— Ёлка, — он остановил ее, тронув за плечо. Посмотрел в лицо. Теперь они были одного роста, но она носила каблуки — ботинки все-таки партикулярные, просто глупая Эля не умеет отличить настоящий армейский стандарт от имитации. — Ёлка, ну вот у меня талант. Я прирожденный тактик. Как ты думаешь, принесло мне это хоть капельку счастья?

— А… лександр — нельзя, нельзя по домашнему имени — даже в семье теперь ее зовут только Леной или Ёлкой! — Мне кажется, ты немного лукавишь. Твоя… работа тебе если и не нравится сейчас — то раньше нравилась. И от удачных… мероприятий ты чувствовал… по меньшей мере, удовлетворение.

— Да, мне это нравилось, — лицо брата было повреждено и на треть неподвижно — и, наверное, поэтому глаза обладали каким-то неисчерпаемым ресурсом выразительности. — И если бы ты знала, как я себе сейчас не нравлюсь за то, что мне это нравилось…

— Ну чего вы там застряли?! — обиженно крикнул Санька, успевший уйти от школьного крыльца шагов на пятьдесят.

— В любом случае, — сказала Оксана, — переживать о случившемся уже поздно. Социальные службы ими занимаются, ты их заводилу приручил, — она хмыкнула.

— Ты сегодня поиздеваться решила, что ли? — обиделся братец.

Оксана засмеялась и поцеловала его в лоб.

— Кстати, тебя планируют у меня увести. Похитить. Отбить.

— Кто? — удивился Андрей.

— Помнишь Надю, которая раза два к нам чай пить приходила?

— Блондинка, что ли?

— Угу.

— Ну, пусть попробует, — хмыкнул он и повернулся — догонять «пасынка».

Когда Оксана, проводив пятерых бойких домохозяек, смыла пот и в «домашнем» костюме спортивного покроя уселась за терминал, оказалось, что шестеро девятиклассников — Макаров в том числе — уже сбросили ей свои эссе.

Макаров, конечно же, написал первым.

«Чего я хочу от уроков эстетики? Самое главное, Елена Петровна — чтобы эти уроки вели вы. Потому что до вас, если честно, была полная прель. С нами еще и разговаривали как с идиотами. „Микельанджело — это оооо!“ А почему „оооо“? — молчи, Макаров, не выкаблучивайся. Я раньше вообще думал, что это нельзя, невозможно объяснить, почему книга там или мобик могут не просто нравиться или нет, а быть хорошими или плохими. Я просто говорил черепам: „Пламенный страж“ — болото, а „Сказание о шестом витязе“ — забес. А почему — никак не мог объяснить. И думал, что это вообще нельзя, просто одному нравится, а другому нет. А теперь понимаю, что бывает, когда можно.

…Только знаете что? Вы лучше давайте нам все по программе, не рискуйте. Потому что родительский совет и так вибрирует — как это бывшего вышибалу учителем взяли. У меня мама в школьном совете, я знаю, что говорю. Шаг вправо-шаг влево — побег, прыжок на месте — провокация…»

Надо с ним поговорить как-нибудь, подумала она, и открыла следующее…

«…я думаю всё, таки что это некрасивая картина и, что художник совсем не умел рисовать. Если бы вы не рассказывали нам, как много он над ней работал, я бы, решила, что он ее нарисовал за 1 день. И что у него были только темные краски. Люди там все уродливые и я не понимаю, зачем рисовать таких людей. Честно, картины в Эпоху Возрождения, которые нам раньше показывали, были красивей…»

— Интересно, как им язык преподают? — возник за плечом Цумэ. — Я, кажется, уже в четвертом классе таких ошибок не делал. Извини. Вторгся в личное?

— Рабочее.

— Привычка. Что сидишь так поздно?

— Надо уже до завтра что-то решить и предоставить учебный план на четвертую четверть. На семьдесят процентов я должна следовать министерской программе, тридцать могу сама выбрать. Вот думаю, что выбрать… Решила узнать, так сказать, вокс попули… не знаю я, чем эта Надя занималась. У детей багаж — что из дома принесли.

— Которая Надя? — спросил Игорь. — Которая приходила?

— Угу.

— А что ты сама о ней думаешь?

Оксана развернулась к нему. Голый до пояса, он сидел теперь верхом на стуле, тиская сытого — и потому покорного Махно.

— Ты что-то… уловил?

— Я еще за порогом почувствовал. Кто это, думаю, к нам в дом такую кучу ненависти в дом приволок?

— Говорить надо…

— Ёлка, ты извини, но я о таких вещах другим говорю, только если по делу нужно. Или если иначе никак. А что случилось?

— Ничего особенного. Сидела в библиотеке, разбиралась с материалами. Они с подружкой решили, что там пусто. Ну и… вывалили всю эту кучу.

— Ну, я что-то вроде этого и предполагал. Ты как только о ней упомянула…

— Ты занимаешься мной, чтоб не заниматься собой?

— Да, наверное, — Игорь отпустил кота. — Оттягиваю момент, когда нужно будет пойти к себе в комнату и закрыть глаза. Мне там, скорее всего, покажут много нехорошего.

— А… прежний способ…? Он перестал работать?

— Нет, он не перестал. Это я перестал. Плацебо-терапия, которая длится три года — это уже не плацебо… На самом деле, это все та же зависимость — только от чужого удовольствия.

— Но ведь… намного лучше, чем прежний вариант?

— С одной стороны — существенно. С другой… Понимаешь, я никогда еще ребят не подводил… Да и в этот раз не подвел. Но в прошлый раз мне было так… неважно, что я все-таки решил сорваться в Москву. Почти поехал. Одетый сидел. Понимаешь?

— Это было… опасно?

— И опасно тоже, — поморщился Игорь. — Потому что я почти уже себя не контролировал и ни о чем другом не думал, вообще. Это как «ледок» — пока ты его регулярно тянешь понемножку, у тебя все в порядке. Даже на всяких точных и сложных работах работать можно, и тебя на эту работу возьмут, только справку принеси… А вот если попытаться соскочить самостоятельно — тут ты и понимаешь, как крепко ты сидишь.

— А как ты вчера? И сегодня?

— Вчера — на адреналине. Сегодня… думаю, не съездить ли в Москву все-таки.

Оксана тронула его за плечо — твердое и прохладное.

— Не езди. Если… если не…

Она не знала, как дальше сказать. Не соврал мне тогда? Не передумал?

— И что? Подключаться дома?

— А зачем человеку нужна семья?

— Стоп! Стоп. Не попадайся больше на это, хорошо? Твоей маме нравилось растворяться в муже и гармонизировать семью — некоторым женщинам так хорошо и лучше всего жить так. Ты для этого не годишься. Попробовала — убедилась, что не то — оставила. Семья нужна для многого. Помимо. И я даже не о семье говорю сейчас… Скажем так: семья — это один вопрос, а то, что я хочу тебя — немножко другой.

— Да не собираюсь я в тебе растворяться! Но семья — это еще и потому, что кто-то кому-то нужен. И в прямом смысле — тоже.

— Видишь ли, я бы предпочел, чтобы ты меня любила — но при этом я не был тебе нужен.

— Это как? — опешила Оксана.

— У меня было время тяжкой зависимости от любимой женщины. И очень силен соблазн влюбиться в женщину, которая будет зависима от меня, — но руку с плеча не стряхнул, напротив: прижал своей лапищей и как бы безотчетно ласкал одним пальцем.

— Дзуськи, — улыбнулась она. — Не буду я от тебя зависимой. Или буду… как от всего хорошего.

— Я не хороший, — как часто бывает у него, по интонации не разберешь, в шутку он или всерьез.

— Ты это варкам объясни.

— Послушай, — он соскользнул со стола и встал перед ней, крепко держа ее за плечи, — шутки шутками, но я не хочу сломать твою жизнь.

— А ты пока и близко к этому не подошел. Если ты о том, что мы внезапно смертны — то я выучила позавчерашний урок. Допустим, я сейчас прислушаюсь к соображениям — скажем так, разума. А через месяц ли, через год — с тобой или со мной что-то случится. И что останется выжившему, кроме сожаления об утраченных возможностях? — Оксана провела пальцем по животу Игоря, снизу вверх, от завязки свободных брюк до грудины, — Или ты предлагаешь насладиться твоей рефлексией? Или найти себе тоже кого-то случайного, на стороне, на время, чтобы больше не обжигаться? Так я иначе устроена. У меня ничего нигде не зажжется, если я партнеру не доверяю, а с чужим человеком — откуда оно возьмется, доверие. Найти другого, «достойного»? А зачем? Я уже нашла.