радиотехнического батальона по обслуживанию аэродрома полевой ставки фюрера. Это так?
— Да. Это так.
— В таком случае это серьезный источник информации. Вы можете назвать его адрес?
— Могу. Он живет в Кёнигсберге. Но служит в районе Растенбурга. Я встретил его на вокзале в Варшаве, и он мне сказал, что Гитлер нападет на СССР 20 июня.
— Вы отдаете себе отчет, что будет, если советское командование поверит вам и приведет войска в полную боевую готовность именно к 20 июня? Это уже повод для начала войны!
— Я понимаю только одно: советское командование должно быть готово к началу военных действий со стороны Германии именно 20 июня.
— Кто вы по должности?
— Старший повар-инструктор зенитной батареи.
— Н-да… А рассуждаете, как хороший оперативник! И я, и мы все должны вам поверить? А чем вы докажите, что это не провокация, господин старший повар-инструктор? — Майор поднял глаза, и они сверкнули, как дульные срезы двух пистолетов, нацеленных в упор.
— Я смогу это доказать только 20 июня.
— Хорошо. Если война начнется в указанный вами срок, я дам вам винтовку. Если же нет, расстреляю вас лично — вот этой рукой как провокатора и агента абвера!
— Я бы предпочел быть расстрелянным, но чтобы война не началась.
Майор впервые усмехнулся за весь допрос:
— Хороший ответ. Я запомню…
Он сорвал листок календаря. На новом листке чернела цифра «19».
Перебежчика увели в изолятор и целый день его не трогали.
Камера-одиночка — лучшее место для раздумий о жизни. Лунь перебирал варианты своих будущих действий, причем делал это машинально, повинуясь профессиональной привычке разрабатывать легенды и выстраивать линию поведения.
Итак, вариант первый: завтра начнется война и ему дадут оружие, и он станет выполнять свой мужской воинский долг под чужим именем, будет уничтожать врага. Возможно, и погибнет под фамилией фельдфебеля-перебежчика Карла Швальбе. Это все же лучше, чем получить пулю в затылок в энкавэдэшном подвальчике. Но скорее всего его отправят в тыл. Насчет винтовки майор сказанул явно для красного словца. Надо знать нравы и обычаи этого ведомства. В лучшем случае его используют как переводчика в лагере военнопленных или диктором в радиоагитмашинах. Но ведь и это тоже борьба.
Вариант второй: война — это всегда неразбериха, в кутерьме первых дней всегда есть шанс скрыться от своих преследователей. Он вернется на ту сторону, к Вейге. Они уедут в Мемель и заживут прежней жизнью. Но тогда придется выполнять свои — пусть поварские — но все равно военные обязанности. Ему придется остаться в рядах вермахта, что равносильно измене.
Вариант третий: война завтра не начнется и его расстреляют. Но об этом лучше не думать… А думать-то все равно надо. Вправе ли майор выполнить свою угрозу? У них в НКВД с такими вещами не церемонятся. Подумаешь, повар-перебежчик, да еще вроде как провокатор! Шлепнут как милого… Но информация о начале войны все равно ушла куда надо. Может, хоть насторожатся немного?.. Зря, что ли, Буг переплывал? С Бугом-то повезло… И вообще, ему много везло за последние годы. Однажды это должно кончиться. Может, как раз вот теперь и кончилось?
Всю пятницу 20 июня Лунь напряженно прислушивался из своей полуподвальной темницы: не бабахнет ли где пушка, не жахнет ли где выстрел, не затораторят ли пулеметы? Но все было тихо. Лишь привычные звуки мирного времени врывались в его зарешеченную форточку: визжал неподалеку стартер капризного мотора и водитель костерил его последними словами, с мерным боем сапог маршировали на обед рота за ротой, исходили трелями соловьи, орали мальчишки, гоняя мяч, голосил откуда-то издалека петух… Но перед глазами стояли готовые к бою бронепоезда, уползающие в рощицу тяжелые гусеничные «Карлы» со своими короткими, но широко раззявленными мортирами, и эти танки, съезжающие с платформ на рампы… Война уже стояла вдоль всего Буга, как мощный паводок, напирающий на хилую плотину… Возможно, Опитц ошибся в дате. Но ведь и так ясно, что день-другой-третий и полыхнет, заревет, запылает…
К исходу пятницы война не началась. Не началась она и ночью, которую Лунь провел без сна. И субботнее утро началось, как и вчерашнее, и позавчерашнее — светло и тихо.
Сразу же после завтрака — миски перловой каши с подсолнечным маслом и краюхи пшеничного хлеба с чаем — перебежчика вызвали на допрос. Майор с ежовскими усиками встретил его тяжелым взглядом:
— Ну и где же ваша война, партайгеноссе Швальбе? Господин провокатор… Или как вас теперь прикажите величать? И что с вами прикажите делать?
— Расстрелять, как и обещали, — ответил Лунь на чистом русском языке. — А завтра или послезавтра — пожалеть о содеянном.
Но майор в запале ярости даже не заметил, что перебежчик заговорил без акцента.
— Ты меня завтраками не корми! Я и сам могу тебе спеть: «Если завтра война, если завтра в поход!..» Так что молчи в тряпочку. И готовься к царству небесному!
Майор снял трубку:
— Семенов? Работа есть — готовь команду! С боевыми патронами. Да! Куда, куда… Как всегда — на второй полигон.
Лунь прекрасно понял зловещий смысл этих слов. Теперь у него оставался последний козырь.
— Товарищ майор. У меня есть для вас крайне важное сообщение. Попрошу, чтобы переводчик оставил нас одних.
Майор, молча, кивнул лейтенанту, и тот исчез. Лунь глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, и, чеканя каждое слово, заявил:
— Я не фельдфебель Карл Швальбе. Я майор советской военной разведки Юрий Северьянов — из кенигсбергской резидентуры. Прошу сообщить в любой орган военной разведки, что я нахожусь у вас. Моя агентурная кличка — «Лунь».
Надо было видеть, как округлились и без того круглые глаза пограничника.
— Почему вы сразу об этом не сказали?
— Обязан был соблюдать легенду до последней возможности. Вы у меня ее отняли.
Майор поиграл бровями, осмысливая все услышанное. Потом еще раз снял трубку:
— Семенов, второй полигон на сегодня отставить. Ты меня понял? Отбой.
Вдавил трубку в гнездо аппарата и, глядя в стол, сказал:
— Хорошо. Я доложу руководству.
Конвоир увел Луня в камеру. «Расстрел временно отменяется!» — поздравил себя Лунь. Он представил себе всю цепочку, по которой должна пройти его информация. Сначала майор доложит начальнику своего погранотряда, тот сообщит в штаб погранокруга. Оттуда доклад пойдет в Москву, на Лубянку. Никто не разбежится, чтобы сразу сообщить о нем в ближайший орган военной разведки. Между Разведупром РККА и внешней разведкой НКВД существовало давнее соперничество. И пока руководство НКВД не оценит все свои выгоды в отношении передачи задержанного агента Разведупра, пройдет, возможно, несколько суток, учитывая надвигающиеся выходные дни, в которые никому не хочется иметь лишних забот. Так что раньше понедельника, то есть 23 июня, его судьба вряд ли решится. Что будет потом, когда он окажется в родной системе, просчитывалось весьма туманно. Но легенда была уже давно проработана в деталях: сопровождавший его резидент Петер видел, что его сняли с поезда немецкие пограничники, скажем, за неправильно оформленные документы. Затем к нему проявила интерес тайная полиция, и Лунь вынужден был перелегализоваться с запасным паспортом. Он «залег на дно» в Мемеле. А дальше пусть все будет так, как было на самом деле: работа фотографом на кладбище, Вейга, женитьба, призыв в вермахт, школа поваров, береговая батарея… Главное, что он ускользнул от гестапо, никого выдавал и не предавал; его личная агентурная сеть не пострадала и законсервирована. Все обвинения могли быть только из прошлого, из подковерных интриг, которые погубили Орлана и не только его одного… Тогда никакие подтверждения кенигсбергской легенды не помогут.
