— Я шел, значит, по коридору, а шут сидел на подоконнике и читал что-то. Сильно щурился — не мог разобрать. Я ему сказал: «Если желаете, принесу свечу». Тогда он схватил меня, значит, за камзол, втащил за портьеру, и поцелв…

— Громче, будьте добры!

— Ну, поцеловал.

— В губы?

— Да, ваша честь.

— Что произошло потом?

— В-ваша честь… я не могу… при владычице и лордах…

— Ее величество и высокие лорды прежде всего заинтересованы в истине! Говорите немедленно, не боясь смущения.

— Ну, шут… он… развязал мне штаны и засунул руку…

— В штаны?

— Да, ваша честь.

— И что же?

— Он схватил меня за… понимаете… за него. И стал…

Лакей покрылся пунцовыми пятнами и умолк. Капитан Шаттэрхенд вмешался:

— Да ничего он не стал, ваша честь, ибо не успел. Тут как раз я проходил мимо, услышал возню за шторой, решил проверить. Заглянул — увидел непотребство и пресек все это. Шут сильно злился и кричал: «Я еще не кончил». Но я его оттащил силою.

— Вы подтверждаете, капитан, что непотребство имело место?

— Боюсь, что да. Чтобы Менсон служанкам за корсеты совался — это бывало. Но чтобы мужчине и прямо в штаны — конфуз, ваша честь.

— Конфуз? Вы намеренно используете столь мягкое слово?

— Ваша честь, я помню, Менсон тогда был нетрезвый. По пьяному делу чего не вытворишь. Был в моей роте один ординарец…

— Речь не об ординарце, а о шуте Менсоне и его неправедном отношении к мужчинам. Скажите, капитан, вы слыхали высказывание, будто Менсон любил владыку Адриана?

— Конечно, ваша честь. Я и сам так говорил.

— Почему вы так говорили, капитан?

— Потому, что это правда. Шут, когда только мог, крутился около владыки и смотрел с обожанием. Он и в том злосчастном поезде мог не оказаться — он ведь шут, а не генерал, в походы ходить не обязан. Но поехал, чтобы вместе с владыкой.

— А допускаете ли вы, капитан, что любовь Менсона к владыке Адриану имела вовсе не целомудренный смысл?

— Я никогда так не думал! Допустить подобную мысль — запятнать честь владыки!

— Суд вовсе не предполагает, что владыка отвечал на чувства Менсона. Напротив, суд высказывает допущение — внесите это в протокол сугубо как гипотезу — что владыка отверг неправедную любовь шута. Что могло стать причиною мести последнего.

Это был первый миг, когда смешливая гримаса слетела с лица Менсона. Перемена — от смеха до боли — случилась так быстро, что никто не успел заметить и удержать шута. Он сорвался с места и бросился к судейскому столу:

— Старый хрыч! Проглоти язык, подонок!

Приставы поймали его всего за шаг от цели, когда кулак шута уже летел к носу Кантора. Шута оттащили в сторону, скрутили, защелкнули в кандалы. Он бился, как бешеный зверь, и орал:

— Мрази! Гнусные твари! Все втопчете в грязь!

Его швырнули на место, пристегнули к стулу и плеснули в лицо водой. Менсон рванулся еще пару раз, и, поняв тщетность попыток, заплакал.

Председатель суда ничем не выразил торжества, кроме одной чуть приподнятой нотки:

— Суд доказал то, что требовалось. Ответчик выказывает резкую неконтролируемую эмоциональную реакцию, связанную с любовью к покойному владыке. Чувство такой силы вполне может толкнуть человека на преступление.

— Вы не смеете говорить о недоказанном факте! — воскликнул Франциск-Илиан, также утративший хладнокровие.

— Ваше величество, суд считает абсолютно доказанным фактом, что ответчик был способен совершить преступление под влиянием чувства. Суд не утверждает, что ответчик совершил его, а отмечает лишь потенциальную возможность и наличие мотива. Является ли лорд Менсон убийцей в действительности — покажет обвинитель после обеденного перерыва.

Ворон вмешался с тревожной поспешностью:

— Ваша честь, обвинитель просит отложить начало процесса на следующее заседание. Сегодня потрачено много времени, а показания главных свидетелей весьма обширны.

— Тем более, имеет смысл поскорее перейти к ним. Суд продолжит слушание сегодня. Разумеется, если владычица утомлена, суд продлит перерыв на достаточное время, чтобы ее величество отдохнула.

* * *

И вот скамью заняли главные свидетели истца — четверка альмерских рыбаков, лично видевших гибель императора.

Заранее обдумывая дело, Эрвин был почти уверен, что эти парни — никакие не мужики, а наемные солдаты или даже рыцари графа Эрроубэка, устроившие обрушение моста. Однако теперь, увидев их воочию, он усомнился в своих выводах. Четверо настолько походили на мужиков, насколько это вообще возможно: бородатые, коренастые, чумазые, с широкими бесхитростными лицами, ясными и глупыми глазами. Войдя в зал и одолев первую робость, они привели себя в порядок согласно собственному разумению: как можно туже затянули пояса, одернули рубахи и пригладили волосы руками, поплевав на ладони. По пути мимо лордов гнули спины на каждом шагу: «Премного здравия вашей светлости!» В присутствии владычицы держались с наивным подобострастием: по любому поводу били поклоны, осеняли себя священными спиралями и не могли отвести взгляда от Минервы. Обращение «ваша честь» давалось им с трудом, судью Кантора они, вопреки процедуре, называли господином судьей, а при любом удобном случае вворачивали «ваше величество», даже если обращались вовсе не к Минерве. Звались они: Джейкоб, Смит, Ларсен и Борода.

— Свидетель, вы не можете использовать прозвище в суде. Сообщите свое настоящее имя.

— Борода как есть, ваше величество. Дело таковское: я был найденыш при церкви, оставил меня бородатый мужичок. Дьякон и прозвал меня Бородой — шутки ради, пока настоящее имя не сыщется. Потом бишь я вырос, а имя так и не придумалось. Бородой и записали.

— Какого вы сословия, свидетели?

— Дык мужики мы, кто ж еще.

— Говорите суду: ваша честь.

— Угу, господин судья. Так и будем.

— Где вы проживаете?

— В графстве Эрроубэк, на восточном берегу Бэка, в деревне Косой Яр.

— Видели ли вы двадцать второго декабря прошлого года крушение поезда, упавшего с моста?

— Да, ваше величество. Всеми глазами видели, вот как вас тута!

— Подтвердите это каждый в отдельности и принесите клятву.

— Клянусь Праотцами, что видел, — один за другим повторили мужики.

— В виду важности данных свидетелей, суд сам проведет их опрос. Истец и ответчик впоследствии смогут задать дополнительные вопросы.

Франциск-Илиан поднял флажок:

— Если слух меня не подводит — а доселе не подводил, — то эти свидетели принадлежат к простому люду. Ответчик же — первородный дворянин.

— Виновный в попытке переворота и опустившийся до шута.

— Однако по-прежнему дворянин рода Янмэй. Может ли слово мужика — даже четверых мужиков — соперничать со словом потомка Праматери?

Многие лорды Палаты одобрительно закивали, признав весомость довода. Судья Кантор обратился к Марку:

— Истец может предоставить свидетелей дворянского сословия?

— Нет, ваша честь. Однако имеется дворянин, готовый поручиться за слова этих мужиков.

Пристав вывел на свидетельское место хорошо одетого дородного альмерца.

— Назовите ваше имя и сословие, сударь.

— Я — Огюст Миранда Клэр рода Катрины, барон Бонеган, вассал его милости графа Эрроубэка. Мое почтение императрице и высоким лордам Палаты.

— Знаете ли вы людей, находящихся на скамье рядом с вами?

— Конечно, ваша честь. Это мужики из Косого Яра — одной из моих деревень.

— Можете назвать их имена?

Барон назвал Джейкоба, Смита и Бороду, а Ларсена не вспомнил.

— Виноват, ваша честь. Лицо помню, а имя вылетело из головы. Но этот тоже мой, точно говорю. Я в Косом Яру часто бываю.

— Вы можете поручиться за слова этих четверых мужиков?

— Да, ваша честь.

Франциск-Илиан вмешался:

— А как вы можете ручаться, еще даже не услышав их показаний? Вы владеете даром провидца?

Барон развел руками:

— Милорд, еще в тот самый день, когда разбился поезд, они мне все подробно рассказали, что и как случилось. По лицам их видно было, что не врут. Потом я, конечно, сам сходил на место и посмотрел — все совпало с их рассказами.