Болтуна заставляли умолкнуть. Мещане наперебой уверяли Иону, что вот как раз в последнюю неделю – когда утвердилась в столице власть северян – вроде бы стало чуток полегче…

От Ниара к Фаунтерре ехали вдоль рельсовой дороги, и тут увидали странное зрелище: мужики воровали провода. Взбирались по лестнице на столб, орудовали пилой и клещами, потом скручивали медных змей тугими мотками, закидывали в сани. Впрягались вместо лошадок сами же мужики, волокли куда-то.

Капитан эскорта рассудил, что эти молодчики воруют собственность герцога Эрвина. Изловил, велел раздеть догола и высечь на морозе. Милостью леди Софии воры лишились только кожи на спине, но не жизни.

– Какого черта вы это делаете? – поинтересовался кайр Джемис.

– Жить-то на что-то надо, добрый сир…

– Продаете провода? Кому они нужны?!

– Ездят дельцы, скупают… Когда новая владычица решит починить дороги, понадобятся ей провода. Вот ей и продадут… Или ейному министру…

– Ах, мрази! На каторгу бы вас всех!

– Да можно и на каторгу, – безропотно соглашались воры. – Там хоть кормят…

Вороново перо. В черной своей смысловой глубине оно вмещало все это: кладбища, разруху, озверелых сборщиков, полумертвых крестьян. И не только это – еще больше и глубже, и чернее.

В какой-то час Иона подумала: перо – символ нашей победы. Имперский герб – перо и меч. Мы сокрушили Корону, выбили клинок, осталось перо, да и то – черное. Империя не была нашим врагом. Был – один человек, и его мы даже не знаем. Мы одержали воронью победу. Торжествуют стервятники, но не люди.

* * *

Но вот – наконец – путешествие завершилось. Сотни башен на спинах холмов, блестящие дуги мостов над Ханаем, остров в тысяче огней. Фаунтерра.

Столица – первая из городов и сел – лучилась радостью. Повсюду светили фонарики – не искровые, так масляные. Блестели над улицами гирлянды, стекла пестрели новогодними рисунками. Дороги полнились людьми, лошадьми, телегами, голосами, криками, топотом, руганью, хохотом; площади были тесны от прилавков и бочек, храмы заливались праздничными песнями. Город бурлил жизнью – наконец-то, хоть один!

Ворон Короны, правда, и здесь заметил кое-что странное: необычно много констеблей на улицах. Прежде полиция старалась не мозолить глаза горожанам: стояли где нужно на постах, когда нужно прохаживались патрулями, но не больше необходимого. Теперь же синие тулупы и мохнатые шапки с кокардами маячили тут и там – на каждом перекрестке, во всякой подворотне.

Леди София предположила:

– Видимо, после войны начался разгул преступности.

– Или разгул полиции, – ответил Марк.

Несмотря на констеблей, Ионе становилось теплее.

Она ждала победы брата, как самого счастливого дня во всей жизни. Победа состоялась давно – уже месяц назад, но счастье все откладывалось… Даже нет, не отодвигалось, а тускнело, затуманенное, омраченное чем-то. Преступлением Мартина. Ссорою с мужем. Вестью о гибели Красавчика Деймона и сотни других славных кайров. Неизвестным хозяином Перстов. Кладбищами в полях. Голодными селами. Вороновым пером…

Но вот теперь – сумрак позади. Фаунтерра наполнена светом, Фаунтерра празднует. Скоро Иона увидит брата. Ныне – тот самый день счастья!

На Соборной площади кавалькаду Ориджинов встретил полицейский конвой, усиленный дюжиной алых гвардейцев. Кайры не встречали – леди София не стала предупреждать сына, желая доставить ему внезапную радость. А вот констебли вовремя спохватились, доложили вышестоящим, и вышестоящие эти вышли засвидетельствовать почтение. Гвардейский полковник, шериф Фаунтерры со своим помощником, а подле шерифа – худая высокая леди, сияющая платиной волос. Первым человеком, кто заговорил с ними в столице, была герцогиня Аланис Альмера.

– Леди София Джессика, леди Иона София!.. В столице было сумрачно все дни, пока мы ждали вас.

Хороводом закружились приветствия. Леди София обняла Аланис, высказала соболезнования, назвала: «бедное дитя». Офицеры Ориджинов осыпали комплиментами герцогиню, а столичные офицеры – леди Иону. Подойдя к экипажу, в котором везли лорда Десмонда, Аланис изысканно поприветствовала его сквозь шторку. Не получила ответа, но и не ждала его. Ворон Короны осторожно спросил о полиции. Аланис могла и не говорить с простолюдином, однако ответила: полиция на улицах по ее распоряжению. Герцогиня теперь – бургомистр столицы, и радеет о полной безопасности города. Потому мобилизованы все констебли, наняты новые. Во время осады столицу затопила преступность, но с этим вот-вот будет покончено. Казематы уже переполнены арестантами…

– О боги, – спохватилась она, – зачем я тревожу вас этими мерзостями! Лучше позвольте проводить вас во дворец и подарить долгожданный отдых.

Иона глядела на нее, такую деловито-сияющую, и думала: темный шрам на лице напоминает перо. В Аланис тоже есть «но». Притаилось в скулах, более резких, чем прежде, в губах, истонченных и бледных, в глазах с инеем. Она всегда высоко несла себя, всегда кичилась красотою, породой, изяществом. И теперь кичится – но другим. Так дымчатое серебро ценно именно дымкой, не-блеском, благородством своего изъяна. Каким-то способом Аланис шагнула вперед и стала на годы старше Ионы. Захотелось осознать, понять эту перемену, заглянуть в глубину, которой прежде не было. Иона спросила так, чтобы не слышали другие:

– Чего тебе стоила эта война?

Аланис прежде была красивее Ионы, но глупее и грубее. Иона ждала услышать об одной из очевидных утрат: смерти отца и брата, потере герцогства, шраме на лице. Однако Аланис ответила:

– Иллюзий.

Иона показала ей перо:

– Как считаешь, на что оно похоже?

– Черно, как плащ, остро, как точный расчет. И весьма эффективно, если смочить кончик чернилами. По мне, оно – символ хорошего правителя.

– Я предпочла бы власть голубиных перьев, а не вороньих.

– Возможно, – согласилась герцогиня.

И в этом тоже было «но»: прежняя Аланис не умела не спорить.

На Дворцовом Острове простолюдинов отделили от процессии.

– Марка Фриду Стенли приказано доставить на особую квартиру, – сообщил вахтенный капитан.

В голосе не было угрозы, и Ворон Короны покорно проследовал за капитаном. На прощанье сказал Ионе:

– Миледи, черное перо – мрачный символ. Верните фрукты, хрусталь, алые платья – они вам больше к лицу. Перья оставьте воронам, вроде меня.

А пятью минутами позже Иона встретила брата.

Первою бросилась в глаза проседь в его висках, и сердце вздрогнуло от острого сочувствия. Эрвин сделался старше на десятилетие, если не на целую жизнь. Но стал от этого лишь глубже и краше.

Кинуться к нему, целовать его ладони, обнимать, купаясь в тепле… Вечно быть рядом – тихой, незаметной, обратиться в одни лишь чувства и делать только одно: чувствовать его. Иона не могла сказать ни слова – только лучилась ему навстречу. Когда он подошел и взял ее за руки, вымолвила:

– Я люблю тебя.

– Не так сильно, как я тебя, сестрица!

Все кристаллы льда в ее душе расплавились, испарились. Северная Принцесса?.. О, нет! Принцесса ландышей и мотыльков, принцесса свечей на торте!.. Хотя она и понимала, что Эрвин шутит. Он не мог любить ее сильнее – это в принципе невозможно.

– Давай никогда не расставаться. Никогда!..

– Ну, разве для того, чтобы в очередной раз умереть.

– Умоляю, не умирай больше!

– О, мне и самому не хочется. Веришь, это так наскучило за время осады…

Хорошо, что ужин был не официальным, а камерным – лишь Ориджины, их старшие вассалы и леди Аланис Альмера. Иона не смогла бы нацепить торжественную маску, но в том и не было надобности. Не стесняясь никого, она откровенно любовалась братом. Даже не разменивалась на слова: видеть – уже столь сильное счастье, что сердце грозит разорваться.

Аланис сидела по левую руку от Эрвина, иногда прикасаясь к нему, иногда обращаясь вполголоса. Ненавязчиво но ясно она подчеркивала свою с ним близость. Строго говоря, Аланис была для него скверной партией: изуродованная, лишенная владений, запятнанная интригами отца. Эрвин мог претендовать на брак с императрицей, Аланис не место рядом с ним. Но Иону переполняло тепло, которое можно раздавать без счету, радоваться за кого угодно. Она искренне желала счастья Аланис. А окажись подле Эрвина крестьянка или горничная – пожелала бы и ей.