Вейге надо будет сообщить, что его переводят к новому месту службы. А там — война, и никаких вопросов.

Но неужели война? Неужели Гитлер решится воевать на два фронта? Правда, никакого фронта в Европе нет. Есть Англия, загнанная на свой остров, как крыса в угол. Бои идут где-то в Северной Африки да на морях. А вот в Европе руки у Гитлера практически развязаны… Понимают ли это в Москве? Наверняка понимают. Наверняка готовятся к отпору. И тут так важно — жизненно важно знать эту точную дату — 20 июня 1941 года! Всего лишь два слова. Но как? Как их передать?

Лунь бродил по варшавскому вокзалу, как сомнамбула. Надо было на что-то решаться. Вдруг накатило сомнение: а нужна ли вся эта суета? Ведь если эта дата известна всего-навсего капитану люфтваффе, наверняка берлинская агентура выведала ее у более высокопоставленных фигурантов. Лунь почти согласился с этим выводом и даже успокоился. Он вернулся к Вейге, но какой-то червячок тревожно точил душу. Вейга тоже встревожилась:

— Что случилось? На тебе лица нет!

— Встретил сослуживца. Он сказал, что всех отзывают из отпусков. Надвигаются серьезные дела…

— Ты что-то скрываешь от меня…

— Нет. Будет еще одна война. Здесь, на востоке. Тебе надо немедленно увозить маму в Мемель! Здесь будет опасно.

— И тебе тоже надо срочно возвращаться?

— Да, но сначала я провожу тебя к маме.

Вейга расстроилась, но не раскисла.

— Я вернусь вместе с тобой. Мы соберем маму в один день и уедем все вместе.

— Посмотрим, как пойдет дальше… — сказал Лунь.

Пассажирские поезда на восток от Варшавы ходили только до Седльце. Дальше к границе продвигались одни воинские эшелоны. В Седльце, на вокзале, забитом военными, их встретил старший брат Вейги, Казик Заритовски, бывший улан-хорунжий, а ныне малый без определенных занятий. Казик носил фамилию матери, а Вейга — отца. Но оба они были очень похожи, как близнецы.

Со слов Вейги Лунь знал, что Казик числился в списке «живых торпед», и за ним охотилось гестапо, как охотилось оно и на всех остальных, кто пожелал быть живыми торпедами для польского военно-морского флота. Перед самым началом Второй мировой военное ведомство, осознав малосильность польского флота в сравнении с его вероятными противниками — германским кригсмарине и советским Краснознаменным Балтийским флотом, объявило набор добровольцев в отряд «человекоуправляемых торпед». Свыше полутораста молодых патриотов, в том числе и девушек, записались в него; подал заявление и хорунжий Казимир Заритовский. Все они были готовы пожертвовать жизнью ради независимости Польши, то есть направить свои «живые торпеды» на вражеские корабли. Однако приобрести такую подводную технику министерство обороны не успело. А списки добровольцев попали после сентября 1939 года в руки гестапо…

Казик отобрал у них оба чемодана и понес сам, радуясь долгожданным гостям, июньскому солнцу и своей силе. Лунь пытался вернуть себе свою ношу, но Казик так и не отдал чемодан до самого дома. Хорошо, что он был не так далеко от вокзала. Вейгина мама, совсем еще не старая женщина, встретила их у калитки в палисадник, обняла дочь, потом зятя. И вскоре в доме под черепичной крышей и кронами лип собралась вся седлецкая родня. Всем было интересно взглянуть на избранника Вейги, так что застолье очень напоминала свадьбу, разве что невеста была в дорожном наряде, да и жених тоже. Лунь смотрел на них с некоторым угрызением совести: скольких же людей он подставит, если гестапо его однажды раскроет… Однако гостям он, судя по всему, понравился несмотря на «немецкое» происхождение. Разошлись поздно, молодоженам отвели место для ночлега в бывшей девичьей комнате Вейги, приспособленной теперь под швейную мастерскую. Полночи Лунь проворочался без сна. То обдумывал план перехода через границу, то пытался убедить себя, что надо оставить все как есть. Пусть будет, как будет. Но под самый рассвет выбрался из постели, переоделся в свою форму и тихо постучался к Казику.

— Мне пора уходить! Вейге я сказал, что нас отправляют на запад, но на самом деле я должен ехать на восток…

Не проснувшийся толком свояк молча кивал головой.

— Я не хочу ее пугать, поэтому скажи ей, что меня срочно вызвали в часть. И передай ей эту записку.

— Тебя проводить?

— Спасибо. Доберусь сам.

Они обнялись и распрощались. Дом спал. Спала и улица, ведущая к вокзалу. Лишь на станции, несмотря на ранний час, кипела жизнь: с каменной рампы — грузовой площадки — заезжали на платформы танки. Солдаты закрепляли их гусеницы проволокой. Пушки танков смотрели в сторону восточной границы. Лунь скорее по привычке, чем для дела, от которого его отлучили, пересчитал количество платформ и запомнил значок дивизии на башне. За платформами шли несколько вагонов для самих танкистов.

— До Тересполя довезете? — спросил он высокого рыжего штаб-фельдфебеля, стоявшего у вагонной подножки с сигаретой.

— Дорого будет стоить…

— Сколько?

— Три пачки сигарет.

— У меня только одна.

— Давай одну. И занимай место, скоро поедем, — рыжий щедро поделился сигаретой. — Отстал от своих?

— Отпустили на денек к жене.

— Повезло. А моя женушка сама ко мне приезжает.

— Тоже неплохо.

В вагоне, битком набитом солдатами, Лунь пристроился в уголке, рядом с рыжим штаб-фельдфебелем, и поскольку ночь была испорчена, попытался уснуть, слегка вытянув ноги и откинув голову. Вольно или невольно, он прислушивался к солдатским разговорам, стараясь понять, знают ли эти парни, куда и на что едут?

Похоже, что не знали. Кто-то всерьез талдычил про Индию, где можно заразиться всякими страшными лихорадками.

— Ты думаешь, Сталин, в самом деле пропустит нас через свою территорию?

— Куда он денется, если мы въедем на танках!

— И ты надеешься всерьез добраться до Индии на танках?

— А железные дороги на что?

— Разве у Сталина есть железная дорога на Индию?

— Дурак. А Иран на что? Вон, смотри, Отто уже «Камасутру» изучает! К встрече с индианками готовится.

— Идиоты! — огрызнулся Отто. — Это «Евангелие».

— Думаешь, поможет?

— Тебе-то уж точно нет.

Часа через полтора эшелон с танками прибыл в Тересполь, последнюю перед границей станцию. Поодаль, на запасных путях, стояли два бронепоезда. Лунь попрощался с рыжим попутчиком и поспешил в город. Собственно, это было всего лишь местечко, некогда примыкавшее к Бресту, почти как заречный городской район. Теперь оно было отрезано от города пограничным Бугом и наводнено войсками всех родов оружия.

В светлеющем предрассветном сумраке Лунь увидел, как с ревом и лязгом съезжает с грузовой рампы на трейлерные многоколесные тележки странная гусеничная машина, похожая на бетономешалку. За ней следовал небольшой подъемный кран, тоже на гусеничном ходу… И еще один. Сначала он подумал, что это саперные машины, строительная техника… Видимо, будут строить какие-то укрепления. Вон и крытые грузовики выстраиваются за тяжеловозами в колонну… Но пригляделся — и похолодел: то, что он принимал за «бетономешалку», оказалось толстенной бочкообразной гаубицей с зачехленным жерлом, а кран — это снарядоподъемник, в грузовиках же должны были быть уложены сами снаряды чудовищного калибра! Об этих сверхмощных орудиях он только слышал краем уха — осадные гаубицы типа «Карл».

За первой колонной следовал второй такой же монстр, похожий на гибрид бизона и гусеницы-плодожорки. Со всей очевидностью, этим батареям предстояло крушить своими — полуметровыми в обхвате! — снарядами крепостные стены, доты, подземные укрытия… Более зримого признака надвигающейся войны представить было нельзя. Ради одного этого стоило бы пересечь границу и сообщить своим то, что сейчас им точно никто не сообщит.

Опасаясь фельджандармов, Лунь решил укрыться до вечера в каком-нибудь частном доме. Но фельджандармы были озабочены отселением горожан-поляков из приграничной полосы. Вся восточная часть местечка была объявлена для тереспольцев запретной зоной. Военные же могли проходить беспрепятственно. Фельджандармам помогали пограничники, которых, как выяснилось из случайно услышанного разговора, сняли с границы, а вместо них ходили вдоль Буга армейские патрули. Все это, вместе с бронепоездами на станции, с огромным скоплением войск и непрестанном их рассредоточении, вкупе со множеством других примет, яснее ясного говорило о неизбежности нападения.