Щеки обожгло стыдом. Да. Я уже взяла его деньги, и после этого глупо говорить о гордости. Но…

– Я ни медяшки на себя не потратила! Только потому, что маме нужно было…

Меня замутило. Какая разница, на самом деле. Я все же продала свою гордость, и никому теперь ничего не объяснишь.

– Знаю, – кивнул Рик. – И знаю, что их не хватило. Ты взвалила на себя непосильную ношу…

– Ничего не непосильную! Я сама могу!…

– Сама ты и себя обеспечить не можешь! – взорвался он. – Не то что брать на себя ответственность за другого человека! Что ты будешь делать дальше? Что ты ей скажешь, когда пройдут месяцы, за которые ты заплатила? «Извини, мама, я больше не могу тебя содержать, возвращайся на улицу?»

– Придумаю что-нибудь! Это не повод лезть в мою жизнь!

– От моей помощи ты отказываешься. Значит, пусть твой отец…

– Он мне не отец!

Да, совсем недавно я думала, что не погнушалась бы приставить нож к горлу барона и потребовать денег на содержание матери. Но если бы пришлось поступить подобным образом – это было бы мое решение! Мое собственное, и унижение, которое я бы испытала тогда, стало бы следствием моего поступка. Моего, а не Родерика.

–…Вернет твоей матери хотя бы деньгами.

В его словах была доля разума, я и сама прекрасно понимала, что если затея с артефактами не удастся, я не смогу содержать мать. Даже если все пойдет гладко. Если она не заболеет вдруг – а вряд ли после стольких лет жизни на улице у нее железное здоровье. Если не случится еще десятка неожиданностей, которые потому и неожиданности, что заранее их не предугадаешь. Все равно стипендии не хватит.

Вот только… не деньги барона так расстроили меня. И не его попытка откупиться.

Меня мутило от унижения, словно я сидела и выпрашивала милостыню. Впрочем, дело было даже не в этом.

– Я верила тебе, Рик. Как себе самой верила. А ты пошел и просто… Просто…

Слов не хватало.

– Я не видел другого способа тебе помочь. – Он упрямо поджал губы.

В груди словно что-то оборвалось. Он не понял. Он считает, что сделал все правильно и значит…

– Я больше не могу тебе верить, Рик.

Хотела бы я заплакать, но слезы словно выжгло той болью, что загорелась внутри.

Я же с самого начала знала, что это когда-нибудь закончится. Но почему так, пресветлые боги, почему именно так?

Родерик переменился в лице. Словно мог прочесть мои мысли.

– Нори…

– А если нет доверия, то и любовь ничего не стоит. Сегодня ради моего блага ты разболтал мою тайну человеку, который мне противен. Что будет завтра? Договоришься с околоточным, чтобы он под каким-нибудь предлогом выставил мою мать из города, и мне не пришлось ее содержать?

– Успокойся. Пожалуйста.

Интересно, кого и когда в самом деле успокаивало слово «успокойся»? Меня так и вовсе понесло.

– Подкупишь преподавателей, чтобы мне было легче учиться?

Он в полмига оказался рядом, прижал меня к себе.

– Нори, я думал…

Но объятья, которые всегда были такими теплыми, сейчас показались мне оковами.

– Пусти! – Я рванулась, отчетливо понимая, что не смогу драться с ним, как я дралась бы с любым другим парнем. Да даже если и смогу – он сильнее. И пикнуть не успею – откроет портал и утащит… да хоть себе в квартиру, и не выпустит, пока не «успокоюсь».

Но Родерик отступил, уронив руки. Только смотрел так, что мне хотелось умереть на месте. Я бы отдала все на свете, чтобы не случилось последних пяти минут. Или чтобы я могла простить его.

Но кажется, даже в тюрьме мне не было так плохо. Полбеды, что он растоптал мою гордость, рассказав все барону. Куда хуже, что я теперь не смогу поверить ни его словам, ни объятьям, ни поцелуям…

Я выложила из кармана письмо барона и его чек.

– Верни Вернону. Передай, что я восемнадцать лет жила без него, проживу и дальше. Еще передай, что я верну ему долг, как только смогу. В крайнем случае, после диплома.

Я отвернула лацкан кителя, где с самого дня возвращения из тюрьмы была приколота брошь – его подарок.

– Нори… – прошептал Родерик.

Пальцы не слушались.

– Из этого бы все равно ничего не вышло. – Мой голос прозвучал на удивление спокойно. Наверное, так говорят поднятые мертвецы, которым уже все равно. – Сверчку нечего мечтать о звезде.

Я с самого начала это знала. С самого начала все предупреждали меня. Но так хотелось поверить, что хотя бы эти несколько месяцев до его диплома – мои…

– Ты не сверчок, а я не звезда, – упрямо проговорил он. – Вышло бы. И выйдет.

– Прости, Рик. – Я положила брошь поверх письма. – Я больше не могу тебе верить. Наверное, ты хотел как лучше, но… Прости.

Шаг назад, еще. Я понеслась в общежитие изо всех сил, словно боялась – Родерик настигнет меня, если я остановлюсь. Едва не выбила дверь, пролетела по лестнице. Сердце должно было колотиться в горле, но я не чувствовала его, словно в груди на его месте возник ледяной камень. Только воздуха не хватало, и горло жгло.

– Что случилось? – ахнула Оливия, повернувшись от учебника.

Я прислонилась спиной к двери.

– Извини, но я заберу артефакт с куполом. Его надо вернуть. И… – Я шагнула к шкафу, начала рыться внутри. Перья. Заготовки для артефактов. Что еще Родерик дарил мне? Что, попадись на глаза, напомнит о нем?

Да здесь все будет напоминать о нем! И, прежде всего, он сам – на каждой физухе.

Ничего. Это только до конца года. Потом он получит диплом и забудет меня. И я забуду его.

– Вы поссорились?

– Мы не ссорились.

Это было правдой. Мы не ссорились. Не кричали друг на друга, не били тарелки, или как там ссорятся нормальные люди.

Просто я больше не могу ему верить.

Оливия обняла меня. Она ничего не спрашивала, ничего не говорила, только гладила по голове. Я расплакалась – сама от себя не ожидала. Слезы просто хлынули потоком, а за ним рванулись слова.

Оливия усадила меня на кровать, снова обняв, а я все говорила и говорила, давясь не то слезами, не то словами. Про маму, которую я хотела бы любить, но чувствовала себя рядом чужой, про барона, оказавшимся моим отцом, и которого я могла только презирать, даже не ненавидеть. Про Родерика, который столько для меня сделал, а я не могу, не могу теперь его простить. Наверное, я просто не умею любить. Неспособна.

– Он правда так поступил? Правда рассказал барону, что ты его дочь, хотя ты не просила его об этом? – Оливия, кажется, была глубоко потрясена.

– Он так сказал.

– Я его убью, – выдохнула она. – Собственными руками.

– Ты понимаешь? – вскинулась я.

– Конечно. Плачь. – Она уложила меня в кровать, завернула в покрывало. – Станет легче.

Я плакала и плакала, а слезы все не кончались.

Легче не стало.

Будильник сработал исправно. Мелодия, такая привычная, разорвала сон. Оливия, которая на сегодня не стала ставить купол, заворочалась. Я торопливо сжала в кулаке артефакт. Музыка утихла, а я скорчилась в кровати, задыхаясь от боли.

В самый первый день мне показалась знакомой эта мелодия, а сегодня я узнала ее. Ночной сторож в приюте утверждал, будто это очень модный романс, который поет и знать, и простонародье. Герой его страдал от того, что не мог сказать девушке о своей любви, зная, что им не быть вместе.

Рик… Родерик знал. С самого начала знал, что ничего не выйдет.

Вчера, когда я собирала в коробку его подарки, Оливия предложила мне подождать пару дней прежде, чем окончательно что-то решать. «Я все понимаю, – сказала она. – То, что он натворил, трудно простить. Но, может, дашь себе время успокоиться прежде, чем решить окончательно? Когда бушуют чувства, разум молчит».

И, конечно же, приснился Сайфер, как без него. Хоть он не уговаривал подумать и не пороть горячку. Вздохнув, будто большая собака, подгреб меня под голову и дал нареветься всласть.

Может быть, Оливия была права. Беда только в том, что успокоиться не получалось. Каждая вещь, что я складывала вчера в коробку, словно твердила одно и то же. Я ему верила. А он унизил меня, сам того не поняв. Разболтал мой секрет, потому что решил, дескать, так будет лучше. Заставил выглядеть просительницей в глазах человека, которого я презирала.