Моряк возразил:
— Нет-нет, миледи, это не пустая вежливость. Мне взаправду интересно. Мы-то с кайром Джемисом, первым вассалом вашего сына, не одну миску похлебки съели. Так что герцог Эрвин нам родней и ближе всех других лордов. Скажите, все ли с ним хорошо?
— Ох, лучше и не бывает… Он весь в политических делах, государственных заботах. Совсем не имеет времени на семью…
Боцман Бивень — самый наглый лжец в команде — взял на себя наиболее трудную часть.
— Ваша светлость, хочу с вами поделиться немножко. Знаете, я-то на Фольте бывал три дюжины раз. Каждую там улочку излазил, в каждом кабачке выпил. У меня и прозвище раньше было — Фольтиец. Ну, до того, как Бивнем прозвали. Так вот, подметил я одну штуку: фольтийцы очень любят обо всем договариваться лично. Встретятся вдвоем — с глазу на глаз, мужчина с мужчиной — и обсуждают все, что надо. Но если кто-нибудь вместо себя пошлет жену или сестру, или, например, матушку — никакого толку не будет. Скажут: э, нет, это не по-фольтийски!
Кайр Гленн из эскорта миледи схватил Бивня за грудки и пронизал таким взглядом, что боцман выпрыгнул бы за борт — если б не был схвачен за грудки.
— Ты намекаешь, что герцогиня София — плохая переговорщица? Взвесь-ка получше свои следующие слова!
Боцман замахал руками:
— Нет-нет, что вы! Леди София очень прекрасно говорит. Лично я бы ее все время слушал! Я ж не о миледи, а о Фольте. Такие у них обычаи, что поделаешь. Нужно иметь очень уважительный повод, чтобы вместо себя прислать женщину на переговоры.
— Благодарю за заботу, — печально сказала герцогиня. — Мой сын имел столь уважительную причину, что оценит самый чистокровный фольтиец. Если Эрвин покинет столицу, злой Кукловод непременно воспользуется этим, захватит престол и учинит кровавый хаос, во славу Темного Идо. Питая огромное уважение к Фольте, Эрвин хотел направить с посольством своего ближайшего родича. Конечно, сначала выбор пал на отца, но…
Леди София запнулась, сглотнула комок в горле. Кайр Гленн предложил ей платок, она мужественно отказалась.
— …но свет очей моих не смог встать из постели. И тогда мне пришлось взять посольство на себя, невзирая на всю горечь расставания.
Бивень растрогался и ушел, чуть не плача.
Моряки обсудили полученные сведения и пришли к единодушному выводу: грей не соврал. Герцог Эрвин действительно выпер на Фольту родную мать. Шкипер с его странными притчами был послан затем, чтобы хоть немного развлечь герцогиню. Но какое тут развлечение, если больной муж лежит в постели, а жена должна ехать на другой край света по приказу собственного сына! Команда прониклась глубоким сочувствием к леди Софии и использовала любую возможность порадовать ее чем-нибудь — кофием ли, теплым пледом, интересным рассказом или кружкой лидского орджа.
Добрые моряки были бы сильно озадачены, узнав, как леди София обманула их.
Истинная правда, что после острой перепалки герцог Эрвин послал маму в путешествие. Правда и то, что ей пришлось оставить тяжело больного супруга. А ложь в том, как восприняла все это герцогиня.
В минуту, когда сын сказал ей: «Отправляйтесь на Фольту», — леди София ощутила робкую надежду. Она не смела поверить, ведь чудес не бывает, особенно на Севере. Что-нибудь сорвется, Десмонд настоит на своем, Эрвин отменит приказ. Не найдется корабль, в Палате случится нечто дикое, вспыхнет чей-нибудь очередной мятеж, Кукловод начнет войну… Нельзя же всерьез верить, что ее отпустят в путешествие одну, без присмотра, на все лето!
Но дело шло своим чередом. Был назначен эскорт и найден корабль, служанки собрали багаж, Эрвин дал напутствия — и родственные, и политические. Предложил матери провожатого, немало ее встревожив: конечно, сейчас дадут мне железного вояку, вроде Стэтхема… Но провожатым оказался судья. Пресветлая Агата, лучшего спутника и придумать сложно!
Час от часа ее надежда крепла, превращаясь в хмельную радость свободы. После безвылазного года в затхлой больничной палате — на волю, в море, под парусами! О, боги!
Она не посмела бы уехать, если б мужу угрожала смерть. Но благодаря зелью Мартина Шейланда супруг пошел на поправку и точно не собирался на Звезду.
Совесть не позволила бы уехать и в том случае, если б Эрвин просто предложил. «Матушка, не желаете ли отдохнуть, развеяться?» — «Нет, что ты, долг велит мне быть при муже…» Но Эрвин не предложил, а приказал — и за это София была ему безумно благодарна. Все вокруг, даже Десмонд, осуждали поступок Эрвина. Одна София знала, какой бесценный подарок сделал ей сын.
Понадобились все театральные навыки, чтобы скрыть от вассалов свою радость. Десмонд, конечно, расстроился бы, узнав чувства жены. Она горевала изо всех сил, вздыхала в предчувствии разлуки, роняла скупые слезы… Торопила слуг со сборами: «Ох, я бы рада остаться… Как жаль, что приказ герцога не терпит промедлений». Когда поезд тронулся с вокзала Фаунтерры, леди София окончательно поверила в свою свободу. Она чуть не рассмеялась от радости, но вовремя спохватилась: судья-то сидел рядом.
Седой спутник огладил усы, сыграл на чимбуке мелодию в ритм хода поезда. Потом сказал:
— София, желаешь послушать историю?
— Конечно!
— Жена частенько пилила Джека Плотника. Он устал от этого и ушел гулять с друзьями. Вернулся через неделю. Жена уперла руки в бока и говорит: «Ты что, не любишь меня?» Джек отвечает: «Люблю». Она ему: «А где ж ты тогда шлялся? Что это за любовь такая?» Здесь отмечу: у них в доме рос на окне цветок, жена его сильно любила. Так вот, Джек не стал отвечать, а подождал, пока жена уснет. Взял цветок с окна, принес в постель и положил на подушку у носа жены. Она проснулась и возмутилась: «Какого черта он здесь?» Джек говорит: «Ты же любишь этот цветок». Жена отвечает: «Не у меня на голове же!» Джек переставил горшок ей на живот, она снова в крик. Потом — на ноги… Наконец, Джек-Плотник вернул цветок на окно, и тогда жена успокоилась. А Джек взял линейку, измерил расстояние от жены до подоконника и говорит: «Ты любишь цветок в четырех ярдах от себя, никак не ближе».
Спасибо тебе, Агата, путешествие будет прекрасным! Так подумала София и обняла судью.
Двадцать девятого мая в Маренго, когда она уже поднялась на борт «Морской стрелы», среди людей на набережной прошел некий шум. Кто-то с кем-то взволнованно спорил, кто-то куда-то бежал, кто-то вслух читал «Голос Короны».
— Эй, на шхуне! — крикнул прохожий. — Слыхали новости из Ардена?!
— Конечно! Такой ужас! — не моргнув глазом, солгала София. И попросила капитана: — Пожалуйста, прикажите отчаливать.
Как она проводила время на борту? Чудесно, лучше не придумаешь! Наслаждалась видами моря. Мечтала. Придумывала сюжеты пьес и начерно записывала их. Ее каюта (заказанная шиммерийским королем для любимой альтессы) идеально подходила для творчества. Удобное кресло, резной стол, темные стены, синие волны за огромным окном… Если требовалось вдохновение, София беседовала с судьей и экипажем, слушала притчи и байки, наслаждалась наивной добротой моряков. Листала книги или велела Маргарет, чтобы читала вслух. Дышала морским воздухом — таким свежим, пьянящим. Грелась в лучах солнца, какого не бывает в Первой Зиме… И все эти радости были только началом! Сколько диковинок ждали впереди!
Чтобы не смущать кайров, преданных Десмонду, герцогиня изображала горечь разлуки. Кого-то на ее месте тяготило бы притворство, но София радовалась и этому. Она бывала и покровителем театра, и драматургом — отчего теперь не открыть в себе талант актрисы?
Спустя пять прекрасных дней плавания, «Морская стрела» пришла в первый порт на своем маршруте — Мейпл, герцогство Литленд.
* * *
Штаб генерала Уильяма Дейви радует леди Софию и обстановкой, и атмосферой. Военачальник в мундире с перьями и мечами восседает за столом. Перед ним — стопка бумаг самого серьезного вида, писчие принадлежности, две печати — полковая и личная. За его спиной — оружейная стойка: шпага, кавалерийский меч, искровый кинжал. Другая стойка хранит полированные в зеркало доспехи. На стенах две карты огромного масштаба: Литленд и весь Поларис. Масштаб Литленда таков, что, кажется, каждый коровник отмечен. У окна заманчиво поблескивает стол для стратем… С одного взгляда на такие декорации, сразу поймешь: действие происходит в военном штабе.
