Дело было сделано, и так как я уже не ожидал нападения на дворец, то предложил своему другу:

– Ну что, Кац, вроде бы на завтра всё организовали, можно и успокоиться. Давай по пятьдесят грамм шустовского, и по койкам. Завтра тяжелый день, и нужно быть в форме на все сто. Эх, подсуропил ты мне, Кац, уговорив принять эту долбаную корону. Теперь даже выпить с устатку нельзя, приходится себя даже в этом ограничивать.

Продолжая жаловаться на жизнь самодержца, я между тем достал припрятанный коньяк, подошёл к маленькому столику, где уже давно стояло две рюмки, и до краёв их наполнил. Глянув на Каца, ухмыльнулся и подмигнул, после чего без тоста и не чокаясь опустошил рюмку. Затем от греха подальше и под воздействием сущности Михаила (бывшего гвардейца и гуляки) с силой бросил опустошённую рюмку в камин. Кац, принимающий в это время свою дозу, даже поперхнулся. Откашлявшись, он возмущённо воскликнул:

– Ты что, Михась, творишь – осколки теперь замучаешься вытаскивать! Ведёшь себя как дешевый барыга, которому наплевать на работу прислуги.

– Но-но, карась, с царём разговариваешь! Ты ещё не видел, как гусары поступают, когда завершают гулянку. Это знак тебе, что на сегодня наша пьянка закончилась. Пора в койку, господин министр.

Я хохотнул, а Кац, продолжая покашливать, молча показал мне кулак и направился к выходу из кабинета. Меня эта жизнь, когда нужно соблюдать кучу условностей, уже так достала, что я, плюнув на всё, прямо в мундире завалился на диван. Потом всё-таки встал, снял ремень и портупею, вытащил из потайной кобуры маленький «вальтер», засунул его под небольшую подушку-«думку», и только после этого выключил свет и уже цивильно улёгся на диван. Идти в спальню и ночевать там в одиночестве на огромной кровати я не хотел. Лучше уж так, по-фронтовому, – завтра злее буду и целеустремлённее. И ещё одна причина была, почему я не пошёл в спальню. И это именно императорские обязанности, которые я на себя взвалил. Как я мог уйти из кабинета, когда сам распорядился протянуть сюда линию связи и установить полевой телефон? Ничего страшного, если связисты ночью увидят своего императора без ремня, гораздо хуже, если он забывает свои же распоряжения. Вот я и улегся, ожидая стука в дверь пришедших связистов. Я понимал, что ждать придётся долго. Ведь в первую очередь распорядился протянуть линию связи к замаскированному посту, а уже потом заниматься новой линией связи.

Ход моих мыслей прервал не стук в дверь кабинета, а целая серия гранатных взрывов и звуки беспорядочной стрельбы. Как ни странно, я почувствовал не беспокойство, а облегчение и даже некоторое торжество. Моё предположение, что германский резидент всё-таки не станет ждать завтрашнего выезда Михаила в Сенат, а, располагая информацией о ничтожной охране дворца в Гатчине, скомандует ликвидировать русского императора ночью. Зачем прилагать колоссальные усилия с организацией засады на дороге, а тем более в городе, где у любого дворника вооружённые люди вызовут подозрения? И он обязательно сообщит об этом городовому. Система ещё не совсем сгнила – это всё-таки 1916 год, а не октябрь 1917-го. Гораздо проще уничтожить Михаила в его дворце в Гатчине, тем более когда известно о малочисленной охране. А торжество я почувствовал, когда представил, как вытянется физиономия у этого, несомненно, умного и опасного врага, когда я прошествую в зал заседания Сената. Обязательно нужно, чтобы Кац отслеживал реакцию присутствующих высокопоставленных людей. Наверняка кто-то из них – доверенное лицо германского резидента, если не он сам.

Вот так я думал, неторопливо надевая портупею под звуки винтовочной пальбы. Неожиданно раздалась пулемётная очередь, и я несколько заволновался. А когда пулемёт начал выдавать очереди одну за другой, я достал из кобуры свой табельный револьвер. Дело начинало мне активно не нравиться. Коль ведётся такая активная перестрелка, то дворец атакует далеко не сорок тыловиков. Только я оголил ствол, как дверь в кабинет распахнулась, и в комнату ворвался весь всклокоченный Кац, тоже с револьвером в руке. У меня его вид чуть не вызвал истерический хохот. И дело даже не в его причёске, затравленном взгляде и револьвере в руке. А в его одежде – серый кардинал ворвался к своему императору в голубоватых кальсонах, в напоминающей толстовку майке жёлтого цвета с завязками на рукавах и тапочках с ярко-красными помпонами.

Истерический хохот я силой воли подавил, но только с помощью язвительного возгласа:

– Кац, ты просто жжёшь! Всех привидений во дворце распугал своим видом. Да тебя можно использовать как секретное оружие против нападающих – от смеха они потеряют способность стрелять и что-то соображать.

Своего друга я, может быть, и не успокоил, но по крайней мере привёл в чувство – взгляд его приобрёл более нормальный ракурс, и Кац стал способен говорить осмысленные вещи. И первое, что он выкрикнул:

– Михась, нас атакуют гораздо более мощные силы, чем мы предполагали. Мы здесь как в мышеловке. Нужно быстрее сваливать!

– Ага, а тебя пустим вместо тарана! Не суетись, парнишка. Иди лучше к себе и оденься, как подобает министру двора. А я спущусь и разберусь, что там происходит.

Не слушая больше лопотание м. н. с., который, будучи студентом, умудрился даже пропустить сборы на военной кафедре, я вышел в коридор, подталкивая перед собой Каца. После чего, усмехнувшись, сказал:

– Давай, иди переодевайся, я тебя буду ждать внизу в холле. И с револьвером будь аккуратней, а то не дай бог отстрелишь себе что-нибудь нужное. Настя тебя бросит, а меня лишишь удовольствия погулять на твоей свадьбе. Учись, студент, обращению с оружием у старших товарищей, то есть у меня. Видишь, я уже свою пушку вложил в кобуру. Да не волнуйся, Кац, в любом случае мы отобьёмся. Здание каменное, гарнизон даже без учёта команды поручика Силина достаточный. Забыл, что ли, о джигитах-ингушах? Когда прибыли разведчики, я приказал Рустаму, командиру ингушей, чтобы он снимал наружную охрану и всех джигитов сосредоточил на первом этаже. Отвёл комнату для отдыха незадействованных в охране джигитов. И даже больше того: распорядился, чтобы пищу для них повара готовили без использования свинины. Так что, Кац, сидим мы в здании крепко, и чтобы нас отсюда выковырять, пехоты мало, требуется артиллерия. К тому же скоро должна прибыть спецгруппа. Ты сам слышал, какие распоряжения я давал генералу Попову. Всё, Кац, иди, переодевайся. Нечего смешить джигитов, обороняющихся на первом этаже.

В этот раз мои слова подействовали на Каца – он послушно направился в свою комнату, ну а я, настороженно прислушивающийся к усиливающейся перестрелке, пошел на первый этаж. По пути посмотрел в окно, но ничего не смог разглядеть. Деревья было видно, да и то потому, что была полная луна и недавно выпал первый снег. То есть картина на этой стороне дворца была такой же, как из окон в моём кабинете. Из этих наблюдений я сделал вывод, что нападающие ещё далеко от дворца и ребята поручика Силина сдерживают их своим огнём. Если бы было не так, то из окон второго этажа я бы точно заметил нападающих, даже несмотря на темноту. Заметил же я прыгающего на привязи Рекса. А собака была привязана метрах в сорока от дворца у каретного сарая и прекрасно была видна на свежем снегу. Основываясь на этом выводе, я уже спокойно, не вынимая револьвера, стал спускаться на первый этаж.

Проходя мимо кухни, я почувствовал струю холодного воздуха, бьющую из её открытой двери. Всегда, когда дверь кухни была открыта, оттуда шёл жар и запах жареного лука, а сейчас сквозило холодом и запахом сгоревшего пороха. Естественно, я туда заглянул и увидел брошенные на пол большие кастрюли, распахнутое окно, джигита, стоящего у него и целящегося из своего карабина куда-то на улицу. Рядом стоял Рустам, командир ингушей, охранявших дворец, и почему-то в бинокль вглядывался в это распахнутое окно.

Меня заинтересовало, что же там, в темноте, заметил Рустам. И я, даже не поприветствовав джигитов, спросил: