– Но такие наверняка есть. Поговори с Дейзи, она снимает комнатку для матери, – сказал Рик.

Я кивнула. В самом деле она как-то упоминала, что муж ее матери вышвырнул из дома их обеих, когда выяснилось, что Дейзи – не его дочь. И если она изо всех сил пытается поставить мать на ноги, то наверняка нашла ей и жилье.

– А насчет чека…

Родерик объяснил мне, как открыть счет, принес пустую чековую книжку и научил выписывать чеки. Я не стала говорить ему, что в наших кругах предпочитают звонкую монету, а не бумажку с непонятными закорючками: читать-то умеют далеко не все.

– Если будешь расплачиваться с хозяином доходного дома наличными, – он словно прочитал мои мысли. – Не забудь попросить расписку.

– Не забуду.

– Или, может, мне пойти с тобой, подсказать, если что?

Я замотала головой.

– Тогда хозяин решит, что мы хотим снять комнату для… – Смущение помешало мне договорить.

– Да, ты права.

Какое-то время мы молчали, обнявшись, и я была благодарна ему за это молчание. Мысль о заработке занозой крутилась в голове, и больше всего мне досаждало, что, казалось, я вот-вот вспомню, но…

– Вспомнила! – Я подпрыгнула так, что Рик едва успел откинуть голову, чтобы не получить в подбородок. – Ты говорил, что курса со второго начинают делать простые артефакты, и лавочники берут их дороже, чем стоит заготовка. Можешь научить? И как сбывать их?

Родерик задумчиво оглядел меня.

– Сил у тебя достаточно, чтобы зачарование держалось прочно, и научить самым простым вещам вроде согревающих камушков…

– Что это?

– Кристалл-грелка. Караульные кладут в рукавицы, барышни – в муфты. Или под сиденье кареты, чтобы не мерзнуть в дороге. В богатых купеческих домах ими прогревают постель перед сном или кладут в ноги, в хороших ресторанах – ставят под тарелки, чтобы блюда не остыли. Словом, многофункциональная вещь и, в отличие от жаровни, дом по небрежности не сожжет. Думаю, если потренируешься, сможешь делать такие, чтобы продержались месяца три.

– Но? – переспросила я, услышав в его голосе сомнение.

– Многие магические вещи изучают не раньше второго курса не потому, что у первашей не хватит ума понять, а потому, что они плохо контролируют магию. Ты пока не чувствуешь пределов своих сил, и я боюсь, что ты доведешь себя до магического истощения.

В его словах был смысл. По университету гуляли страшилки о студентах, которые, готовясь к экзаменам, не рассчитали силы. Кто-то навсегда лишился магии, кто-то и вовсе погиб. Я как-то спросила у Оливии, правда ли это, и она подтвердила, что такое возможно, если рядом не окажется настоящего одаренного целителя. Того, который способен черпать магию непосредственно из морока и пропускать ее через себя.

– Давай так. Сегодня уже много времени. Завтра… Завтра всем нам будет не до того. Тогда послезавтра вечером попрактикуешься под моим присмотром. Потом неделю понаблюдаем, с какой скоростью будет разряжаться артефакт…

– У тебя есть приборы для этого?

– Есть, – улыбнулся он. – Я живу со своих артефактов, так что у меня много чего есть. Послезавтра покажу лабораторию.

– Почему не сейчас? – полюбопытствовала я.

– Потому что сейчас я хочу показать тебе кое-что другое. – Он стал серьезным. – Но до того… Нори, пообещай мне, что не будешь пытаться освоить никакие зачарования самостоятельно. Для таких новичков, как ты, это смертельно опасно.

Я вспомнила, как побледнел и пошатнулся Зак, после того, как навесил иллюзию на вывеску. Выходит, то, что казалось нам обычной шалостью, было смертельно опасным экспериментом? Надо предупредить парней. Впрочем, сейчас им явно не до шалостей и экспериментов – после работы, с их слов, у обоих едва хватало сил добраться до кровати, а после учебы – сделать задания за два дня. Преподаватели, конечно, заметили, что вместо двоих близнецов появляется один. Этельмер, побеседовав с ними, разрешил появляться через занятие. Остальные предупредили, что на зачетах и экзаменах поблажек не будет, да тем и ограничились.

– И еще пообещай, что выдержишь эту неделю, и если окажется, что зачарование рассеивается слишком быстро, не будешь пытаться продавать такие артефакты, пусть даже задешево. Репутация создается годами, теряется в один миг, а ты свою пока еще не заработала.

– Обещаю и то, и другое, – сказала я. – Не экспериментировать без тебя и не жульничать с артефактами.

– Хорошо. – Он чмокнул меня в макушку. – А теперь одевайся, пока я собираю корзинку.

– Корзинку?

– Хочу сводить тебя немного развеяться. Ненадолго. Завтра будет совершенно сумасшедший день. – Тень пробежала по его лицу. – Поэтому нам обоим стоит немного отвлечься. Одевайся, я сейчас.

Куда его понесло?

– Я не хочу сейчас быть среди людей, – попыталась остановить его я.

– Отлично! – обрадовался Родерик. – Потому что я тоже не хочу. Только мы с тобой. Согласна?

Он улыбнулся, и такой светлой была эта улыбка, что я не выдержала – улыбнулась в ответ.

Едва я успела одеться, Родерик вернулся в комнату. В руках его действительно была корзинка, а на лице играло что-то вроде счастливого предвкушения – такие я видела у малышей, сделавших подарок для старших воспитанников и изо всех сил старающихся не разболтать. Что такое он придумал? От любопытства я даже забыла про свои заботы.

Он взял меня за руку, проводя сквозь портал, а когда сияние рассеялась, я ахнула.

– Это… море?

– Да.

Он обнял меня со спины, потерся подбородком о макушку. Я накрыла его руки своими, по-прежнему не в силах оторваться от бескрайней синей глади.

Огромное. Ни прочитанные книги, ни картины, что я видели, не могли передать этого ощущения громадной мощи. И простора: я всю жизнь провела в городе и никогда не видела горизонта. Бесконечное небо надо мной, бесконечное пространство впереди – на миг у меня закружилась голова и я перевела взгляд так, чтобы половину вида заслонял утес. Выдохнула:

– С ума сойти!

Не знаю, у кого бы хватило слов передать эту красоту. Мы стояли в просторном ущелье между скал. Солнечный луч высветил волну, превратив в изумрудное стекло. Она накатила с рокотом, разбилась белоснежной пеной и снова отступила, оставив мокрые камни. Солнце уже касалось горизонта, окрасив край неба оранжевым, расцветив тяжелые облака, которые скоро превратятся в грозовые тучи. А выше, там, где оно еще виднелось среди клубящихся облаков, небо заливала густая синева.

Рядом с этой вечной красотой все мои невзгоды померкли. Ветер дунул мне в лицо, растрепал волосы. Очередная волна, вздыбившись, захлестнула берег.

– Это шторм?

– Еще нет. Но купаться уже нельзя.

– Я хочу его потрогать. Можно?

Родерик крепко взял меня за руку.

– Пойдем. И не бойся. Я удержу тебя, что бы ни случилось.

Перешагивая с валуна на валун, я подобралась туда, где, пенясь, отступала вода. Присела, положив ладонь на мокрый камень. Море плеснуло, вода двинулась ко мне, сперва стремительно, потом замедляясь. Коснулась руки, аккуратно, даже бережно. Пахло солью – той солью, что стояла в ванной Родерика. На самом деле, конечно, это его соль пахла морем. Интересно, найдется ли в парфюмерной лавке… я отбросила эту мысль, не додумав, сейчас мне не хотелось вспоминать о своих заботах.

Я выпрямилась, подставляя лицо ветру. Родерик обхватил меня за талию. Очередная волна обрушилась, рассыпая брызги. Холодные капли на моем лице, свежий ветер и теплые объятья. Счастье накрыло меня с головой, словно море, и я рассмеялась.

Какое-то время мы стояли так, под солеными брызгами и ветром. Потом Родерик мягко повлек меня от воды.

– Пойдем. Ветер усиливается, и твой мундир промок.

Я поежилась. Сейчас, когда меня перестали согревать его объятья, я ощутила, что ветер действительно не летний и пробирает до костей, особенно через влажную ткань.

– Не хочется возвращаться, – призналась я.

Если он снова меня обнимет, я согреюсь. Когда еще удастся побывать в таком месте?