Казалось бы, все эти прожектерские планы выглядели смешным фарсом перед фактом того катастрофического положения, в котором находились части Красной армии. Но это казалось так только на первый взгляд – люди и техника еще имелись, вот только командиры в большинстве своем были поражены губительной бациллой бессилия перед жестким камнепадом обстоятельств. Не было единого твердого стержня, о который могли бы опереться люди в такой страшный час: армейские политорганы практически самоустранились, идея державности была выбита из людских голов и заменена искусственным понятием интернационального долга. А долг перед Родиной, близкими и памятью предков – не менее аморфным понятием о братстве трудящихся. Религиозность, мягко говоря, тоже не приветствовалась, так как мешала строительству светлого коммунистического завтра. Одним словом, души людей были здорово подчищены, и такой выхолощенный, новый человек остался один на один с неожиданным настоящим – тем ужасом, который на него валился с неба, бил прямо в лоб на родной земле, окружал со всех сторон слухами о несметных полчищах врагов, с которыми бесполезно биться. Слава богу, оставались еще единицы людей, крепких духом, на которых только и можно было опереться. Остальным же необходима была опора, и лучше всего – в виде невероятной идеи, бьющей по воображению и оголенным нервам. А больше всего необходим был лидер, демонстрирующий полную уверенность в победе, твердость, граничащую с жестокостью и, несомненно, прозорливый ум полководца. Злодейка-судьба так все перекрутила, что мне ничего не оставалось, как стать таким лидером. А куда деваться? Ведь я знал, к чему приведут малодушие, скромность и игра в прятки за спинами более достойных людей. Пришлось брать себя в ежовые рукавицы и демонстрировать полную уверенность в победе, хоть это было нелегко, ведь в моей прошлой реальности этой уверенности и в помине не было, там проще всего было проявлять твердость и жестокое отношение к предателям – вот этому нас хорошо учили в Эскадроне. Теперь же более всего я боялся опростоволоситься в главном для лидера вопросе – грамотном и прозорливом руководстве воинскими соединениями. Вот если бы командовать ротой или батальоном – там бы я был на своем месте, а не парился, как сейчас, над решением стратегических вопросов. Там было так: увидел врага – убей; нужно поднять цепь в атаку – ТТ из кобуры, пару пинков под зад струсившим красноармейцам и «ура-а-а!..», и вон все мысли из головы, мешающие уничтожить врага. А тут – думай, да не просто думай, а так, как будто я, мать его, Спиноза. Или еще хуже – говори до мозоля на языке, только чтобы внушить людям уверенность в победе – чистый, мля, Цицерон. Нет, срочно сюда Пителина! Пускай он думает, а я лучше буду у него на подхвате. Тяжела, блин, шапка Мономаха!
Так я сидел и думал, выжидая отмеренный мною же срок, когда повторно можно будет связываться со штабом бригады. Уже пять минут прошло, как я говорил с Бединым, последним командиром из моего списка, с которым поручал связаться радисту. Оставалось еще три минуты, и можно связываться со штабом бригады. «Вот же черт, как медленно текут проклятые секунды! Ну давай же, давай», – уговаривал я свой хронометр. Как бы вняв моим мольбам, поступил вызов на нашу радиостанцию из штаба бригады. У радиостанции был сам Пителин. Надо думать, с какой радостью я воскликнул:
– Михалыч, можешь не волноваться, я направил помощь Сомову! У вас-то самих как дела?
В ответ сухим тоном голос начштаба произнес набор цифр. «Вот жертва инструкций, – подумал я, – опять нужно отвечать этому педанту кодовыми цифрами!» Однако эта самая задержка, а именно – расчет своего кода на данный момент времени, меня приличным образом отрезвила, сменив эмоциональный и нервный настрой на деловой. Я коротко произнес этот своеобразный пароль и потребовал доклада о положении дел в бригадной группе.
Однако Пителин, будто названный мною код прорвал, наконец, плотину сдержанности, напротив, вдруг слишком взволнованно заговорил; возбужденная речь его, переходящая на крик, была весьма спутана – логика прослеживалась только в первых фразах о том, что положение нормальное, что немцы сидят, не рыпаются, только изредка постреливают и иногда кидают мины. Потом он начал нести полный, на мой взгляд, бред, через который рассудок с трудом пробирался; а Михалыч продолжал возбужденно кричать:
– Филиппыч, представляешь, поляки хотят нам помочь! Больше трехсот человек пришло в расположение бригады! Требуют оружие и указать позиции, где им занимать оборону! Это же невероятно, чтобы шляхтичи помогали русским! Я все еще не верю и боюсь им выдавать оружие – вдруг ударят в спину и откроют дорогу немцам! Прямо не знаю, что делать? Их командир требует, чтобы связались с тобой, говорит – ты их знаешь и поверишь! Он служил раньше в польской армии, звание – полковник.
– Михалыч, подожди, не тараторь! Какой еще полковник? Не знаю я никаких польских полковников и никогда с польской армией не сталкивался! Он что, тебе сам обо мне говорил?
– Да нет, по-русски он ни бельмеса, через переводчика общались. Ежи его зовут, он тоже утверждал, что ты его хорошо знаешь и полностью доверяешь ему.
Конечно, я сразу вспомнил Ежи и понял, о чем речь; тут же нахлынули теплые чувства к поляку: «Ну, шляхтич дает, уже не только сам, но и народ сагитировал воевать с тевтонами. Безусловно, доверять Ежи можно и даже нужно, а тем более в такой ситуации, когда каждый опытный боец на вес золота. А эти поляки наверняка бывшие военные, и им не надо объяснять, с какой стороны заряжается винтовка». Пителину я не стал ничего рассказывать и объяснять, кем для меня однажды явился Ежи, а просто переспросил:
– А фамилия у переводчика не Топеха ли?
Михалыч подтвердил этот факт и добавил:
– Я документы у него проверял, все соответствует бумагам. А вот у других поляков нет никаких документов, только справки со штампом Гушосдора, выписанные от руки!
– Ладно, Михалыч, сейчас это не важно, если у Ежи Топехи имеется путевка на мою «эмку» с надписью, сделанной моей рукой, можешь полностью доверять этому человеку и тем людям, за которых он поручится. Так что проверь этот факт, а потом начинай выдавать полякам оружие из наших запасов. Там вроде бы винтовок сейчас много; когда привезли от Гаврилова двести ППШ, то после перевооружения ребят Курочкина все самозарядки были сданы на склад автобата. Там же хранятся еще не распределенные по нашим подразделениям остатки бывшего польского вооружения, его бригада получила на Белостокском артскладе. Вот и передай это все полякам.
– Ха, передай! Было бы что! Чем мы, по-вашему, вооружили вновь сформированный батальон Курочкина? Чуть ли не половина красноармейцев, прибывших к нему, была без оружия; так что все СВТ, пулеметы и бронебойные ружья переданы в этот батальон; на складе автобата остались только штук пятьдесят трехлинеек и четыре бывшие польские 37-миллиметровые противотанковые пушки.
– Хм… Ну ладно! Тогда предавай все, что осталось. И скажи командиру поляков, чтобы другое оружие сами себе добывали – пускай прямо этой ночью организует налет на позиции немцев: и самим будет польза – раздобудут трофейное оружие; и нам окажут помощь, лишат этих гадов отдыха. А там, глядишь, так растревожат змеиный клубок, что командование вермахта будет вынуждено направить им подкрепления. А вообще, это хорошо, что поляки появились, теперь тебе спокойно можно оставить вместо себя командира артдивизиона капитана Борисова, а самому срочно прибыть в Волковыск.
– Как прибыть? Я не могу оставить штаб бригады! Командование все в частях, должен же кто-то координировать действия подразделений, размазанных по всему фронту. Начальник штаба бригады я, или кто?
– Ну, насмешил, Михалыч – «кто» он, понимаешь ли! Только писать это «Кто» уже нужно с большой буквы. Поздравляю, товарищ Пителин – вам присвоено внеочередное звание полковника. А прибыть в Волковыск вы обязаны на новое место службы. Приказом заместителя командующего Западным фронтом генерал-лейтенанта Болдина ты назначен начальником штаба 6-го мехкорпуса.
