После рапорта обошел строй, дав нагоняй некоторым разгильдяям. Добавил страха, покричав на одного не по форме одетого красноармейца. А затем строгим голосом объявил, что взводу предстоит участие в очень ответственной ночной операции, настолько важной, что она может повернуть ход всей войны с фашистами; что во время этих ночных боев недопустимо разгильдяйство и задержка в выполнении приказов. Одним словом, я провел с этими салагами экспресс-курс молодого бойца, как сделал бы всякий нормальный сержант. Поняв, что теперь те запуганы мной больше, чем самими фашистами, со всеми их танками и самолетами, я отошел в сторонку с лейтенантом, чтобы и тому дать накачку.

Все это время капитан Суханов стоял в отдалении, с интересом наблюдая, как я беру командование над этим взводом в свои руки. Рядом с ним торчали фигуры трех бугаев, одетых в красноармейскую форму. По-видимому, отбирая людей для сопровождения пленных, он руководствовался прежде всего физическими кондициями будущих охранников. «Ну и зря, – подумалось мне, – не это главное! Вон, Якут в два раза меньше любого из этих парней, а по эффективности заменит десяток». Кстати, сам Якут, вместе с Шерханом и Синицыным, тоже наблюдали, прислонясь спинами к заднему борту «хеншеля», как их командир воспитывает салажат. Увлекшись, я бы охотно продолжил это занятие, но в перелеске показалось несколько автомобилей, первыми были три бензовоза.

Беседа с молоденьким лейтенантом, наверное, была последней задержкой в той мирной жизни, когда я, будучи комбригом, ежедневно занимался обучением военному делу подобных ребят, готовя из них настоящих бойцов. При появлении первых автомобилей показавшейся из-за пригорка довольно длинной колонны, я с сожалением скомкал воспитательную беседу и приступил к раздаче конкретных приказов, касающихся действий взвода в предстоящем рейде по немецким тылам. К тому времени, когда машины приблизились к нам, инструктаж был закончен.

Недавняя моя ностальгия по спокойной и размеренной жизни была вполне оправданна, ведь как только колонна машин остановилась и из недр ее явился Черных, начался форменный бедлам. Время как будто остановилось, а действия людей, наоборот, ускорились: невероятное количество народа бегало, кричало, и в этом броуновском движении самое активное участие принимали я, а также Шерхан, вовремя подоспевший мне на помощь. Виновник суеты только перебросился со мной несколькими фразами и укатил на «хеншеле» вместе с нашими трофеями, капитаном Сухановым и новой охраной – перегружать пленных в транспортный самолет. А я, приняв бразды правления над бывшими подчиненными Черных, формировал колонны, каждой из которых предстояло совершить свой маршрут. Приходилось по несколько раз разъяснять задачу командирам и личному составу.

Особенно меня достали пилоты авиадивизии, а именно – их вопросы: что да как, и каков процент успеха задуманной операции. Что я, Господь Бог? То ли дело дивизионные зенитчики – под козырек, и все, вопросы только по конкретным действиям. Зенитчики – они, пожалуй, оказались самыми дисциплинированными бойцами, которых переподчинил мне Черных. Несмотря на то что зенитная батарея приехала последней, ее командир быстрее всех уяснил поставленные перед ним задачи.

А в общем-то я был поражен, как быстро Черных организовал переброску обещанной техники, материальных ресурсов и личного состава: не прошло и получаса после нашего разговора, а грузовики и бензовозы уже стояли передо мной, готовые к маршу. Я думал, что только загружать их топливом и боеприпасами будут не менее часа. С этим вопросом я обратился к Черных, как только колонна подъехала. Оказалось все очень просто: грузовики и так были загружены, еще утром, и ожидали команды об эвакуации этих ресурсов на полевой аэродром. Петрович начинал потихоньку переводить эту, самую большую, авиабазу на запасной полевой аэродром. Да, умный мужик и предусмотрительный – ничего не скажешь!

К той сумасшедшей деятельности добавилось еще одно обстоятельство – мне пришлось оторваться от дела, поручив подготовку колонн к маршу на завершающем этапе Шерхану, и явиться в штаб САД. Болдин прислал вестового с известием, что можно забирать приказы. Сначала я с досадой воспринял это сообщение, однако когда дело было завершено и я вышел из штаба, от прежнего настроения не осталось и следа.

Я очень даже продуктивно потратил время, ведь мне удалось невозможное – добиться у генерал-лейтенанта согласия, более того – письменного приказа о назначении на некоторые командные посты в 6-м мехкорпусе нужных мне людей. Ну, во-первых, это, конечно, Пителин. Приказом Болдина он был назначен на пост начальника штаба 6-го мехкорпуса взамен полковника Коваля, который не очень хорошо проявил себя после начала войны. К тому же он в должности начштаба был всего полгода, еще не успел обрасти связями на самом верху, и некому было сказать в его защиту веского слова. Во-вторых, меня не устраивала деятельность разведывательного отдела мехкорпуса. Скажу больше, я считал полностью провальными действия разведки, взять хотя бы один факт – бессмысленное сжигание моторесурса в поисках якобы прорвавшейся в тылы 10-й армии мифической танковой дивизии немцев. Поэтому я потребовал назначить вместо майора Баринова капитана Курочкина. Болдин на это возразил, что начальник разведки недавно заменен на Бейлиса, и не время сейчас напрасно дергать людей. Но я отвоевал назначение Курочкина на пост начальника разведки.

Да, уже на четвертый день войны Ряба стал капитанам, не зря я ему предрекал, что скоро он и по званию будет соответствовать командиру батальона. Меня наконец ознакомили с приказом, в котором произвели в генерал-майоры, а некоторых других командиров повысили в звании. И что интересно, некоторые из них перепрыгнули ступеньку – чувствовалась в этом деле опытная рука Пителина, сумевшего на гребне волны успеха протолкнуть в списки нужных ему людей, непосредственно не участвовавших в боях со 2-й танковой группой вермахта. Так Сомов и Курочкин были повышены на два звания, и теперь они были соответственно подполковник и капитан. Это обстоятельство и дало мне возможность просить об их переводе в 6-й мехкорпус на высокие должности. Полковник Вихрев стал одним из заместителей командира мехкорпуса, а полковник Осипов остался в 7-й ПТАБР командовать бригадой.

Что меня больше всего поразило и заставило задуматься – с какой легкостью удалось протащить на должность заместителя по политической части Фролова, вместо бригадного комиссара Эйтингона. Получалось, что за минуту разговора мне удалось добиться невозможного – залезть в кадровую политику ведомства Мехлиса. А это значит, что Болдин получил указания с самого верха – удовлетворить все предложения нового командира мехкорпуса. В это критическое время, когда оборона разваливалась, подполковник, сумевший дать по морде фашистам, получил карт-бланш и, может, от самого Сталина. А что? Ведь мое предложение о назначении лейтенанта госбезопасности Бедина замом по тылу мехкорпуса без разговоров было утверждено. И это окончательно меня убедило в том, что только Сталин мог распорядиться дать неограниченную свободу действиям генерал-майора Черкасова.

Может, даже руководитель государства наконец понял, что стандартными методами остановить немцев не удастся. Все его генералы и маршалы обломались по полной программе, вместе с их глубокомысленными расчетами и планами, а только один борзый мальчишка – Черкасов – сумел силами всего лишь бригады крепко дать по носу передовым, самым боеспособным дивизиям вермахта. Так давайте дадим парню корпус и не будем мешать воевать, как он может – глядишь, из этого что-нибудь получится. Главное – хуже не будет, невозможно хуже.

Именно таким я представлял ход мыслей Сталина, когда он подписывал приказ о произведении меня в генерал-майоры и назначении командиром 6-го мехкорпуса, а по существу – всей КМГ. Болдина же вызвали в Москву, чтобы не мешал претворять в жизнь все задумки новоявленного стратега. Попрощавшись с генерал-лейтенантом и лелея ощущение своей особой значимости, я медленно проследовал по штабному блиндажу. Штабные работники, как будто чувствуя мое состояние, жались в сторонке, освобождая прямую дорогу к выходу из этой огромной землянки. Однако вся моя важность куда-то в один миг испарилась, как только вышел на улицу. Я припустил бегом к еще не сформированным автоколоннам. Добравшись до места, с ходу ринулся в броуновское движение; опять суетился, кричал, ругался – одним словом, все мое существо жило одним, теперешним моментом, без остатка отдаваясь решению предстоящей задачи, и мечтой хоть как-то обуздать немецких стервятников.