— Да, но я подумал, что ты использовала ниндзюцу. Призыв или стихию земли…

— Но мы же договорились о гендзюцу! Да и откуда бы я знала дотон?

— Райтон ведь знаешь. Оно слишком реально. Это совсем не похоже на иллюзию.

— Развей ее.

Сарада невольно напоминала себе дядю. Когда-то он так же руководил ею. Ёро сосредоточился, прикрыл веки.

— Кай!

Но Сарада почувствовала, что контроль над ним никуда не исчез. Ёро открыл глаза и снова увидел каменного гиганта. Со спины к нему подобрался малыш и стал дергать лапкой за штанину. Ёро вздрогнул и встряхнул ногой.

— Не сработало. Ты не умеешь прерывать гендзюцу?

— Умею, — напряженно произнес Ёро. — Оно не работает.

— Еще раз.

Он снова приготовился.

— Кай!

Все равно не сработало. Сарада не собиралась поддаваться и прерывать гендзюцу, но и сам Ёро выбраться не мог.

— Это сила Учиха, — процедил за спиной мужской голос.

Сарада вздрогнула и обернулась. Генма-сенсей отлично скрывал свою чакру. Он стоял позади бревен и перекатывал в зубах сенбон.

— Из гендзюцу такого уровня так просто не вырваться.

Гендзюцу такого уровня…

Только сейчас Сарада впервые осознала, насколько продвинулись ее успехи в гендзюцу. Дядя ее иллюзии лишь критиковал. Изуми научилась противостоять им. И вот наконец иллюзию Сарады оценил человек со стороны, и не мальчишка-генин, а джонин-наставник.

На лице Ёро отразилось отчаяние. Он замахнулся кунаем и со всей силы вонзил острие себе в ладонь. То ли думал, что кунай тупой после столкновения с тушкой идола, то ли понял, что его оружие в порядке и все это — иллюзия, и пытался ее развеять новым способом. Сарада почувствовала, что понемногу теряет контроль над его сознанием. Сильнейшая боль в руке вытесняла все остальные чувства, и гендзюцу отступило. Поступок Ёро шокировал. Сарада очень хорошо помнила ощущение режущей боли в своей правой ладони во время пыток у Данзо. Намеренно самого себя так ранить…

Генма-сенсей озадаченно на него уставился.

— Хм. Да, тоже вариант, — пробормотал он привычно сквозь зубы. — Но это всего лишь тренировка. Не стоило так…

Ёро выдернул из руки кунай, не издав ни звука, и озирался в поисках пропавших каменных созданий. Сараде было немного жаль, что ее зверьки исчезли. Она уже успела к ним привыкнуть. В ее воображении они все еще были живы, но по-настоящему в них верить Сарада начинала только тогда, когда разделяла свои видения с кем-то еще.

— К тому же, если это сработало с Сарадой, — продолжил наставник, — то не значит, что сработает в любом другом случае. Существуют иллюзии, которые наоборот усиливают боль, делают ее невыносимой. Учти это.

Сарада заинтересованно слушала. Этого она не знала.

Надо будет спросить у дяди.

По натуре она была человеком мягким. Она еще ни разу не включала в иллюзию контроль над болевыми рецепторами. Ее соперники были детьми или родными, она не хотела причинять им боль. Но узнать механизм гендзюцу, о котором говорил сейчас Генма-сенсей, было бы интересно.

— Эй, г’ебята! Мы опоздали… Пг’остите.

На тренировочную площадку примчался Ходэки. Он задыхался от быстрого бега. Его волчонок Таки тоже тяжело дышал, вывалив розовый язык.

— Вы тг’енигуетесь без нас? — обиженно протянул Ходэки, но тут заметил окровавленную руку товарища. — Воу, Ёг’о, что с тобой?

26

Фугаку сидел у себя в комнате, скрестив ноги и закрыв глаза. Сегодня его старшему сыну исполнялось двенадцать лет. Этот день давно перестал быть праздником у них в семье. Еще лет шесть или семь назад они с Микото обратили внимание, что Итачи относится равнодушно к пиру и поздравлениям, и со временем все это прекратилось. Для Учихи Итачи собственный день рождения ничего не значил. Мальчик слишком рано повзрослел.

В коридоре послышались шаги, и бумажная дверь отъехала в сторону.

— Ты звал меня, отец? — холодно спросил Итачи.

— Да. Присядь.

Фугаку открыл глаза и следил, как его старший сын проходит в комнату и садится напротив него.

Он изменился за последний год. Прошлым летом Итачи был наивным мальчуганом с твердым взглядом, полным веры. Фугаку никогда даже не задумывался, а веры во что? Он понятия не имел, что происходило в душе его сына: ни раньше, ни сейчас. Однако теперь перед ним сидел уже не мальчишка. Итачи вытянулся, его взгляд погас, и вместо юношеского запала в нем появилась тяжесть. Ледяной взгляд старика, никак не двенадцатилетнего мальчика. И эти линии под глазами, они тоже стали больше.

Как же дети быстро растут…

— У меня дела в городе, — низким голосом произнес сын. — Так что давай покороче.

— Сегодня твой день рождения, — Фугаку попытался улыбнуться. — Поздравляю тебя. Двенадцать лет…

В последний раз он улыбался очень давно. Это было не в его характере. Он посмотрел на своего бесстрастного сына и понял, что не помнит, когда видел улыбку на лице Итачи — этот мальчишка тоже никогда не улыбался. Странное удовлетворение пробудилось в душе Фугаку.

Мы похожи. Я и мой сын.

Но это ощущение было иным, нежели чувство родителя к ребенку, унаследовавшего от него какую-то особую черту. Нет, Фугаку радовался не тому, что Итачи похож на него, а тому, что он похож на Итачи.

Его сын был гениален. Первый Учиха в Анбу… Учиха Итачи был великолепным ниндзя, и Фугаку подозревал, что сын относится к понятию шиноби куда более строго и ответственно, чем он сам. Как родитель, он должен был гордиться, но вместо этого — люто завидовал. А завидуя, стал относиться к Итачи более грубо. Реакция не заставила себя ждать. Между ним и сыном разрасталась глубокая пропасть непонимания и даже вражды. Фугаку знал, что это неправильно. Ему было противно от самого себя, но чувство уязвленной мужской гордости было сильнее отцовского инстинкта, и пересилить его оказалось практически невозможно.

Фугаку слишком поздно понял, что все это время пытался сказать ему сын. Он никогда по-настоящему не прислушивался, не вникал. Слова Итачи казались ему идеалистическим юношеским бредом, и он затыкал сыну рот словами: «Ты устал от миссий. Это пройдет» или «Извинись, Итачи». И только накануне решающего собрания, на котором все должны были наконец определиться с датой восстания, Фугаку вдруг понял.

Они с Микото шли по дороге к храму, и Фугаку в своих размышлениях о важности грядущих событий неожиданно пришел к выводу, что все это время ошибался. Обрывки их разговоров с Итачи; его сын, который, сверкая шаринганом, пытался докричаться до глухих соклановцев на каждом собрании… Все вдруг выстроилось логической лесенкой. И, пройдя по этой лесенке, на последней ступеньке Фугаку не почувствовал под собой опоры. Он провалился с головой во внезапное просветление: он ведет клан к гибели. Нельзя допустить восстания.

Как жаль, что он понял это слишком поздно. Осаждая Яширо и других своих подчиненных, которые орали о том, что им позарез необходим государственный переворот, Фугаку впервые ощутил то же, что, должно быть, все это время чувствовал его первенец. Беспомощную ярость. Сколько бы он ни говорил — его не слышали. Что бы он ни говорил — его не слушали. Учиха отложили идею восстания до лучших времен из-за давления признанного авторитета, но ненадолго. Совещаясь и собираясь по темным углам, соклановцы сговорились и… просто отстранили его. И он ничего — ничего не смог сделать. И уже не сможет. Потому что никто его не станет слушать.

— Как твоя служба в Анбу? — спросил Фугаку, все еще натужно улыбаясь.

— Все стабильно.

Итачи говорил с ним как с одним из соклановцев, бывшим лидером, который сделал из него шпиона, не как с отцом.

— Итачи, я твой отец. А ты мой сын, — при этих словах в сердце кольнуло неприятное чувство: он снова сравнивал себя с Итачи. — Никого другого в этой комнате нет. Ни Яширо, ни Инаби. Никого.