Подгоняемые легким ветерком, мы неслись по небольшим волнам, которые слегка покачивали наше импровизированное судно. Чтобы сделать рулевое весло, пришлось разобрать пропеллер нашей силовой установки. Все равно ее роль исполнял Соловей-разбойник. Подежурить эту ночь у руля вызвался Лешек. Мы не стали с ним спорить и быстро заснули под мерное покачивание гондолы. Но долго нам проспать не удалось, Лешек устроил побудку с первыми рассветными лучами солнца.

— Эй! Смотрите, что это?! — крикнул он. — Да вылезайте же скорее, тут монстр какой-то!

Когда мы выбрались из-под парусинового полога и посмотрели в направлении указательного пальца Лешека, то увидели странный объект, плывущий параллельным курсом метрах в тридцати от нас. Это была какая-то гигантская рыба, она то погружалась в глубину, то всплывала на поверхность. В лучах восходящего солнца было видно, что покрыта она не чешуей, а панцирными щитками, пластинками, как у броненосца. Или даже как у ископаемого ящера анкилозавра. Когда из воды показался хвост чудовища, можно было смело предположить, что длиной эта рыбешка больше десяти метров.

— Это какая-то ископаемая панцирная рыба, — предположила Катька. — Что-то типа гигантской плакодермы.

— Возможно, — согласился Герман.

Тут эта самая плакодерма показала нам свою голову, тоже покрытую пластинами, бульдожьей формы огромную круглую голову с торчащими вперед зубами. Короче, страшилище несусветное.

— Ой, прелесть какая! — восхищенно сказала Катька. — Слушайте, мне тут нравится. Какие тут твари интересные водятся!

— Да, пожалуй, интересные, — задумчиво согласился Герман. — Только это не плакодерма, это очень древний ящер дунклеостеус. Похоже, он кого-то преследует и слава Богу, что не нас. Силе его челюстей позавидовал бы любой тираннозавр!

— Просто Чудо-Юдо какое-то! — восхитился я.

— Ага! — согласился Лешек. — Левиафан.

— Почему Левиафан?

— Ну, Чудо-Юдо — это и есть Левиафан, — ответил Лешек. — Далеко на востоке, типа дальше, чем Заморское королевство, есть как бы такая страна Юдия. К нам оттуда типа купцы иногда приезжают. Короче, они рассказывают, что там у них водится ужасный морской змей Левиафан. Ну и вот. Диковинный змей — это Чудо, а Юдо — потому что из Юдии. Понятно?

Дунклеостеус в очередной раз нырнул, а когда вынырнул, из его пасти с большими пластинчатыми зубами торчал хвост какой-то огромной рыбы.

— Так, а теперь мне тут совсем не нравится, — сказала Катька. — Не бойся, — попытался я ее успокоить. — Дунклеостеус уже позавтракал, вряд ли он станет теперь охотиться на нас.

— Я не об этом. Посмотри вон туда.

Мы все повернули головы, куда показала Катя, и увидели парус. Треугольный парус, какая-то лодка плывет вдалеке. Впрочем, нет, это не парус. Это плавник! Плавник огромной акулы.

— Большая белая акула! — ахнул я.

— Спокойно, господа! — сказал Герман. — У меня две новости, одна хорошая, другая плохая. Хорошая — это не большая белая акула. А плохая — это мегалодон! Эта тварь чуть ли не в десять раз крупнее белой акулы, а самый маленький зубик у него величиной с ладонь.

— Ну спасибо, — сказал Лешек. — Успокоил!

Гигантский плавник совершал концентрические круги вокруг нашего плавсредства и явно приближался. Вода кипела вокруг него, когда он показывался над поверхностью. Вот он выпрыгнул из воды почти целиком, и брызги вокруг него были окрашены красным. И вовсе не светом утренней зари — в его громадной разинутой пасти трепыхался несчастный дунклеостеус.

— Соловей! — крикнула Катька. — Свисти же!

Разбойник засвистел. Наше судно помчалось вперед, подгоняемое ветром, при этом сев на свою же волну, как глиссер. Мегалодон пустился за нами в погоню и не только не отставал, но даже наоборот, настигал.

— Да нет! — перекрикивая шум ветра и свист кричала Катька. — На него свисти! Прогони!

Соловей со всей силы свистнул в мегалодона. Даже в море в том месте образовалась нехилая яма. Монстр ушел в глубину, но через минуту показался снова. Он вырос прямо возле нашей кормы. Мы все сгрудились у носа под парусиновым пологом. Распахнулись огромные челюсти, обнажая несколько сот острых зубов. Смыкаясь, челюсти оттяпали корму нашей посудины вместе с силовой установкой, то есть с движком. Соловей свистнул резко и громко, мы сами чуть не оглохли. Нас приподняла гигантская волна, а зверь скрылся в глубине. Надолго ли? Сто процентов вероятности, что атака монстра должна повториться. А перед глазами все еще стояла его громадная раскрытая пасть…

Шестнадцатое июля, утро

— Проклятый лес! Неужели нет отсюда выхода? — роптали солдаты, плетясь за командиром сквозь валежник и молодую поросль и волоча за собой по земле автоматы. — Третьи сутки ходим без сна, без отдыха, а все по одному месту кружим.

— А ну, разговорчики! Кто недоволен — упал, отжался!

— Отжался… Сил уже нет, ядрена Матрена. Кто ж на пустой-то желудок отжимается? Только иголки и жуем, блин, сосновые. Тьфу! Мертвый лес, ни дичи нет, ни ягод, ни грибов…

— Солдатушки-ребятушки! — командир отделения остановился, оглядел поникших духом бойцов и перешел на ласковый тон. — А мне, командиру, легко, думаете? Я тоже устал, матерь вашу трам-тарарам! И есть мне хочется не меньше вашего, но терплю. А куда деваться? Лечь, да помереть — это проще некуда. А вот за жизнь побороться — это посложнее. Ведь должен же быть из этого гребаного леса распроклятый выход, должен!

— Нету выхода! — крикнул в истерике один из солдат. — Баба-яга, растудыть ее в качель, заколдовала лес. Это она молодой девкой обернулась, нас в чащу заманила.

— Точно-точно, — подхватил другой. — Наш ротмистр думает, что этим новым оружием можно с нечистью воевать! На-кося, выкуси! Никакого оружия супротив колдовства не существует. Тут по-другому надо-ть. Давайте покличем ее, Ягинишну-то, да скажем, что сдаемся, мол. Бросаем автоматы — и по домам разбегаемся, воевать не станем! Только пусть выпустит нас отседова!

— Верно, верно он говорит, — поддержали остальные.

— А вот это мне нравится, — раздался откуда-то женский голосок.

— Гляньте, ребяты, вот она. Та самая девка!

Из-за дерева вышла черноволосая девушка.

— Да, это я. Только я не Баба-яга, я сноха ее, лесная мавка. Идите за мной, я вас к терему выведу, покушаете там, автоматы сложите — и по домам разойдетесь.

— А не брешешь? Не обманешь на сей-то раз? Поклянись!

— Да чтоб мне сдохнуть! Пошли!

В тереме дружинничков усадили за стол, расстелили на нем самобранку.

— И не стыдно вам? — ворчала Баба-яга. — Вы с кем воевать-то собрались? С бабами, да с пацанами. У нас мужиков-то — раз, два… ну, два с половиной, — она покосилась на Мокуса, — и обчелся.

— Дык, нам решать что ли, с кем воевать-то, — оправдывался командир. — За нас начальство думает.

— Ишь, начальство… Ладно, кушайте, кушайте. Ужо сейчас банька истопится, попаритесь, людьми станете. Переночуете, а завтра утречком — по домам. А в полк обратно чтоб ни ногой, и не вздумали чтоб вертаться!

— Да как же так можно-то, Ягинишна! Это уже измена получается. Дезертирство.

— Измена в том, что ваше начальство затевает. Хотите быть присяге верными, тогда в столицу направляйтесь, да самому главному воеводе в ножки поклонитеся. Скажите, что из мятежного полка дезертировали. Смуту ваш Губарь затевает, так-то вот! На царя-батюшку войной собирается, грех-то какой… Ой! Кажись там еще ктой-то в мой лес стучится. Маша, золотце, дай-ка мине блюдечко на минутку.

Майор Дюкова подала Бабе-яге блюдце с яблоком, по которому она наблюдала за перемещением группы делегатов к Водяному Царю.

— Кажись коробейник, — сказала Яга, покрутив яблочко. — Впустить, что ли? Эля, тебе, родненькая, ничего из шелков или парчи не надобно?

— Да пусть войдет, — ответила бывшая русалка. — Смотря как торговаться будет. Может, осчастливлю молодца, да прикуплю чего.