Этот живой памятник истории простоял почти пять веков и переродился заново с открытием искры. Оказалось, что в окрестностях Ардена Ханай идеально подходит для плотины, каковая и была построена на исходе прошлого века. Город заполонили пришельцы: крикливые и грубые бригады строителей; важные искровые инженеры в сюртуках и пенсне, все как один близорукие от чтения схем. Исконные арденцы ненавидели и строителей, и инженеров, и саму плотину, нещадно сломавшую вековой уклад жизни. Город расцвел, наполнился искровыми огнями, монетами, высокими домами — и несчастными жителями, глубоко уверенными, что старые добрые времена ушли навсегда.
Впрочем, при всей своей значимости, плотина так и не стала главной достопримечательностью Ардена. Это место во все века занимал храм Прощание — усыпальница Прародителей и королей. Писание гласит, что Праматери и Праотцы могли заранее предчувствовать смерть. Услышав ее приближение, они отправлялись в особый храм, где проводили в молитвах последние дни, а затем отходили на Звезду. Их тела сжигались, а в память потомкам оставалась крохотная реликвия: пузырек крови каждого Прародителя. Мастера тех времен не умели делать герметичные сосуды, и за века кровь Прародителей полностью высохла, оставив лишь бурый налет на стенках пузырьков. Однако сосуды по-прежнему бережно хранились в глубокой крипте под фундаментом храма. Когда в Ардене разместился королевский двор, мириамцы сочли недурной идеей устроить себе погребение рядом с Праматерями. Темноокие короли никогда не страдали от недостатка самомнения. Они расширили крипту и вырыли по центру углубление. В этой впадине (немного ближе к царству богов) разместили пузырьки с высохшей кровью, а по периметру (на ярдик дальше от богов) поставили саркофаги с телами усопших мириамцев. Темноокие короли славились плодовитостью, так что крипта скоро заполнилась, и пришлось выкопать второй ярус под полом первого. На нижнем — более священном — этаже разместили кровь Прародителей и кости мириамских королей Третьей династии с их семьями, верхний этаж остался их предшественникам из Второго царства. Время шло, янмэйская династия сменила Третью мириамскую, однако усыпальница осталась в ходу. Янмэйцы не стали осквернять кости мириамцев переносом в другое место, но и для себя не выбрали иную гробницу — раз темнокожие лежат подле Праматерей, то чем мы хуже? Они просто добавили новый ярус, а со временем — еще один, и еще. Усыпальница ввинчивалась вглубь земли, становясь похожей на нисходящую спираль и порождая фантазии о том, будто бы такая священная форма задумывалась еще Праматерями. Традиционно пузырьки с кровью занимали самый нижний ярус; на предпоследнем покоились те из янмэйских владык, кто умер в недавние годы; более высокие ярусы отдавались императорам, давно ушедшим на Звезду. На самом верху, прямо под фундаментом храма, по-прежнему обитали мириамские кости.
Эрвин пришел к храму Прощание глубокой ночью. Спешно поданный по его приказу поезд прибыл в Арден во втором часу. Поезд состоял из малого станционного тягача и двух вагонов — это все, что удалось собрать так быстро. К рассвету будут готовы еще два поезда и перебросят к Прощанию полный батальон, но Эрвин не хотел мешкать. Он знал, что опережает Кукловода, но вряд ли больше, чем на сутки. К тому же, завтрашнее заседание Палаты сильно зависит от того, что найдется — или не найдется — в саркофаге владычицы Ингрид. Потому Эрвин взял четыре дюжины воинов и единственный готовый тягач, и со скоростью ветра примчался в Арден.
Подле храма стояла благословенная тишь, не нарушаемая ни звуком копыта, ни человеческим словом. Дюжина дозорных рассеялась по скверу, окружающему храм; Эрвин с тремя дюжинами кайров двинулся к главному порталу. Храм Прощание не имел собственной охраны. Вряд ли найдется в Поларисе место, более священное, чем усыпальница Праматерей, и вряд ли сыщется в подлунном мире вор, который покусится на эту святыню. Но огонек мерцал в одном из стрельчатых окон — в любой час дня и ночи есть в храме священник, готовый открыть прихожанам. Эрвин на минуту остановился у двери, в лунном свете рассмотрел картины деяний Праматерей, сплошь усыпавшие створку. Затем он брякнул дверным кольцом и шагнул в сторону, пропуская кайра Джемиса вперед. Священник открыл им и, не говоря ни слова, отошел с дороги. Эрвин вступил в собор следом за кайрами. Стояла гулкая прохладная тишь, высокий свод терялся в темноте, фрески на стенах казались мозаикой серых и черных пятен. В нишах прятались скульптуры, полные угрозы, как ночные хищники. Эрвин заговорил — главным образом затем, чтобы преодолеть оторопь:
— Доброй ночи, святой отец. Простите нам внезапное вторжение.
— Доброй ночи, милорд. Не нужно слов извинения, Праматери готовы услышать вас в любой час.
— Отче, мы хотели бы посетить гробницу владычицы Ингрид.
— Желаете ли, чтобы я сопроводил вас?
— Не смеем вас утруждать. Просто покажите дорогу.
— Милорд, ступайте вдоль этой линии огней, а затем спуститесь по винтовой лестнице на седьмой ярус.
Лишь теперь Эрвин заметил цепочку искр, тянущуюся по южной стене, а затем ныряющую в темень капеллы. Сказав слова благодарности, он двинулся вдоль огоньков. Вздрогнул, когда низкий голос отразился эхом от сводов, и лишь потом узнал интонации Джемиса:
— Отче, внизу есть кто-нибудь?
— Никого, милорд. Тихая ночь. Да и во всем Ардене теперь тихо — Палата и суд всех сманили в Фаунтерру.
Цепочка огней привела в капеллу с иконами семнадцати Праматерей. Фонарики освещали только лица святых; белые глазастые пятна жутковато выхватывались из сумрака. Пройдя меж двух рядов этих призрачных стражей, Эрвин приблизился ко входу на лестницу. Створки двери украшали серебристые воины с мечами в виде искр и спиралями на щитах. Они уступили без сопротивления — легко раздвинулись в стороны, открыв спуск к гробницам. Плавно изгибаясь, галерея уходила вниз, напоминая нору или гигантскую глотку. Огоньки, тянущиеся под потолком, отчего-то почти не освещали спуск. Казалось, подземный воздух проглатывал лучи сразу, едва они отделялись от фонарей. Эрвин поежился, занося ногу над первой ступенью.
— Виноват, милорд: мы экономим искру. Если желаете включить ярче, покрутите ручку в начале каждой галереи.
Голос священника прозвучал так буднично, что Эрвин рассмеялся над собственными страхами.
— Не нужно, отче. Мы насладимся таинством сумрака.
Джемис и Сорок Два поделили кайров меж собою. Пару воинов оставили на вахте у двери в подземелье. Джемис взял одну дюжину и двинулся впереди герцога, Сорок Два с оставшимися воинами пошел арьергардом. Таким порядком северяне вступили в усыпальницу.
Спуск производил странное впечатление — казалось, перед глазами предстает история Полариса, вывернутая наизнанку. Привычно для ученых и поэтов сравнивать древние времена с темными глубинами, недавние годы — с поверхностью. Здесь, в Прощании, было наоборот: глубочайшая древность лежала верхним слоем, сразу под фундаментом храма. Спустившись всего на один виток галереи, Эрвин провалился на тысячу лет. Все вокруг обрело черты совсем иной эпохи, так давно забытой, что ее несходство с настоящим повергало в восторг и трепет. Громадные глыбы-саркофаги громоздились мрачными утесами. Не терпевшие одиночества даже после смерти, мириамцы хоронили королей вместе с их женами и рано ушедшими детьми; в одном саркофаге могла помещаться целая семья. Надгробные скульптуры пугали и пленяли примитивностью черт, грубо вытесанными лицами, камнеподобными плечами — эта простота дышала удивительною силой, позабытою в эпоху утонченного ума. Стенные барельефы и фрески, будто презирая само понятие смерти, воспевали жизнь в самом животном ее смысле: охоту, пиршества, сцены любви. Мириамцы будто указывали Ульяне Печальной, к какому образу жизни привыкли и не намерены менять его даже на Звезде. И снова — утраченная сила, дерзкая харизма читалась в этом вызове. Эрвин опустил взгляд к полу, и даже там увидел печать былой эпохи: мозаичный орнамент простотой и ясностью форм отвергал любую философию, излучал уверенность в том, что правда в мире — всего одна, и другой быть не может.
