В городе Фейрисе, столице давно погибшей империи, Нексия попросил Эрвина благословить брак кайра Лиллидея. Женитьба вассала нуждается в одобрении сеньора; Эрвин не видел причин возражать. Он даже высказал радость: «От всей души поздравляю. Пусть Мириам целует, а Софья обнимает». Но отчего-то после этого дня Эрвин перестал играть в карты и смеяться над шутками кайров.

В баронстве Дейви леди Нексия поехала на берег за провиантом в сопровождении Стрельца. Не то, чтобы он слушался ее — скорее, опекал, словно младшую сестру. Но так или иначе, пес уже одобрил этот брак. «Хорошо для Севера, — говорил Хайдер Лид. — Ваш вассал породнится с Флеймами, а это ключ к Надежде». «Все к лучшему, — добавляла альтесса Тревога. — Ты можешь не волноваться, что разбил девушке сердце: оно уже прекрасно срослось».

А в окрестностях Беломорья леди Виолетта Флеминг уловила ситуацию буквально с полувзгляда. Она приносила Эрвину то плед, то ордж, то что-нибудь еще: «В вашем положении, милорд, человеку нужна забота». Речь шла вовсе не о простуде. Виолетта глядела с хитрецой: мол, ощутите сами, милорд, каково быть отверженным. Он огрызался: «Это я оставил Нексию, не она меня. А вы, леди Флеминг, — заложница. Извольте знать свое место!» Она кивала: «Понимаю вас, я тоже очень злилась».

— Все заделал, милорд. Теперь станет теплее.

— Нексия здесь не при чем. Я злюсь только на Кукловода!

— Что вы сказали?..

Эрвин отогнал Тревогу и повернулся к кайру:

— Благодарю, я действительно замерз. Позволяю снять Орудие с позиции. Когда разведете огонь, дайте Орудию согреться. А Виолетте скажите — черт с нею, пусть варит чай.

Отец и Рихард имели некогда такое увлечение: рассказывать маленькому Эрвину о жутких расправах, которым Ориджины подвергли предателей. Отец вещал из любви к суровой справедливости, а Рихард — для наслаждения эффектом. Эрвина коробило от жестокости, брат принимал это за страх.

Надо сказать, лорд Эрвин София слушал наставников невнимательно, о чем теперь жалел. С великою охотой он подверг бы графа Бенедикта Флеминга дюжине-другой пыток и паре-тройке изощренных смертных казней. А вот поди ж ты — все позабывал…

Отряд Флеминга был невелик: святая дюжина кайров, аббат и сам граф. Видимо, он положился на слово Эрвина — либо спрятал пару сотен воинов за соседней горой. Эрвин и сам приготовил сюрприз: он позволил графу увидеть и сосчитать иксов, но надежно укрыл кайров Коменданта и Мердока, и Орудие. Если переговоры сорвутся, у Эрвина будут в запасе Перст Вильгельма и две роты, о которых противник не знает.

Флеминг оставил воинов на улице и вошел в трактир с одним только спутником — аббатом. В зале «Чертовой дыры» сидел герцог Ориджин, укрыв ноги пледом. По углам стояли наготове кайры, леди Виолетта накрывала стол. Едва Флеминг шагнул вглубь трактира, дверь за его спиною с треском распахнулась, и в зал ворвался снежный ветер.

— Подоприте ее граблями.

— Что?..

— Папенька, дверь не запирается. Граблями подоприте, а то холодно!

Таковы были первые слова, сказанные на судьбоносной встрече.

Справившись с дверью, граф и аббат прошли в зал. Герцог молча наблюдал за ними, Виолетта предложила сесть. Трон с овчиной занимал Эрвин, оставались кресло-качалка, два табурета и скамья. Граф уступил аббату кресло-качалку; святой отец сел и так откинулся назад, что оказался лицом к потолку. Для себя Флеминг выбрал табурет, и Виолетта закричала:

— Нет, этот сломан! Возьмите другой!

Он пересел, дочь предложила чаю с ханти. Граф отказался, но Виолетта все равно подала:

— Выпейте, папенька, согрейтесь. Это я сварила.

Граф глянул исподлобья:

— Ты хорошо освоилась в этой…

— Дыре!

— Что?..

— Трактир зовется «Чертова дыра». Ну, мы так называем. Потому, что все поломано.

— Я имел в виду другое…

Граф жестом велел дочери молчать и повернулся к Эрвину:

— Итак. Где Агния и Молли?

Без лишних слов Эрвин подал ему два листа. Письмо Агнии состояло из одних извинений. Она — чудовищно глупая женщина: купилась на вражеский обман и не заслуживает прощения. Она поймет, если муж отречется от нее. Граф прочел это с видимым одобрением. Молли, наоборот, пыталась сгладить: все почти хорошо, кайры добры и к ней, и к мужу, Беломорье цело и невредимо, нужно только, чтобы папенька договорился с Ориджином… Флеминг нахмурился, сложил оба листа и спрятал в карман. Поднял глаза на Эрвина:

— Чего вы хотите, милорд?

Герцог не удержался:

— А как по-вашему, тьма сожри? Имеете догадки?

— Быть может… — граф помедлил, будто всерьез задумался над вопросом.

— Я хочу, чтобы вы разок, исключительно для разнообразия, соблюли вассальную клятву. Испытайте новые ощущения: каково это — послужить своему сюзерену!

Флеминг нахмурил густые брови:

— Вы просите меня сражаться за вас?

От подобной наглости Эрвин поперхнулся.

— Да, именно прошу! Бью челом и умоляю: подготовьте три красивых женских гроба. Они могут пригодиться в самом скором времени.

Флеминг окаменел лицом, будто лишь теперь осознал, что к чему. Правда, Виолетта смазала впечатление:

— Папенька, не бойтесь, никто меня не убьет. Еще чаю хотите?..

Граф пропустил мимо ушей. Повернулся к аббату, тот кивнул в знак молчаливой поддержки. Флеминг сказал:

— Милорд, этого не может произойти. Я не предам избранника богов и не перейду на вашу сторону. Просите что угодно, но не это.

— Я не прошу. У меня в заложниках ваша семья. Вы понимаете, кто такой заложник?

Почесав бороду, Флеминг изрек:

— Милорд, моя вера слаба. Вы — враг Избранного. В вашем лице боги послали мне испытание. Смогу ли я положить дочерей на алтарь истинной веры? Принесу ли их в жертву ради служения богам? Будь я крепок духом, не задумался бы ни на миг. Послал бы батальоны уничтожить вас и проложить дорогу Избранному… Я слаб, милорд, лишь потому говорю с вами. Но не настолько слаб, чтобы предать святого человека!

Эрвину захотелось плеснуть кипятком в эту мерзкую морду. Бесстыдство, позерство и двуличие! «Не смогу предать…» Да ты предавал трижды за прошедший год! «Принесу ли в жертву дочерей?..» Ты же, скотина, без жалости это говоришь, с одним самолюбованием!

Ориджин с трудом сохранил спокойствие.

— Святости в Шейланде меньше, чем в одном волоске моей сестры. Если вы обманули ее, не понимаю, отчего бы не повторить подвиг.

Флеминг стиснул зубы, будто возмущенный святотатством. Вместо него ответил аббат:

— Граф Виттор Шейланд явил миру чудо воскрешения. Он побывал на Звезде и принял на чело лобзания Праматери Ульяны. Нет никаких сомнений, что он избран.

Аббат выглядел чуть меньшим фанатиком, чем граф, и Эрвин обратился к нему:

— Поймите: живучесть Виттора — всего лишь действие набора Предметов. Давайте снимем с него Абсолют и заново убьем. Клянусь вам, Виттор начнет гнить, как обычный покойник!

— Верующий человек не может допускать подобных мыслей.

— Но почему? Если Виттор свят, он воскреснет и без Абсолюта. Но если помрет — значит, был не святым, а обычным лжецом.

— Проверка будет означать сомнения. Мы оскорбим богов, усомнившись в их Избраннике.

— Да не Избранник он! — вскричал Эрвин.

Граф Флеминг хлопнул по столу:

— Довольно! Я не обнажу меча против Виттора. Этого не будет.

Эрвин тяжело вздохнул. Что теперь делать-то? По логике вещей, нужно выхватить меч и зарубить Виолетту. Но рука не поднималась: она-то, в сущности, неплохая девчонка, и уж точно не виновата в скотстве отца… Заметив сомнения герцога, аббат Хош высказал аргумент:

— Вспомните, милорд: ваша леди-сестра тоже предала своего сеньора и мужа. Но она поступила согласно своей вере, и боги оказали ей милость, оставив в живых. Проявите и вы уважение к тем, кто крепок верою.

Эрвин вспомнил книгу отца. Были там такие слова: «Искусство отступления — неоцененный талант полководца. По вине бардов принято считать похвалою слова: «Он никогда не отступает». На деле, вывести армию из безнадежного боя с минимальными потерями — признак великого мастерства».