«Сучий хвост», — было нацарапано на столешнице. Хорошие слова. Уместны во многих ситуациях.
Мира снова попробовала спать в каюте и снова проснулась от собственного крика. Снился Эф с дырой вместо глаза. Он танцевал с Линдси, а после грубо отпихнул ее со словами: «Поди прочь, ты меня недостойна, уродина!» Это звучало обидно, ведь Линдси вовсе не была дурнушкой. Она выглядела ровно так, как и должен двухнедельный труп.
* * *
Накануне прибытия во Флисс Мира все-таки простудилась. Проснулась с резью в горле и сухим болезненным кашлем. Лихорадка не заставила себя ждать. Жар охватил ее и свалил с ног. Когда корабль причалил во Флиссе, Миру снесли на берег. Идти она не могла.
Следующие дни стали кошмаром. Трясясь от лихорадки, Мира качалась на грани между бредом и явью. Наяву была серая комнатушка какой-то гостиницы, засиженное мухами окно, запах плесени и сырой постели. Мерзкий лекарь с козлиной бородкой вливал ей что-то в рот, клал на голову мокрые тряпки, от которых озноб становился нестерпимым. Итан с плаксивым лицом пытался утешать ее, но ясно было, что он сам нуждается в утешении. Если бы Мира смогла сказать: «Не тревожьтесь», сказать: «Пустое», пошутить как-нибудь, Итан зарыдал бы от счастья. Но говорить было очень сложно: слова путались с мыслями, а те с воспоминаньями. Она начинала: «Не волнуйтесь, я северянка, у меня крепкое здоровье», — но изо рта вылетали не слова, а красное облачко, делилось на капельки, сыпалось на простыни… нет, в колбы с ярлыками. А козлиная бородка лекаря все росла, росла, заполняя комнату, спутывала Мире руки и ноги, сдавливала шею… Она принималась кашлять, внутри что-то разрывалось, клочки легких вылетали изо рта… Лекарь подбирал их, клал в колбы. А Итан рыдал уже взахлеб, слезы лились ручьями, и тоже стекали в колбы, а Итан закрывал ладонями лицо, а когда отнимал их, то был уже не он, а Инжи Прайс. «Поговорите с нею, она любит слушать. Поговорите, чтобы ей было не так страшно. Когда вытащите наружу ее внутренности, все равно говорите: ей будет не страшно. Она — золотое дитя!» Лекарь брал нож и тянулся к ней, и медлил в сомнении: отрезать грудь?.. Распотрошить живот?..
— А-аааа! — кричала Мира, заходясь кашлем, и подскакивала в постели.
Стояла темень, никого рядом. Сорочка на Мире насквозь мокра от пота. Девушка стаскивала ее, голая куталась в одеяла, омерзительно сырые на ощупь. Сырые, как рассол. Как погреб. Вокруг темно, будто в бочке. Да, это бочка: доски вокруг, крышка над головой. Но странным образом Мира видела, что рядом стоят другие бочки, а в них — другие люди. Линдси. Джейн. Адриан. Отец.
Ее отец. В бочке. В рассоле.
Она кричала и металась, пыталась разбить доски, опрокинуть, вырваться… От этого темень становилась только глубже, плотнее. Никого больше не видно, кроме отца. Глазницы пусты, лицо изуродовано. Его нельзя узнать, Мира только чувствует, что это — отец.
— Нет, нееет! Помогите!..
Кто поможет? Она в бочке, в одной из многих в ряду. А вдоль ряда прохаживается Мартин Шейланд в красном кафтане, похожий на бубнового короля. И кто-то спрашивает:
— Как дела, бубновый? Все по плану?
Мартин оглядывается. Мира оглядывается. Там, в конце погреба, стоит Эрвин Ориджин. Мятежник. Держит за шею свою сестру.
— Сложно идет, — говорит Мартин. — Плох материал. Попалась одна Янмэй, и та больная.
— Держи, попробуй с этой!
Эрвин швыряет ему Иону, будто куклу. Мартин сует ее в бочку, Иона успевает крикнуть:
— Нет, милый братец! Не отдавай меня! У тебя сильный жар!..
Причем тут жар?.. К чему это?..
Но голос повторяет:
— Да, жар сильный. Сейчас мы поставим припарочку…
Ей на лоб ложится мокрая марля. Мира корчится от озноба, заходится в кашле. Видит лекаря. Это явь?..
Да, и не только это. Эрвин, злодей из кошмара, он тоже был явью. Кто, как не он, стоит за всем? Теперь это ясно, как день. Если бы не болезнь, Мира поняла бы намного раньше! Эрвин нанял братьев Шейландов. Для него они ведут идовы эксперименты, по его указке ищут снадобье бессмертия. Вот в чем секрет самонадеянности Эрвина: он станет бессмертным! Ни искра, ни Персты уже не будут ему страшны!
А Иона… бедная благородная Иона — только жертва. Он отдал сестру Шейландам в оплату за их жуткие труды. Боги!.. Нужно спасти ее!
И Мира вскакивает с постели, бежит, бежит меж рядами бочек. Не успела с Линдси, но успеет теперь. Скидывает крышки одну за другой, ищет Иону, видит гниющие трупы. Один из них — отец. Он поднимается из бочки, тянет руки к дочери, хочет обнять.
— А-аа! А-аааааа!
Мира отлетает назад и падает, споткнувшись. Кто-то подхватывает ее.
Эрвин. Красивый, изящно одетый. Горячий, полный жизни. Чужой жизни, высосанной из сотен жертв!
— Хочешь, Мия, я подарю тебе престол? — сладко шепчет он. — А хочешь, весь мир? Только один поцелуй — и все на свете будет твоим.
Он клонится к ее шее. Зубы Эрвина удлиняются, превращаясь в звериные клыки.
— Аааааа!..
Мира подскакивает в постели. Снова мокрая ночнушка, снова темень, спутанные одеяла. Дрянной запах болезненного пота. Ее запах…
Сучий хвост. Самый сучий изо всех хвостов.
* * *
— Позвольте войти, миледи.
Мира позволила. В голове гудело, нос едва дышал, слабость не давала пошевелиться. Но хоть не было жара — и то радость. Отчего же не принять гостей?
Вошли Итан и Шаттерхенд. Оба имели до странности торжественный вид, Итан при шпаге, лейтенант при мече. Будь у мужчин с собой мундиры — пожалуй, надели бы их. Мира села, опираясь на подушки; пригладила волосы, чинно сложила руки поверх одеяла. Подумала: вот и все, Минерва, твои дни сочтены. Адриан спохватился и решил все-таки отдать тебя имперскому суду. Или лекарь спохватился и возвел твою болезнь в ранг смертельных. Так или иначе, чихать осталось недолго. Радуйся…
Мира чихнула и утерла нос платочком.
— Простите.
— Миледи, мы пришли сообщить вам новость.
— Так и поняла. Я вся внимание.
Мужчины замялись. Видимо, не решили, кто будет говорить. Стесняетесь сказать, что меня ждет суд? Я знаю решение проблемы.
— Господа, предлагаю тянуть спички. Кто вытянет короткую, тому слово.
Шаттерхенд усмехнулся:
— Короткую вытянул Итан, а говорить мне. Но это такая новость, что нужно по-особому…
Мира снова утерла нос, прокашлялась, села ровно.
— Я готова.
— Миледи, когда скажу новость, вы сразу выздоровеете.
Сомневаюсь, — подумала Мира, но промолчала. Внимательно смотрела в лицо гвардейцу, ждала. Тянулась пауза. Мужчины переглянулись с каким-то неясным выражением.
— Говорите, прошу!
Лейтенант сказал.
Мир поменял цвет. Был серым, как несвежие простыни и старая побелка на потолке, как облака в небе и пыльное оконное стекло. Стал — желтым с отливом в золото: осеннее солнце, рукоять Вечного Эфеса на монете, императорская корона. И слабость исчезла, и мокрота в горле, и гул в висках. Мира вовсе не чувствовала тела — будто выскочила из него, невесомая взмыла в воздух.
Теперь Мира понимала, почему они медлили. Сказать это быстро — обесценить слова. А эти слова — такие, что их хочется прочувствовать, прожить, вдохнуть полной грудью, как воздух.
— Прошу вас, повторите!
Лейтенант улыбнулся и произнес:
— Генерал Алексис разбил мятежника.
Добрую минуту Мира молчала, разглядывая этот новый, золотистый, светлый мир. Потом спросила:
— Как он это сделал?
— Владыка обхитрил Ориджина. Вся Империя знала, что император пошел с войском на юг, в Литленд. Вот только войска с ним было всего три полка! Он вывел из Фаунтерры десять полков и провел через Землю Короны и часть Надежды, на виду у всех. Но на берегу залива Мейсона, в крохотной пиратской бухте он погрузил семь полков на корабли и отправил на север, сам же двинулся дальше только с тремя. Эрвин не знал этого, но, видно, чувствовал подвох: долго медлил, не решался идти на Фаунтерру. В итоге все же соблазнился тем, что столица осталась беззащитна, и двинулся из Лабелина на юг. Тем временем семь искровых полков высадились в Южном Пути, во владениях Грейсендов, и присоединились к войскам генерала Алексиса. Серебряный Лис собрал неслыханную силищу: двенадцать искровых полков, четыре тысячи тяжелой конницы, восемь тысяч морской пехоты, один полк алой гвардии, да еще вся кавалерия Южного Пути, которую увел из-под Лабелина барон Деррил. Со всей этой мощью он внезапно обрушился на Эрвина. У мятежника просто не было шансов!
