– Сейчас-то зачем плакать? – шепнул он.

– Не знаю. – Я шмыгнула носом. Отстранившись, заглянула в глаза. Как же объяснить – дело не в том, что я считаю его мерзавцем! Хотел бы меня принудить – давно бы так и поступил, возможностей было предостаточно – Рик, я очень тебя люблю, да ты это знаешь.

– Знаю, котенок. И поэтому не понимаю.

Я выставила перед собой ладони, словно чашечки весов.

– Смотри. Вот здесь – радость от наших встреч. – Я чуть опустила левую ладонь, приподняв правую. – И это все, что я могу тебе дать. А вот здесь – то, как ты спас меня от стражника, тогда совершенно чужую тебе девушку. – Ладони снова выровнялись. – Твой разговор с Бенедиктом, после которого он на время перестал меня донимать. – Правая ладонь опустилась чуть ниже, левая поднялась вверх. – Уроки танцев. – Еще ниже. – Помощь с докладом и твои объяснения в библиотеке. Будильник для меня и возможность не беспокоить соседку. Платье на бал. И спасение из тюрьмы. – С каждой следующей фразой правая рука опускалась все ниже, пока я не коснулась пола, а левая взлетела выше головы. – И – бум!

Моя поза и в самом деле была такой неустойчивой, что и толчка не нужно было, чтобы повалиться на пол. Я бы смогла приземлиться мягко, но Родерик подхватил меня, не дав упасть. Снова усадил к себе на колени. Едва заметно нахмурился, но я видела – он понимает, что я хочу сказать, и больше не думает, будто я подозреваю его во всяких гадостях, или считает мой отказ глупым капризом.

– У меня нет ни одного повода не верить, что ты любишь меня, и я… – на глаза опять навернулись слезы. – И я счастлива, правда. Но ты сделал для меня слишком много, и мне нечем вернуть долг.

– Есть чем, – заупрямился он.

– Чем же?

– Просто поверь – все, что я для тебя сделал, не покроет и десятой доли того, что ты сделала для меня.

– Не могу, Рик. Или скажи прямо и не темни, или я поверю лишь в то, что ты вешаешь мне лапшу на уши.

Родерик дернулся, как будто собирался что-то сказать, но лишь плотнее сжал губы. Хоть врать не стал, и на том спасибо.

– То-то и оно. И пусть ты никогда не потребуешь от меня компенсации… Если нагрузить лишь одну чашу весов, они рухнут. Поэтому я не могу позволить тебе платить за меня. – я улыбнулась сквозь слезы. – Сейчас я понимаю, что это ваше правило – «только цветы и конфеты» – придумали не просто так. Как и то, что, разрывая помолвку, нужно вернуть все подарки.

– Не просто так. Но… – Мелодичный звонок оборвал его на полуслове.

Я подпрыгнула. Если это кто-то из его знакомых, меня ославят на весь университет.

– Посыльный. – Родерик повернулся к двери. – Подожди минутку.

Он вернулся почти сразу же, держа в руках пухлый конверт, на котором не было ни одной надписи. Как же посыльный не перепутал, к кому доставить? А тот, кто отправлял – адресата?

Рик сел рядом со мной, не торопясь снимать магическую печать.

– Это от Дара. Того приятеля, у которого я просил разузнать про тебя.

Грудь словно обхватил ледяной обруч, не давая произнести ни слова.

– Ты уверена? – продолжал Родерик. – Эти люди отказались от тебя один раз. Нужно ли тебе знать о них? Я могу просто сжечь эти бумаги и велеть Дару забыть обо всем, что он накопал. Он умеет хранить тайны.

– Нужно, – выдавила, наконец, я. – Отец в самом деле от меня отказался, и я не собираюсь бросаться ему в объятья. Но осуждать мать у меня язык не поворачивается. Я видела, какими становятся девочки, выросшие на улице. Приют – лучшее, что она могла сделать для меня.

Родерик кивнул. Разорвал конверт, развернул листок.

– Это для меня, – пояснил он. – Дар пишет, что вся информация в другом конверте.

Он действительно вытащил еще один конверт, такой же белый и без надписей, как и тот, что уже держал Родерик. И он тоже был запечатан магией.

– Это твое. – Рик протянул мне его, не открывая. – Можешь изучить сейчас, я не стану подглядывать. Можешь забрать в общежитие и прочитать в своей комнате без свидетелей. Дело касается тебя, и только тебе решать, что рассказать другим.

Нет, если я не открою письмо сейчас – вообще не решусь.

– Побудь со мной. Пожалуйста, – прошептала я.

– Я рядом. – Он приобнял меня за плечо, демонстративно уставился в окно.

Когда я взяла конверт, руки дрожали. И заклинание, чтобы развеять печати, удалось собрать не сразу. Строчки прыгали перед глазами, но я вчитывалась в один документ за другим. Просто удивительно, как много людей успел расспросить тот неведомый Дар.

Незаконнорожденная. Глупо было надеяться на что-то другое. Моя мать действительно сейчас побиралась у ограды Летнего сада.

А отец…

Я несколько раз перечитала рассказ человека, который мог бы стать моим дедом по матери, надеясь, что ошиблась. Сунула листок Родерику.

– У меня нет от тебя тайн.

Тот пробежал глазами строчки. Покачал головой.

– Не знаю, что сказать.

– Просто обними меня.

Я свернулась у него на коленях, глотая слезы. Почему он?

Почему из всех мужчин столицы именно барон Вернон оказался моим отцом?

Родерик молча ждал, пока я проревусь. Наконец я заставила себя выпрямиться. Попыталась вытереть лицо рукавом, но Рик перехватил мою руку. Достал носовой платок, сам промокнул мне слезы. Неловко улыбнулся.

– По крайней мере, у тебя хорошая наследственность. У барона богатырское здоровье и он умен.

– Ты же сам говорил, что ум наследуется от матери. – Я ответила такой же неловкой улыбкой, давая понять, что оценила попытку хоть как-то меня подбодрить. – И судя по Бенедикту, это правда. Подумать только, этот поганец – мой единокровный брат!

– Родственников не выбирают. Зато можно выбрать, общаться ли с ними. – Родерик обнял меня, баюкая. – Судя по Бенедикту, боги отомстили барону за тебя.

– Они отомстили бы, если бы отобрали у него все, заставив побираться на улице. Рик, что делают с чеками? И еще нужно найти какой-нибудь угол… Ты знаешь, как это делается?

Если бы я не попала в университет, первое жилье – койку за занавеской у порядочной вдовы – мне нашел бы приют.

Родерик ответил не сразу.

– Может, ты сперва поговоришь с матерью? Она уже прогнала тебя один раз.

– Моя мать не будет жить на улице. И обсуждать тут нечего.

Он покачал головой.

– Я не пытаюсь тебя отговорить. На твоем месте я поступил бы так же… тем более, по твоим словам, она сделала для тебя все, что могла. Мне трудно об этом судить.

– Она родила в императорской больнице. Благотворительной. Здесь пишут, – я потрясла кипой листов, что все еще держала в руках, – что женщины, которые рожают там, могут оставить ребенка, и почти все незамужние и даже многие замужние именно так и поступают. Но мама забрала меня и отдала в приют только через десять дней.

Родерик кивнул, соглашаясь с тем, что я не договорила, и что было ясно и так. Она не хотела меня бросать и сделала это, только когда поняла, что не может прокормить нас обеих. Тут без младенца на руках работу не найдешь! А теперь я не могла бросить ее.

Рик помолчал, размышляя.

– Насколько я помню уложение о наказаниях…

Прав был Алек, когда говорил, что Родерик способен дать фору любому законнику.

– …того чека, что прислал барон, хватит, чтобы полгода снимать угол у хорошей хозяйки. Но беда в том, что хорошая хозяйка не пустит нищенку… прости.

– Ничего.

На правду не обижаются.

– Может быть, стоит поискать доходный дом. Не совсем плохой, как те, что у фабрики, где десяток людей ютятся в одной комнате.

– Откуда тебе известны подобные места? – удивилась я.

– Чего только не увидишь и не услышишь на практике в благотворительной больнице, – пожал плечами Родерик. – Но я не знаю приличных и одновременно дешевых домов. Дешевых настолько, чтобы твоих денег хватило хотя бы месяца на три-четыре…

А что потом? Где мне найти заработок, чтобы содержать не только себя, но и мать? Что-то крутилось в голове, что-то, услышанное совсем недавно.