Ганта Бирай послушал Нея и дал веский ответ:

– Ты, парень, все ездишь по разным землям и бьешься за чужаков. А есть от этого толк? Спроси меня, и я скажу: мало толку. Вот я с пятнадцати лет скакал по Рейсу и все время снимал. Где брал лошадку, где пару, где дюжину. Так и накопил табун в двести голов, собрал свой ган, сделался гантой. Сейчас воюю, а дома ждут меня лошадки, три жены, четыре сына и шесть дочерей. Так-то, Неймир. А что ты имеешь, кроме меча да злющей бабы?

Неймир не полез за словом в карман:

– Я нажил то, что важнее детей и дороже табуна: опыт. Я знаю все земли на свете, кроме Ориджина с Нортвудом. Все повадки и нравы мне знакомы, любой говор – как родной. Скоро мы разбогатеем – я возьму свое золото и поселюсь, где захочу. Хоть даже прямо в столице! Веришь или нет – дело твое, но меня там всякий за своего признает. А что сделаешь ты? Вернешься в Рейс?.. За тобой по следам тут же альмерцы прилетят, легко разыщут и отберут все банковское золото.

– Еще чего! Я найму столько шаванов, что никто и близко не подступится. Придет за золотом первый рыцарь – возьму его в плен. Придут новые спасать первого – возьму и их. Придут третьи спасать вторых – этих тоже захвачу. А потом всю толпу продам в Альмеру ихним женам, и стану еще вдвое богаче!..

Под эти разговоры давно уже стемнело, и всех клонило в сон. Спорить стало лень, стороны пошли на уступки. Ней сказал: ладно, мы с Чарой возьмем добычи за шестерых человек. Гурлах ответил: за двух с половиной. Ты, Ней, за двоих, а Чара – баба, ей много не надо. Ганта Бирай сказал: бери долю трех человек и помни мою щедрость. Ней ответил: дашь мне за пятерых, и еще поклонишься в землю, что до сих пор жив. Ганта сказал: вот только снова не начинай!..

Сошлись на том, что Спутникам причитается доля четверых всадников.

Когда Ней лег рядом с Чарой, она проснулась и заворчала:

– Мириться ходил?

– Угу.

– С крысами снюхался?

– Не такие они крысы…

– Договорился на пять долей?

– На четыре.

– Тряпка.

Чара ткнула его коленом и уснула. Такой у них был порядок: когда нужно с кем-то замириться, идет говорить Ней. После Чара ворчит и зовет его тряпкой, но в глубине души радуется, что хоть один из пары умеет заводить друзей. Иногда ведь и это нужно.

* * *

Плащ рабыни упал на пол, следом – два мертвых тела. Начальник хрипел, привалившись спиной к стене. Мортимер поднял глаза от ценной бумаги. Какую-то секунду он находился вне контроля двух убийц. Он мог бы сделать что-то: например, завопить или броситься бежать, или попытаться схватить нож, оставшийся в теле охранника. Он потратил секунду на то, чтобы увидеть и осознать все произошедшее, и простонать:

– Святые боги!..

Рабыня сказала, обращаясь к покойникам:

– Тирья тон тирья.

Потом взяла Мортимера за горло:

– Есть оружие?

– Не-не-нет… – проблеял Мортимер.

– Стой тихо, – приказала рабыня.

– Д-да, м-миледи…

Надо заметить, в кассовом зале сохранилась тишина. Ковер поглотил шум падения тел, начальник так и не издал ни звука, кроме хрипов. Бак и Херд – головорезы у наружных дверей – не имели ни шанса понять, что здесь случилось.

– Отопри-ка, – сказал южанин кассиру, кивнув на дверь рядом с оконцем.

Тот протянул руку, с трудом дотянулся до засова, рванул. Рабыня потянула на себя, распахнула дверь во внутреннюю комнату кассы. Вбежала и перехватила кассира.

– Где?

– Денежки?.. Вот тут… в ящике…

– Отпирай.

Клацнул замок. Южанин, оставив кассира, присматривал за начальником и Мортимером. Рабыня сказала:

– Здесь примерно триста золотых.

– Двести восемьдесят четыре, – уточнил кассир.

– Этого мало, – сказал южанин. – Где еще?

Мортимер знал, где еще. В тыльной стене кассы имелась скрытая дверь, а за нею – хранилище. Там находился резерв – две тысячи золотых эфесов. И спаренный арбалет у потайной отдушины, и пятый охранник, о присутствии которого убийцы не догадывались.

Мысль об этом, пятом, повергла Мортимера в ужас. Южанин спросил кассира: «Где еще?» – а потом, конечно, спросит и приказчика. Если Мортимер солжет, а кассир вдруг скажет правду, Мортимера убьют. Если оба солгут, а начальник придет в чувства и скажет правду, Мортимера с кассиром убьют. Если все солгут, и грабители поверят, но охранник откроет свою проклятую отдушину и застрелит рабыню – южанин перебьет всех. Ни крохи сомнений! Так что же делать? Что сказать?!

– Где еще?

– Больше нет, это все, – как мог твердо, ответил кассир.

– Правда?

– Чистейшая, миледи.

– Я ему не верю, – буркнула рабыня.

– Как и я, – кивнул южанин.

Он поднес кинжал к носу Мортимера.

– А ты что скажешь, милейший: где остальные деньги?

– Я… э… вам же сказали, милорд…

– Что сказали?

– Такие правила… я не знаю…

– Лысый хвост, – хрипло ругнулась рабыня.

Мортимер пытался не смотреть на лезвие у своего лица, потому скосил глаза на женщину. Она стояла в дверях кассы, и Мортимер ясно разглядел, как за ее спиной качнулся на стене портретик белолицего хозяина банка, открыв отдушину в дальней стене.

– Не… не… – слова застряли в пересохшем горле.

Но от Мортимера ничего и не требовалось. Сдвигаясь с места, портрет издал тихий шорох. При первом звуке западница рухнула на колени. Стрела свистнула над ее макушкой, вспорола воздух у самой щеки Мортимера и стукнула в стену.

– Я не виноват… – прошептал приказчик.

Южанин ухватил его руку и вывернул за спину. Мортимер превратился в живой щит человеческого роста, а южанин скрылся за ним и толкнул приказчика внутрь кассы. Стражник сквозь узкую отдушину не видел теперь никого, кроме Мортимера. Пожелай он выстрелить снова, нашел бы только одну цель.

– Это я, приказчик!.. – выдавил Мортимер. – Ну, пожалуйста!..

Его подтащили к стене и прижали затылком к амбразуре.

– Так и стой, – велел южанин.

Рабыня втолкнула в кассу начальника отделения и заперла за собою дверь. Начальник как раз восстановил дыхание, и южанин обратился к нему:

– За стеною твой пес с арбалетом. Я верно понимаю, что он стережет деньги?

Начальник прочистил горло кашлем и вдруг зарычал, краснея от гнева:

– Вы пожалеете об этом! Теперь вам не сносить головы!

– Оу, – только и выронил южанин.

– Наше отделение под личной защитой городского шерифа! Через час все констебли выйдут на охоту! Клянусь, что вы не доживете до утра, несчастные ублюдки!

Рабыня за спиной начальника подняла нож и вопросительно глянула на южанина. Но тот мотнул головой в знак запрета и спросил начальника с весьма натуральным испугом:

– Не доживем до утра? Ой-ой! Что же с нами будет??

– Смерть найдет вас! Вас утыкают стрелами, как ежей, и насадят на копья, как жареных поросят! Констебли разыщут вас в любой щели, куда бы вы ни заползли!

– О, боги, какой ужас! – южанин в отчаянии всплеснул руками. – И что, нет никакого спасения?!

Начальник расправил плечи, выпятил грудь:

– Вы перешли черту, когда напали на отделение уважаемого банка! Теперь вам нет надежды на спасение! Охранники у входа уже дали знать шерифу, констебли уже берут в железное кольцо весь квартал. Идут ваши последние минуты!

Южанин принялся ломать ладони:

– О, боги, боги! Мы еще так молоды!.. И мы не злые люди, просто сбились с пути!.. Где же справедливость? За что нам такая суровая кара?!

– Вам следовало трижды подумать, прежде чем сбиться с пути в сторону банка графа Шейланда!

– А может быть, суд?.. – в глазах южанина блеснули слезы надежды. – Если мы сдадимся прямо сейчас, возможно, судья сжалится над нами?..

– Могу пообещать одно: вас не прирежут, как свиней, прямо на месте. Вы выйдете из банка живыми и предстанете перед судом. А там уж молитесь, чтобы судья сытно позавтракал и был в хорошем настроении: тогда вы честно доживете свой век на галере. Но если судья будет зол, или вы проявите невежливость и расстроите его, то попадете в руки хозяина банка – графа Шейланда из Уэймара. И тогда да спасут Праматери ваши бедные души! Вас зароют заживо в каменной норе, вы будете гнить много лет подряд. Ваши сердца еще будут биться, когда черви сожрут ваши глаза и языки!