– Да со всем у нас дефицит. Всё приходится доставать, я уже и забыл, что такое наряды, плановые поставки и прочие прелести советской системы. Вообще беда была бы, если бы не артсклад в Волковыске. Только за счёт него и живём. Вот только плечо доставки очень большое. Когда в наступление пойдём, то и не знаю, как быть, если подразделения отдалятся от железной дороги. Расход топлива на доставку боеприпасов возрастет многократно, а с топливом у нас и без этого большая проблема.

– А ты о гужевом транспорте не думал?

– Как это не думал? Да мы развиваем его как можем. Теперь только тяжёлые снаряды возим автомобилями, всё остальное лошадкой – старой доброй двуколкой. Медленно, конечно, но зато немецкая авиация подводы особо не бомбит.

Вот после этих слов мы и приступили к обсуждению интересующей меня проблемы, реальному обеспечению боеприпасами изготовившихся к прыжку подразделений корпуса. Через полчаса беседы я уже знал подетально возникшие проблемы и как снабженцы собирались их решать. В общем, основательно вник в проблемы снабжения и мог спокойно ответить на все вопросы, которые наверняка будут подниматься командирами, вызванными на последнее перед наступлением совещание. Я был удовлетворён, хотя и не обрадован сложившимся положением. Вывод из этого разговора напрашивался один – нужно быстрее наступать, несмотря на нехватку многих видов боеприпасов и топлива. Если мы ещё затянем нашу подготовку, то положение никак не улучшится, а только станет ещё хуже.

Распрощавшись с Бульбой, я с уже испорченным настроением поплёлся в вагон Бедина. В докладе зама по тылу тоже не было ничего прорывного и позитивного – сплошные трудности, нехватка персонала, оборудования и транспорта. Удивительно, как мы ещё существовали – особо не голодая, не бродя по передовой в оборванном и грязном обмундировании. Это я и высказал Бедину, указав при этом, что штабные командиры вообще кушают по высшему разряду – в вагоне-ресторане международного экспресса. Вот только после этого пошёл нормальный деловой разговор – без стенаний, жалоб на развал всей инфраструктуры и отсутствие подготовленных кадров. Основной посыл, который я пытался внушить своему заму по тылу, что нужно ещё напрячься для последнего рывка, а там, когда прорвёмся в Европу, к его услугам будет вся инфраструктура капиталистической страны. Хочешь бани с бассейнами, шикарные рестораны с халдеями, у которых будет только один вопрос – чего изволит-с русский солдат, прачечные, которые стирают даже шёлковое бельё, не повреждая его. Одним словом, заживём, как баре, когда прорвёмся в Варшаву. Конечно, многое из того, что я говорил, была полная чушь, но странным образом настроение после моего бравого монолога возросло, и не только у меня. Тот же Бедин стал смотреться не мокрой курицей, доклевывающей последние зёрнышки, а выпустившим шпоры петухом, который готов взять своё. Одним словом, командарм повысил моральное состояние своей тыловой службы. Позитивное завершение нашего разговора подвигло меня предложить Бедину накормить своего прямого начальника в своём замечательном вагоне-ресторане. Всю дорогу до вагона-ресторана я шутил по поводу того, что бывший лейтенант госбезопасности ещё плохо адаптировался к реалиям обычной армейской жизни. Заставляет голодать командарма, при этом не развлекая его приятной беседой, а вываливая на него все проблемы бытия. Но вся моя ирония угасла, как только я уселся за стол и отведал первое блюдо. Кухня была на высшем уровне, и оставалось только нахваливать Бедина, организовавшего такой пир в наши нелёгкие времена. А после обеда с сожалением покинуть это место раздачи амброзии, чтобы заняться прямым делом командарма – выездом в передовые части, для организации столь нужного всем удара по силам зла.

Третий час нахождения на НП 4-й танковой дивизии не принёс ничего, кроме разочарования. Не так развивалось начало нашего наступления, как я думал. Не было у немцев паники и никуда они не бежали, бросая технику и вооружение. Хотя всё мы вроде бы сделали правильно – ударили неожиданно, предварительно подавив основные огневые точки. Полчаса по ближайшим тылам противника работали 152-мм гаубицы, в прах разнося разведанные огневые точки немцев. В первые минуты артподготовки сердце радовалось удачному началу дня – ни одной летающей немецкой сволочи в небе, наши танки и пехота ждут только красной ракеты, чтобы двинуться вперёд. И вот такой облом – немцы не побежали. Засели гниды в уцелевших огневых точках и лупят из пулемётов так, что головы не поднимешь. Попытка подавить эти пулемёты пока не удаётся. У гаубиц уже кончились снаряды, миномётами ничего не получалось – немцы засели в своеобразных дзотах, и мины поднимали просто пыль на перекрытиях вражеских укреплений, ну а орудия небольших калибров никак не удавалось установить на прямую наводку. Одним словом, безобразно была организована первая наступательная операция наших войск в этой войне. Инженерная разведка не проводилась вообще. На глазок осмотрели местность, включая и меня, представили, как наши танки вслед за огненным валом раскатывают немецкие позиции, и успокоились. И ни одному командиру не пришло в голову проверить луг, который подходил к немецким окопам. А что его проверять, и так всё ясно – коровы на нём недавно паслись, вон своих вонючих лепёшек сколько насыпали. А что недавно, тоже понятно – такие рои мух только на свежаке собираются. А значит, луг не заминирован, и можно спокойно подобраться к немецким позициям.

Вот и подобрались – всё ещё скулы от злости сводит. И было от чего – поле боя, а именно вот этот долбаный луг был усыпан павшими красноармейцами, и наша доблестная техника там тоже присутствовала. Три неповреждённых танка КВ, чуть ли не по башню зарылись в этот коварный чернозём, больше похожий на густую грязь. Один тяжёлый танк всё ещё газовал, пытаясь враскачку выбраться из этого капкана. А техника, которая не самозакопалась, была и такая (три лёгких танка Т-26 и два бронеавтомобиля БА-20), весело дымилась, распространяя по округе тяжёлый запах горящей органики и нефтепродуктов. И подбила их всего лишь одна уцелевшая 37-мм пушка гитлеровцев. Наводчик там был опытный и хладнокровный – расстрелял моих салаг, не выполнявших даже простейшего манёвра, как в тире. Польза от подбитой техники всё равно была – не нужно было бросать для бесславного отхода живой силы дымовых шашек. А отвести ребят было просто необходимо, они не в состоянии были продолжать атаку. Школа не та, они если и ходили в учебную атаку, то раза два, не больше. Но вообще-то ребята из этого батальона неплохие, не побежали в тыл, задрав хвост, напоровшись на кинжальный огонь двух пулемётов. Лежат под пулями, как суслики, хотя в душе, наверное, и кроют матом начальство. Ну ладно, начальству не привыкать, но посмотрим, как они выдержат мой мат. Пинками, что ли, погнать командиров этого полка на пулемёты? Чтобы знали, сволочи, каково это идти в атаку на плохо разведанные позиции противника. Но это желание у меня очень быстро прошло. Так, минутный порыв. Я-то понимаю, что это от безысходности и желания хоть что-то сделать. Не дело командарма с пистолетом поднимать людей в атаку, на какой-то сраный ротный опорный пункт. Да, вот именно, при зрелом размышлении, я пришёл к выводу, что это всего лишь ротный опорный пункт. Расчихвостили нас по полной программе, и что обидно, сделать ничего не получается. Нет, конечно, можно нагнать сюда ещё людей и всё-таки завалить эти чёртовы пулемёты телами моих бойцов. И что? В этом, что ли, будет заключаться доблесть командарма? Да гнать нужно таких военачальников взашей. А лучше отдать на растерзание матерям красноармейцев, погибших по вине такого командарма. По крайней мере, для меня это было бы самое страшное наказание.

Все эти размышления на грани нервного срыва были фоном на основную думу – как заткнуть эти проклятые пулемёты. Варианты отметались один за другим, пока в голову не пришла одна простая мысль. «Что ты паришься, мать твою! У тебя же рядом сидит лучшее оружие для этого дела – Якут называется! Да он с километровой дистанции в пуговицу попадёт, не то что в глаз пулемётчику с трёхсот-четырёхсот метров». Я, тут же не отрываясь от стереотрубы, выкрикнул: