Вообще-то, Плакса слыла кромешной дурой, и не без причин. Никогда не умела понять своей выгоды, заметить светлую сторону, во всем видела лишь повод для жалоб. Взять хотя бы эту Мию. Да, хворая и слабая, с трудной работой не справится, причинит неудобства. Но зато она – новенькая! Значит, еще недавно была наверху! Наверху – там, где солнце светит! У нее же, тьма сожри, кучу новостей можно выведать! Что там творится? Засуха или наводнение? Война или мор, или голод? Может быть, впору радоваться, что все мы – здесь, куда ни одна беда не доберется? Такую весть непременно нужно выяснить и всем передать! Одно это принесло бы рассказчице любовь и восхищение на целую неделю! Или, допустим, наверху – жаркое лето, изобилие, сочные запахи вишневого цвета и влажной листвы после дождя… Там – парни, загорелые, как щепки, поджарые и крепкие от работы в полях… Где-то в мире до сих пор есть мужчины! О таком даже услышать радостно! А вдруг – мало ли – случилась чья-нибудь свадьба, и эта Мия ее видела. Да повстречать девушку, что неделей раньше была на свадьбе – почти все равно, что своими глазами увидеть праздник! Наконец, сама новенькая – кто она? Ведь может оказаться кем угодно! Скажем, пленной дикаркой с Запада: ее не продали в бордель – очень уж чахлая, а убить – пожалели. Или, допустим, девчонка баловалась ворожбой и сглазила сельского старейшину так, что у того неделю не проходила икота. А может быть, она – незаконная дочь пастора, или даже какого-нибудь богатея. Были у купчины два сынка и дочка-бастард. Помер купчина, и сыновья, чтобы лишней мороки не вышло, сплавили девчонку в пещеры. Наконец, – ведь всякое бывает! – возможно и то, что Мия пришла сама, по доброй своей воле! Разве не чудесно, не потрясающе было бы узнать такое?! А то, что новенькая вот-вот испустит дух, – лишний повод вызнать все поскорее. Может быть, даже плюнуть на запрет, расспросить по полной. Посидишь денек в темени, повоешь от голода – зато сколько диковинок узнаешь!

Но Плакса думала лишь свое – мрачное, злое. Хворая, – думала Плакса. Вот же повезло! Ее теперь всякий пожалеет. Сестра Джен дала не ведро, а лопатку. За обедом, глядишь, отмерят Мие лишний кусок хлеба или половинку яйца. Бедняжке нужно кушать… Ишь!.. А еще – при этой мысли Плакса задохнулась от горечи – Мия сможет выпросить лишнюю свечу. Скажет: «Страшно умирать в темноте», – сестра Джен сжалится и даст. Целую, черт возьми, свечу! Мия сможет всю ночь провести при свете! Или сжечь половину, а на вторую выменять что-нибудь – скажем, яблоко или лохань теплой воды! Хворая она, видите ли… сука!

Мия работала медленно. Чтобы вонзить лопатку поглубже, наваливалась всем телом. Когда выворачивала комок глины, шаталась, едва не валилась с ног. По вискам ее, несмотря на прохладу, скатывались капельки пота. Если бы Плакса не буравила ее неотрывным взглядом, Мия, чего доброго, села бы передохнуть. Чтобы наполнить ведерко, ушел целый час… хотя под землею и сложно угадать время, но лампадки успели слегка потускнеть. Плакса подалась к вагонетке. Там, где коридор выходит на сквозное кольцо нижнего яруса, имеются три земляные ступени, отороченные дощечками. Девушка отчего-то решила, что их две. Споткнулась о третью, пребольно ударилась коленом, едва не опрокинула ведро глины. Хворая тварь, – подумала Плакса.

Зависть поселилась в ней так прочно, что за весь рабочий день, до самого обеда, Плакса не проронила ни слезинки. Собственные печали померкли на время, затененные досадой: почему новенькая захворала, а не я?! Разве мало мне досталось горя? За что, ну за что на мою голову еще и это?

Долю утешения дарила надежда: Мие, видать, совсем худо… авось, не доживет до вечера, тогда дадут в напарницы другую – не хворую. Новенькая не оправдала расчета. По крайней мере, не сегодня. Когда сестра Джен явилась проверить сделанное, Мия утирала пот рукавом, размазывая глину по лицу.

– Мало, – хмыкнула монашка.

– Она, – Плакса ткнула пальцем в виновницу.

– Помогла бы, – сестра Джен коснулась носком второй лопатки.

Плакса сцепила зубы, чтобы не выпалить лишнего. Еще и помогать ей! Конечно!..

Монашка укоризненно качнула головой. Помедлила, прикидывая: не наказать ли Плаксу?.. Но никого и никогда не наказывали за соблюдение порядка, а порядок известен: одна копает, вторая выносит. Сестра Джен махнула рукой: на сегодня хватит. Обед.

Трапеза ограждена молитвами с двух сторон – как заборами. Перед обедом приоресса Виргиния, наделенная голосом, просит Праматерь Ульяну проявить щедрость и послать сестрам холодный свет. Холодный свет – это мудрость, спокойное блаженство, тихая радость, надежда и умиротворение. Он – лучшее, что создали боги. Он – спасение души. Не горячее пламя, которое возбуждает страсти, рождает боль и смятение, терзает душу вожделениями. И не холодная тьма, что замораживает мысли и чувства, приносит отчаяние и страх. Холодный свет соединяет в себе самое прекрасное, что только есть в подлунном мире и на Звезде. Ульяна Печальная – властительница холодного света – готова даровать его людям! Стоит лишь попросить.

Нора всегда слушает молитвы внимательно и благоговейно. Когда позволяет священным словам войти прямо в сердце, ей неизменно делается легче. Приоресса говорит так ладно, так спокойно и с чувством, что Норе становится тепло. Кажется, сама Праматерь Ульяна гладит девушку по спине – так делала мама когда-то, очень давно. Нору переполняет щемящая нежность, хочется плакать.

Справа от нее новенькая Мия смотрит на еду голодными глазами шакала. При смерти или нет, но аппетита еще не утратила: то и дело сглатывает слюну, не может дождаться конца молитвы. Нора чувствует к ней омерзение. Будь в запасе слова, попросила бы Мию глотать потише, не портить благостную минуту.

Слева – Судейша Синди. Уверенная в себе девушка и, можно сказать, красивая. Синди – четвертая дочь младшего судьи города Клерми. Судья – не первородный, но за верную службу ему обещано пожалованье чина. Рано или поздно отец Синди сделается дворянином, возможно, уже сделался – ведь Синди здесь два года, всякое могло случиться. Послушницы уважают ее. Все верят, что Судейша станет старшей сестрой: учетчицей или книжницей, или даже управительницей хозяйства. Обретет голос и право выходить на свет… Синди слушает молитву невнимательно: поигрывает пальцами, сложенными перед грудью. Она знает наизусть все молитвы и верит, что прочла бы их куда лучше сестры Виргинии.

– С благодарностью и покоем в сердцах, приступим к трапезе, – говорит приоресса.

Мия жадно набрасывается на кашу. Нора косится на нее с презрением, Синди – с любопытством. Мия опустошает миску за три минуты. Придвигает ломтик сыра – традиционное вечернее лакомство. Смотрит на него с грустью: сейчас доест – и ничего не останется. Аж до утра.

– Возьми, – говорит сестра Джен и подает новенькой кусок хлеба с маслом.

– Благодарю вас, – с вежливым поклоном Мия берет.

Ну вот, так и знала! Чертова тьма!.. Нора кривится от досады. Зачем ей хлеб? Она же умирает, неужели не видите?! Отдать ей – все равно, что выбросить!..

Обед окончен, четверо послушниц должны убрать и вымыть посуду. Затем будет вечерняя молитва. Синди и Нору назначают дежурить вне очереди. Судейша пострадала за невнимание, а Нора?.. Неужели за то, что не помогла этой чахоточной?..

Нора елозит тряпкой в огромной лохани воды, Синди таскает сложенные стопками миски.

– Хворая?.. – спрашивает Судейша.

Ясно, речь о новенькой, а не о Плаксе. Нора кивает.

– Умрет?

– Скоро.

– Расспросила?

Нора мотает головой и показывает растопыренную пятерню. Слова кончились, какие тут вопросы?

– Завтра, – требует Судейша. – Расспроси.

На вечернюю молитву девушки сходятся в часовню нижнего круга. Едва Нора становится на колени перед алтарем, умиротворение окутывает ее.

– Ульяна Печальная, сестрица смерти, подари мне утешение. Утоли боль тела и страданье души. Погаси печаль и скорбь, терзание голода, смятение выбора, остроту нерешенных вопросов, горечь утрат, мученье безответных чувств. Все то, что гнет нас к земле, пусть упадет в землю, а душа, свободная от тягот, да воспарит ввысь. Ульяна Печальная, сестрица смерти, возьми меня за руку и подари утешение.